И все, в кого они тыкали, должны были выходить во двор и строиться, как пионеры. На папу они не могли тыкнуть, потому что они его не видели. Мой папа все это время, пока они тыкали, лежал в углу под лестницей, накрытый всякими вещами, а мы с Тасей и с Куклой сидели у него на спине.

Когда солдаты уводили всех, на кого они тыкнули, папа вылезал из-под вещей, но из угла не высовывался.

Тася ему не разрешала, потому что те, которые уходили, обратно не возвращались.

«Они остаются на работе, – объясняла мне Тася. – Сиди тихо. Ты же не хочешь, чтобы твой папа остался на работе…»

Я сидела тихо.

Оглушительный взрыв потряс город.

Это взлетело на воздух здание НКВД на Маразлиевской, где в эти дни помещалась румынская Военная комендатура и штаб 10-й пехотной дивизии 4-й румынской армии.

Центр здания и правое крыло были полностью разрушены.

Под развалинами были погребены многие офицеры штаба и среди них военный комендант Одессы – командующий 10-й пехотной дивизией генерал Ион Глогоджану.

Румыны в шоке…

Стало как-то быстро темнеть, и сгущавшаяся темнота только усилила хаос и панику.

Около восьми часов вечера из развалин выбрался окровавленный заместитель командующего – генерал-майор Трестиореану. Оказавшись старшим по званию, он взял на себя обязанности военного коменданта и в первую очередь направил телеграмму командующему 4-й армией генералу Иосифу Якобичу[5].

В этой исторической телеграмме он сообщал о взрыве комендатуры и тех карательных мерах, которые собирается применить к виновникам взрыва… жидам и коммунистам.

ИЗ ТЕЛЕГРАММЫ ТРЕСТИОРЕАНУ

22 октября 1941 г., 20 часов 40 минут

До настоящего времени генерал Глогоджану не найден. Видимо, находится под развалинами. Количество погибших и раненых невозможно определить…

Принял меры, чтобы повесить на площадях Одессы жидов и коммунистов.

Зам. командующего «ГУРУН», генерал Трестиореану

[Выделено нами. – Авт.]

«Меры», которые собирается применить Трестиореану, вызывают недоумение.

После взрыва прошло всего три часа.

Еще не развеялся дым, не осела пыль, не остыли камни.

Еще не замолкли крики заваленных обломками людей.

Военный комендант города не найден.

Число убитых и раненых неизвестно.

Сам Трестиореану чудом остался в живых.

Паника, хаос…

А генерал, едва приняв на себя обязанности военного коменданта, уже собирается повесить на площадях Одессы жидов и коммунистов?!

Ну, «коммунистов» – это можно еще как-то понять – какие-то коммунисты, наверное, были оставлены в городе при отступлении.

Но почему евреи?

Почему, прежде всего, евреи?

У генерала, конечно, было «особое» отношение к евреям – ведь именно он отвечал за «очистку» города и именно ему 20 октября был представлен доклад о числе загнанных в Тюремный замок женщин и детей.

Но вот что касается взрыва, то не мог он не знать, что евреи как раз к этому взрыву не причастны. И, более того, румынское командование изначально опасалось, что здание НКВД заминировано, и прежде, чем занять его, провело тщательную проверку. Так, за четыре дня до взрыва, 18 октября 1941-го, здание проверяли саперы 11-й германской армии, а на следующий день, 19 октября, саперы 4-й румынской армии. И только после всех этих проверок, 20 октября, штаб 10-й пехотной дивизии перебрался из Тюремного замка, где поначалу расположился, на Маразлиевскую.

Но и на этом дело не кончилось. За день до взрыва, 21 октября, в комендатуру явилась некая Людмила Петрова и сообщила, что здание заминировано и что в закладке мин принимал участие ее сын – электрик по профессии. Эта невероятная история стала известна со слов нового градоначальника Одессы – примаря Германа Пыньти[6].

Герман Пыньтя, хитроватый бессарабец, юность свою провел в Одессе, учился здесь в царские времена в Новороссийском университете и, можно сказать, по-своему любил этот город.

Получив пост примаря, Пыньтя был несказанно горд. Он уже видел себя в когорте бессмертных, служивших Одессе и украсивших ее своими памятниками.

Дюк де Ришелье, граф Воронцов и… Герман Пыньтя.

Полный великих планов, 18 октября 1941 года Пыньтя прибыл в Одессу и сразу же обратился к жителям с призывом восстановить разрушенный войной город и возродить его былую славу: «Твердо веря, что наш призыв будет услышан и правильно понят, мы вместе с вами приступаем к тяжелому восстановительному труду. С Богом вперед!» [ «Одесская газета» № 1, 26 октября 1941-го.]

Все так прекрасно складывалось, и тут – этот взрыв!

Пыньтя нервничает, боится ответственности и направляет в Бухарест личное письмо маршалу Антонеску, в котором пытается на всякий случай возложить вину за случившееся на погибшего военного коменданта Глогоджану.

ИЗ ПИСЬМА ПЫНЬТИ

«21 октября в 11 часов, когда нижеподписавшийся находился в кабинете г-на генерала Глогоджану, сюда вошла русская женщина, которая заявила, что органы НКВД, при уходе, заминировали здание, чтобы в нужный момент взорвать…

Нижеподписавшийся служил переводчиком.

Господин генерал поблагодарил женщину и приказал полковнику Ионеску Ману принять меры по новой проверке здания.

На второй день, 22 октября, генерал сказал мне, что здание снова проверили и никакой опасности нет. Но я все же просил его поменять помещение…»

Пыньтя якобы просил Глогоджану «поменять помещение».

Но тот не внял его совету – уж очень комфортно, видимо, было генералу в этом… Доме на Маразлиевской…

Просто – Дом на Маразлиевской.

Так называли это здание одесситы и много лет обходили десятой дорогой.

Дом на Маразлиевской пользовался дурной славой: тысячи нашли здесь свою смерть да и похоронены… зарыты!.. здесь же, во внутреннем дворике.

Дома как люди – у каждого своя судьба.

Дом на Маразлиевской родился в 1909-м и, как указывали справочники, считался одним из самых красивых и фешенебельных жилых домов Одессы. Хозяйкой его была некая баронесса Луиза фон Гойнинген-Гюне, а обитателями – семьи богатых одесских негоциантов и заводчиков. Их привлекала близость дома к Александровскому парку, пленял украшенный витиеватыми башенками фасад, соблазняли огромные восьмикомнатные квартиры. Дом гордился своим засаженным цветами внутренним двориком, конюшнями для собственных лошадей и… редкость по тем временам!.. гаражом для собственных – первых в Одессе – авто.

В те давние времена по утрам на зеленых газонах дворика нарядные дети в матросских костюмчиках играли в серсо, а по вечерам огромные фонари освещали парадный подъезд и лакированные ландо, ожидавшие расфуфыренных дам, чтобы везти их в Оперу.

Но грянул грозный 1920-й, и судьба Дома на Маразлиевской сделала крутой поворот: 7 февраля по обледенелой брусчатке мостовых процокала конница Гришки Котовского – в Одессу пришли красные.

И сразу исчезли, словно их и не было, нарядные дети в матросских костюмчиках, слиняли лакированные ландо и растаяли расфуфыренные дамы.

Баронесса фон Гойнинген-Гюн, к счастью для нее, вовремя отчалила в Болгарию, а в Дом на Маразлиевской пришли новые хозяева. Уютные гостиные превратились в комнаты для допросов, вольтеровские кресла сменились колченогими стульями, а инкрустированные слоновой костью ломберные столики – обшарпанными канцелярскими столами. Обои на стенах покрылись пятнами, а дорогие картины одесских художников – Костанди, Буковецкого, Нилуса – уступили место революционным плакатам, на которых мускулистые рабочие кололи штыками зеленых, похожих на жаб, буржуев.