Что с ней будет дальше, думал я, что она себе думает? Что вообще делать дальше? Миновал двор института, поднялся наверх, остановился возле нашей школы. Мой дом стоял напротив, совсем рядом, старый, четырёхэтажный, без ремонта. Подъезд не закрывался. Иногда по утрам я просыпался от подростковых голосов на лестничной площадке: школьники прибегали на перекур. Я жил на верхнем этаже, надо мной была лишь крыша. Там жили сотни голубей, иногда я слышал сквозь сон их воркование. Один раз, уже в старших классах, Марат потянул меня на них охотиться. Не знаю, зачем ему было это нужно. Не помню, почему я на это согласился. Там сотни голубей, – возбуждённо говорил он, – ночью они сонные, их можно просто набирать в мешок. Мы встретились вечером возле моего дома. У него была тренировочная сумка. Мы поднялись. Марат полез первым. Я за ним. На чердаке было душно и тихо. Тишину нарушало разве что невидимое и противное шуршание птичьих крыльев. Я достал фонарик, но Марат меня остановил: ты что, сказал, испугаешь. Он пошёл вперёд. Голуби сидели на балках сонные и беззащитные. Марат легко хватал их и засовывал в сумку. Они давались ему в руки с какой-то удручающей обречённостью, не успев ничего понять, не успев как следует разглядеть свою смерть в лицо. Вскоре сумка была полна. Она вся бурлила изнутри, будто там кто-то с кем-то ссорился и дрался. Марат подошёл к окну, вылез наружу. Позвал меня. Я вылез за ним. Мы аккуратно примостились возле окна, рассматривая дома. Прямо под нами светились тёмным серебром кварталы, в которых мы выросли, тяжёлые нагромождения домов, ветвистые кроны. Светились пустые дворы, в которых застыла темнота, будто вода в затонувших танкерах. Светились окна и балконы, антенны и лестницы. Светились арки и подъезды, столбы и афишные тумбы. Светились кирпичи и железо, трава и камни, глина и ночная земля. Светилась паутина, тонкими прожилками наполняя воздух. Дальше дома обрывались книзу, к реке, и уже там, ближе к руслу, светились крыши складов и автомастерских, светилась холодная ртуть течения, призрачная труба старой мельницы на том берегу, огни частного сектора, белые дымы котельных и фабрик. Далее серебро заливало собой землю и небеса. И можно было лишь догадываться, кто там живёт и что там происходит. Марат зачарованно смотрел перед собой.

– Вот что, – сказал он, – хорошо было бы всё тут купить.

– Для чего? – не понял я.

– Как для чего? – удивился он. – Для престижа. Представляешь, иметь такой дом, – показал он на соседние окна. – Я, когда вырасту, обязательно всё куплю. Всё и всех. Здесь всё будет моим. Здесь и так всё моё, – добавил, подумав.

– Точно, – согласился я.

– Ты что, – обиделся Марат, – не веришь, что я смогу? Увидишь. Я смогу всё. Всё, что можно. Как ты можешь мне не верить? Ты же мой друг, мой ученик.

– Как это?

– Я тебя учил боксу!

– Да ладно, – не согласился я. – Ты просто дважды меня побил.

– Не важно, – ответил Марат. – Ты, можно сказать, мой любимейший ученик.

– Послушай, – сказал я, – давай их выпустим, – показал на сумку. – А то противно как-то.

Марат приумолк. Видимо, колебался. Потом безмолвно раскрыл сумку, вытряхнул птиц прямо на шифер. Они покатились, взмахивая крыльями и взлетая в воздух. Марат отбросил сумку в сторону. Сидел и молчал. Я тоже не совсем понимал, о чём теперь говорить. Внезапно он обернулся. За нами, в треснутом стекле, резко отражался тонкий лунный серп. Это от него было столько света. Он слепил глаза и забирал покой. Марат осторожно протянул руку и отломил кусок стекла. Будто разломил месяц пополам. Осталась половина. Стало темнее.

Два года назад я чувствовал, как сердце каждое утро будит меня ото сна, говоря: давай, просыпайся, мы теряем время. Сколько можно спать, подталкивало оно, подскакивая на месте, давай, мы пропустим всё интересное. Я просыпался и выбегал на улицу, и ни одно из чудес не могло бы тогда меня миновать. Два года назад я рвал ветер лёгкими и был уверен, что за ближайшим поворотом меня ожидает что-то необыкновенное – огни, салюты и праздничные оркестры. И хотя на самом деле меня там не ожидало ничего, кроме весенних сквозняков, это никак меня не смущало. Двадцать лет – тот возраст, когда дьявол приходит к тебе, чтобы пожаловаться на жизнь. Всё завязано на тебе, от тебя требуется лишь поменьше спать. И пользоваться презервативами. Всё остальное обязательно с тобой случится. И случится именно так, как ты того хочешь. Хочешь ты этого или не хочешь.

Я приехал сюда в конце мая. От вокзала шёл пешком. Вещей с собой всего ничего: кожаный рюкзак с парой футболок и старым ноутом, термос с коньяком, который не успел допить в дороге. Джинсы, кеды, ядовито-зелёная сорочка – я приехал надолго. Ежедневные пробежки делали мой шаг лёгким и невесомым, причёска делала меня похожим на вокалиста Boney M в лучшие их времена, солнце щедро отражалось от тёмных, на половину лица очков. Я был звездой, и на меня нельзя было не обратить внимания. По крайней мере, так я себе всё это видел. Город мне понравился: тихие привокзальные дворы, заросшие травой и засаженные абрикосами, гаражи, флигели и аварийные здания, из которых выходили медленные, как хамелеоны, пенсионеры, – всё меня устраивало. Запах сахара и шоколада в кварталах вокруг кондитерской фабрики, суровые цеха пустых производств вокруг рынка, ворота, магазины и лечебные заведения – всё было по мне. Я вышел к набережной. Оказывается, здесь были мосты. Это хорошо, – подумал я, – город, который лежит на реке, более защищён и спокоен, жизнь в таком городе держится своих границ и имеет свой порядок. Потом я узнал, что река здесь не одна. Город лежал между ними, на холмах, будто на острове, светясь всеми своими белыми и красными строениями, окружёнными со всех сторон горячей майской зеленью. Что ж, сказал я, ступая на мост, можете меня встречать.

В доме было четыре этажа. Выглядел запущено, то есть уютно. Тихая, в общем-то, улица, только с противоположной стороны, со школьного двора, доносился отчаянный детский крик. Я потянул дверь. Никакого кода – заходи и убивай их прямо в их тёплых кроватях. Хорошее настроение, начало солнечного бесконечного дня. Третий этаж – мой. Чёрные металлические двери, синий резиновый коврик, красная симпатичная кнопка звонка. Иногда жизнь забывает о нашем присутствии и начинает нам нравиться.

Я нажимал и нажимал, выдавливая из красной кнопки крохи противного писка. Никто, ясное дело, не открывал. Бил в двери ногой, напевал весёлые куплеты. Думал даже зайти к соседям, жал на такую же самую красную кнопку, но там тоже никто не открывал. Что делать? – подумал. Других адресов у меня не было, в этом городе меня нигде не ждали. Швырнул рюкзак под стену, уселся на коврик, открыл термос, когда-нибудь они возвратятся, – подумал я, – и так или иначе пожалеют.

Через какое-то время заметил, что за дверью кто-то ходит, довольно беззаботно, и что-то сам себе напевает. Соседи снизу, – подумал я. Но нет – ходили-таки за дверью, к которой я привалился. Я вскочил на ноги и потянулся к звонку. Шаги стихли, потом едва слышно приблизились. Кто-то разглядывал меня в глазок. Я шагнул назад, чтобы можно было разглядеть мои очки. Главное – произвести впечатление, – подумал. Двери открылись.

У неё была игривая причёска. Не просто окрашенные в белый цвет волосы, а окрашенные разными оттенками белого. Приятные и праздничные. Взгляд вопросительный, сонный. Вообще выглядела заспанно. Красная пижама, поверх которой абы как накинут белоснежный халат с гостиничным лейблом. Время от времени он сползал, и тогда она напоминала боксёра, который, готовясь выходить на ринг, сбрасывает командный халат на плечи массажистов. Зелёные глаза, бледная от курения кожа, нежная шея, стояла босиком, переступая с ноги на ногу.