— Книг много. Есть и не только о дворянах, — Олег не решался больше поднять взгляд.

Заметив это, Элька опять начала дурачиться:

— Я, кстати, забыла тебе предложить. Может, тебе хочется? Боишься? Да у меня ведро презервативов в спальне…

Олег молчал, опустив голову.

— Небось брезгуешь?

— У меня почти год не было женщины…

— Ого… Так какого-такого вы бродите?

— Мы идем…

— Куда?

— Не знаю. Варя идет, а я с ней.

Элька подошла к нему вплотную, вытянулась и погладила по волосам. От нее пахло деревом, шампунем и самым настоящим вожделением. У Олега зашлось сердце. Он по-прежнему смотрел в пол и видел только ее босые ноги. Элька между тем скинула атласную майку, грудь ее двумя малинками сосков скользнула по его груди, и тело Олега насквозь пробила молния. А после этого он вдруг почувствовал, что у него даже нет сил обнять ее. Элька же потянула его за руку в свою спальню. Он то ли пошел, то ли отчасти полетел сквозь какой-то густой туман, который и не снаружи, а в голове разбух. Успел подумать, что в данный момент себе не принадлежит и просто подчинился обстоятельствам, как поступал уже не раз в своей жизни.

Ночью Олега подбросило. Резко сел на кровати, даже голова закружилась. Скользнул взглядом по красивой спящей Эльке и кинулся в другую комнату.

Варя спала поперек перины, разметав вокруг себя одеяла. Он переложил ее, укрыл, а сам примостился с краю.

В следующий раз его разбудил настойчивый стук. Стучали в ставни со стороны улицы. В щель между ними пробивался луч солнца, который от ударов мигал, как сигнальный огонь. Из соседней комнаты вышла, застегивая на ходу халат, Элька.

— Кто это? — спросил Олег.

— Дядька пришёл. Не переживай, ему денег на бутылку надо. Каждое утро приходит.

— Это не он тебя на дорогу отправил? — предположил Олег.

— He-а, ему это не нравится. Ругался даже. Но с него какой спрос. Трактор его сломался, колхоз накрылся, работы нет, а дядька уже седьмой год пьёт. Бутылку утром, бутылку вечером.

— Ого! И не сгорел еще?

— He-а, только краснорожий стал. Седьмой год под бутылку перестройку и реформы с мужиками обсуждают. Нормальные-то люди уже давно фермерские хозяйства завели, еще, чем могут, промышляют, а эти совки… А был заслуженным-перезаслуженным механизатором, аж к награде представить хотели. Да только как Горбачев на Россию приключился…

— СССР тогда был…

— Да какая разница?!

— Дашь ему на бутылку?

— Дам, лишь бы отвязался. Вставай, щас завтракать будем. Дети, если будут еще спать, пусть спят.

Завтракали яичницей, колбасой, чаем и непривычно ароматным хлебом. Такого в городах не бывает. Варя и Толик поднялись, когда Элька разливала чай. Умылись и тоже сели за стол. Оба молчали, при этом у них были такие серьезные лица, как будто сегодня ночью они узнали какую-то важную военную тайну и теперь никому ее не выдадут. Но ели в охотку.

— Пойдете дальше? — скользнула Элька взглядом по рюкзаку Олега.

Олег в свою очередь посмотрел на Варю. Та молча намазывала хлеб маслом.

— Пойдем, — решил Олег.

— Я вам соберу чего-нибудь с собой.

— Да и так уж… — смутился Олег.

— Пойдем погуляем, — вдруг предложила Варя Толику, — ты мне деревню вашу покажешь…

— Не пойдет он, в книжки уткнется, у него еще пара есть из тех, что я ему в последний раз привезла. На улицу его выманить невозможно.

Толик все с той же «военной» серьезностью посмотрел на мать и как-то особенно решительно соскочил с табуретки. Подошел к Варе и взял ее за руку:

— Пойдем…

Элька открыла рот. Олег сначала не понял, что произошло. Элька же кинулась к Толику, повернула его к себе.

— Ты что сказал?!

Но он снова погрузился в какие-то свои мысли и мать словно не замечал.

— Послышалось, — сама себя успокоила Элька и вернулась на место.

Малыши быстро оделись и заскрипели снегом под окнами. Элька неотрывно смотрела на Олега.

— Куда вы идете?

— Куда Варя, туда и я, — честно ответил Олег.

— Но почему?

— Не сказать, что долгая история, но…

— Расскажи. Хоть немного.

— Ну если только вкратце.

— Вкратце, вкратце.

— Да… Ну… Даже не знаю, как начать. Вроде все до сих пор перед глазами стоит, а слова к этому всякий раз подобрать невозможно, потому как нет таких слов, чтобы передать, когда душа наизнанку выворачивается, — Олег закрыл лицо руками.

Элька напряглась, глаза стали тревожными, пожалела, что задела человека за живое. Потянулась, было, прикоснуться к нему, но он вдруг начал говорить резкими короткими предложениями, точно отстрелянные гильзы вылетали:

— Варенька в садике была… Я — на работе… А Таня — дома… Я в музыкальной школе работал да еще в районном Доме культуры подрабатывал… Должен был зайти за Варюшей в садик, и вместе — домой… А мне позвонили: «У тебя дом горит»… Пятистенок был… На две семьи… Соседи, как и твой дядя, с горбачевских времен хлещут… Как Меченый антиалкогольный закон ввел, так и начали, словно с ума сошли… Короче, все наоборот у правительства получилось… Какие там талоны!.. Водка в два часа!.. Реки самогонные потекли… Последние два года они вообще в полном беспамятстве жили… Пару раз у них уже тушили… А у меня откуда деньги на другое жилье? Я же в нищей культуре работал… Вот, осталось от нее! — Олег с какой-то злобой вытащил из рюкзака маленький кофр, дрожащими руками открыл, и Элька впервые в жизни увидела на бордовой бархатной ткани настоящую флейту.

Она инстинктивно протянула к ней руку, но одернула вдруг, будто обожглась. Подумала, не этот ли красивый музыкальный инструмент добавил Олегу горя?

— В общем, баллон газовый взорвался… Таня как раз к ним пошла, чтобы сказать, что газом пахнет… Это я так думаю… Ее там нашли… То, что от нее осталось… — Олег раскачивался на стуле, не отрывая руки от лица. И по ходу рассказа амплитуда раскачивания этого увеличивалась. Элька испугалась, что он вот-вот упадет, вскочила, обежала стол и положила руки ему на плечи.

— Я про Вареньку-то забыл в тот день. Ее уж давно надо было из садика забирать, а я, как пень, сижу на пепелище. Ничего не вижу, ничего не слышу, кроме углей. И такая боль! До сих пор… Слов для такой боли не придумано. Не знаю почему, но вдруг весь мир несправедливым показался. Настолько несправедливым, что дальнейшая жизнь в таком мире — полная бессмыслица. Думал, вот посижу и пойду куда-нибудь в омут с головой. В темноту. В самую глубокую. Да тело меня не слушалось. Словно разум и тело отдельно могут у живого человека существовать. Наверное, это шок какой-то был. Я ни рукой, ни ногой двинуть не мог, глаза отвести — и то… А воспитательница сама Варю привела, ругаться хотела, а как увидела — села рядом и тоже в такой же транс впала…

— А Варя? — Элька плакала, стоя за его спиной, руки ее инстинктивно гладили его плечи, точно это был самый подходящий массаж от душевной боли. Да кто знает?..

— А Варя спрашивала у всех встречных-поперечных, где мама. Ей никто не отвечает, у нее уже истерика началась, а я не слышу. И тут вдруг священник, батюшка из церкви Михаила Архангела, что у самого кладбища, пришел. Взял Вареньку за руку, увел в сторону от дыма этого, что-то шепчет ей. Потом уж я узнал, что он объяснял ей, будто мама Таня ушла туда, где светлее. Мы и переночевали в домике при церкви. Утром просыпаюсь, а Вари нет. Кинулся туда, кинулся сюда — нет! Нашли мы ее с батюшкой на трассе за городом. Слава богу, у батюшки старый «москвичок» на ходу был. Спросили, куда она пошла — молчит… Привезли обратно, а на следующее утро все повторилось. Догнали, снова привезли, а утром — то же самое. Я тогда взял всё, что у нас осталось, батюшка меня подвез, и я пошел рядом. Думал, уговорю вернуться… Километров десять прошли, надеялся, устанет, а она идет и идет. Зато разговорились понемногу. «Я, — говорит, — папа, иду туда, где светлее…» Таню её родители хоронили, мы уже туда не вернулись… Я потом позвонил по междугороднему…