Оба вздохнули.

– И все же непонятно – как это с тобой произошло?

– Помнишь фильм «Брюс Всемогущий»?

– Ну.

– Все произошло совсем не так. Никто мне ничего не объяснял и не обещал, однажды я просто проснулся и понял, что что-то не так. В голове звучали чьи-то голоса, взгляд мог рассматривать отдельные атомы штукатурки на потолке, мысли всех вокруг были словно открытые книги, а дальше – больше. Я конкретно думал, что шизею, пока наконец не психанул и не стянул все пространство в космологическую сингулярность.

– И че?

– Че «че»? Знаешь, что случается с материей под большим давлением? Она раскаляется, Кузя.

– А. Знатно бомбануло?

– Про теорию Большого взрыва слышал? Так вот, Эйнштейн со товарищи в этом вопросе были теоретиками, а мне удалось попрактиковаться.

– О. И что потом?

– А ничего. Оказавшись один на один с новорожденной вселенной, я понял, что мне придется либо ждать еще миллиарды лет, чтобы оказаться в исходной точке своего обращения, то есть на новой Земле с новыми людьми, появление которых весьма вероятно; либо откатить континуум к точке старта самостоятельно. Второе, к счастью, получилось. Потом я не раз так делал.

– Сильно косячил?

– Прилично.

Взяв друга на руки, Владимир переместился на орбиту Земли.

– На моей памяти этот мир погибал туеву хучу раз, и всегда я возвращался назад, чтобы попробовать сначала.

– Чего попробовать?

– Сделать хорошо, – ответил бог. – Но потом я образумился и просто умыл руки. Так и живем теперь.

Глаза-бусинки черного хомяка пристально следили за лицом Владимира, а тот раздумывал: не стоит ли выбросить окурок прямо в космос? Орбита Земли уже так захламлена, право слово, что один окурок погоды не сделает.

– Владик, я умер?

– Сам не помнишь?

– Смутно.

Владимир вздохнул.

– Хочешь посмотреть на свои похороны?

– А можно?

– Откачу время немного назад, и постоим в сторонке.

Так он и сделал – устроил друга на одном высоком надгробии, а сам отошел. Кузьма Фомичев некоторое время, не шевелясь, наблюдал, как его прежнее тело клали в землю и засыпали землей.

– Слушай, а это норма, что ты и здесь, и там одновременно? – спросил он наконец.

– Малышева его знает, норма это или нет. Ты ничего больше не хочешь спросить?

– Ну, опуская тот факт, что раньше я был толстенным бородатым мужиком, а теперь стал хомяком… А впрочем, нет. Я хочу знать – почему теперь я хомяк? Ты же всемогущий, верно?

– В определенном смысле.

– Так можно мне было не умирать на правах старого друга?

Владимир кивнул: он ждал этого вопроса.

– В мире полно людей, чьи жизни ни на что не влияют, но ты, Кузя, твоя жизнь… а вернее, смерть, оказалась краеугольным историческим событием. Если бы ты только знал, сколько раз я пытался все переиначить.

Хомяк удивленно почесал лапками мордочку.

– Я всегда знал, что во мне что-то такое есть. Ну, кроме лишних килограммов и страсти к рисованию неко-рабынь. И почему же мироздание так меня не переваривает?

– Дело не столько в тебе, сколько в череде событий, запущенной твоей смертью. Твой убийца сядет в тюрьму, а семья, которую он тиранил, вздохнет спокойнее. Его младший сын сможет нормально выучиться, станет биологом и проживет нормальную долгую жизнь без наркотиков. Его монографии мир не потрясут, но через семьдесят лет после его смерти двое других биологов выстроят на одной из них теорию, а потом изобретут лекарство от болезни Альцгеймера, которое спасет жизнь старому опытному кардиохирургу, который сделает операцию ребенку, который станет прапрадедом будущего мирового лидера, великого объединителя, который поведет человечество в светлое будущее. Если же ты выживешь, Кузя, всего этого не случится. Просто не случится, и все. Я много чего перепробовал: ликвидировал Камнева сам, подсовывал эту монографию тем смышленым парням, даже ставил на твое место другого человека, но в итоге что-то шло не так. Последовательность событий была нарушена, в механизме оставалась ненужная деталь, уравнение мирового баланса начинало сыпаться, и мне приходилось поддерживать его структуру силой своей воли, пока все это не теряло смысл и я не откатывался назад. Так получилось, что ты должен был умереть.

Хомяк оглянулся на быстро выросший земляной холмик и на скорбящих людей, еще стоявших вокруг него.

– Засада. Ладно-ладно, не психую, ты меня знаешь, нервы как у галапагосской черепахи. Но – не сочти меня неблагодарным – ежели все было так плохо, то зачем ты вообще меня скопировал и сохранил в ужатом виде? Может, стоило понять, простить и отпустить…

– Куда? – спросил Владимир.

– Ну это тебе лучше знать. Все эти замуты с раем, адом или реинкарнацией, на худой конец…

– О нет, в этих вопросах, друже, я не компетентен. На Египет Казней не насылал, Деву Марию в ресторан не водил, а потом ее не танцевал, с Мухаммедом задушевных бесед не вел, в чертогах Вальхаллы валькирий не тискал и еще много чего не делал. Я не Яхве, не Саваоф, не Аллах, не Вотан, все это было – если вообще было – задолго до. Единственное, что я знаю о загробном мире, – как правило, каждый получает то, во что верил. А ты, Кузя, не верил ни во что.

И Владимир был прав, хотя дотоле Фомичев думал, что это известно лишь ему.

Кузьма был эталонным, сферическим в вакууме атеистом, совершенно искренне не верившим ни во что, что нельзя было увидеть, пощупать, измерить и объяснить. При этом он вел свойственную многим русским людям жизнь православного. Кузя участвовал в праздновании религиозных праздников, ходил в церковь на определенные церемонии и обряды, даже нательный крестик носил, но при этом он никогда не верил в бога. И никогда ни с кем этого не обсуждал. Он был воцерковлен во младенчестве и просто жил так, как было принято в его семье, абсолютно равнодушный к любой религиозной тематике. После смерти же его ждала…

– Пустота – и забвение. Если веришь лишь в существование плоти, то его и получаешь.

Процесс захоронения подошел к концу, участники потянулись к автобусу.

– Ладно. Ладно. Теперь я живой хомяк. Что дальше?

– Поминки.

Владимир понимал, что нужно соблюдать дистанцию. Он абстрагировался, но не очень, всегда готовый оказаться рядом, если Кузьме это понадобится. То, что он сделал, было актом эгоизма. Никто его не просил переиначивать естественный ход вещей, ставить человека в положение, для коего этот человек самою природой не был приспособлен. Но он сделал это. Потому что устал смотреть на гибель друга и устал быть одиноким богом в мире, полном существ-однодневок. Теперь следовало нести ответ.

Кузя был предоставлен сам себе. Получив от Владимира совершенно неразрушимый прогулочный шар, делавший хомяка незримым и неосязаемым для окружающего мира, он крутился близ мест своей бывшей жизни. Наблюдал за своими родными, за Аленой. На ночь, как правило, приходил к своему божественному благодетелю. Сон для него был привычкой, за которую Кузьма все еще держался.

– Слушай, а может, я буду домашним животным? Ну, согласись, прикольный такой хомяк. Буду жить у Аленки. Или у племянницы. Она знаешь как хомяка хочет?

– Не прокатит, – ответил Владимир, накручивая на пластмассовую вилочку горячий доширак. – Кузя, тебя нет в мире. Ты не должен ни на что влиять, даже случайно.

– Да на что я могу влиять?! Я же хомяк!

– Все и всегда идет так, как должно. Иногда в механизме мироздания допустимы пробуксовки, но это как раз случай всех тех людей, которые не имеют особого смысла. А вот, допустим, о тебя споткнется человек, спешащий на работу, он пропускает свой трамвай и приезжает с опозданием на три минуты. А через два года в Финляндии происходит массовое убийство домашних животных. Об эффекте бабочки слышал?

– Э-э…

– То же самое, но в твоем случае это эффект хомяка.

Кузьма пошуршал у себя в гнезде, которое Владимир позволил ему свить на полке книжного шкафа, и затих. Но только на время.