Я понял, что не срасталось у меня в голове.

— Странно, — сказал я Максиму Валерьяновичу, — что-то не верится, что еврей Симон Давидович хочет убрать еврея Владимира Яковлевича.

— Вы что — антисемит?! — не на шутку испугался Максим Валерьянович, даже чашка в руке загуляла.

— Разве может человек, конспектировавший Маркса, быть антисемитом?

— Да-да… — поспешно согласился бывший директор базы.

— Но это действительно не очень-то укладывается в голове.

— Во всяком народе есть хорошие и плохие люди.

— Знакомый штамп. Аксиома для всех межнациональных конфликтов. Значит, Владимир Яковлевич — плохой человек.

— Разве вы не видите? — Максим Валерьянович со значением кивнул на досье.

— Вижу, и, похоже, у меня с ним даже личные счеты имеются.

— Вот аванс, — появился плотный конверт из другого кармана, — а вот — инструкции, работа завтра…

— Что, первого января?!

— Самый удобный случай! В «Интерросе» банкет. Первого января Мовшензону пришла идея создания холдинга.

Видимо, посчитав, что прекрасно справился со своей задачей, Максим Валерьянович торопливо выпил еще одну рюмку коньяка и начал собираться. В глазах у него читалось желание поскорее расстаться с опасным человеком и оказаться в своей тихой квартирке, которую ему выделила от пятикомнатных апартаментов после развода жена. Мне тоже очень хотелось, чтобы он поскорее ушел и унес с собой свой нестираный запах, но также сильно хотелось напоследок испортить ему новогоднее настроение, как только что это проделал он сам.

— Ваша жена сегодня, как вы и предполагаете, будет встречать Новый год с вашим бывшим подчиненным. А он подарит вашим дочерям подарки…

Максим Валерьянович посмотрел на меня сквозь огромные линзы так, будто через минуту испепелит меня своим правдоносным взглядом.

— Зря вы так, Никита Васильевич, смеяться над чужим горем нельзя…

— А разносить под Новый год заказы на убийство порядочно, честно и достойно всякого подражания, — передразнил его я. — Вы не боитесь, что мне может не понравиться то, что вы довольно долго имели честь лицезреть мою непримечательную внешность?

Максим Валерьянович судорожно сглотнул.

— Симон Давидович сказал, что вы немного не в себе, поэтому я не буду обращать внимания на ваши колкости. Он сказал, что вы состоите на службе. Так же, как и я! — подчеркнул он. — Будьте здоровы!..

— Постараюсь. И вам того же…

— Вот и прекрасно, — опять заулыбался и засеменил вниз по лестнице. — Кстати, — раздалось уже этажом ниже, — посмотрите сегодня новогоднее обращение президента, я слышал — будет редкое шоу…

— Он что, научился говорить?

Что ни говори, а вечер был испорчен. Запах Максима Валерьяновича не покинул нашу «хрущевку» даже через час после его ухода, и даже духи Риты не могли вытеснить этот прелый телесно-тряпичный дух окончательно.

Пока Рита накрывала на стол, я изучил содержимое обоих конвертов. Аванс составлял пять тысяч долларов, к которым я, кстати, никак не мог привыкнуть. В другом конверте лежала схема с указанием времени. Исходя из полученных инструкций, в 21.00 я должен был оказаться на чердаке напротив конференц-зала холдинга «Интеррос», а в 21.30 произвести выстрел. Господин Мовшензон в этот момент как раз будет зачитывать обращение к своим ближайшим соратникам и сотрудникам. Под нами будет восемь этажей и автобусная остановка в центре города, между нами будет одна из центральных улиц, путь отхода один — черная лестница и задние дворы бывших проектных институтов. Потаек и запасных выходов не предусмотрено. На изучение абсолютно незнакомой мне американской винтовки М-82-А1 отводилось всего полчаса. Закралось подозрение: на хрена винтовка с прицельной дальностью почти два километра, когда работа на сто метров? Ведь работодателям было абсолютно ясно, что в новогоднюю ночь я не пойду осматривать место работы, хотя кто-то именно сейчас или чуть позже принесет туда «орудие производства»… Понадеялись на мой профессионализм? И что я буду делать на чердаке с этой полутораметровой американской бандурой, когда можно было обойтись родным «винторезом»? И главный вопрос: должен ли я стрелять? Что будет, если я не выполню эту работу? Закажут меня или попробуют «воспитать»? Вопросов было больше, а ответ был в единственном числе: Рита…

А на что я рассчитывал? Что мне доверят стоять в почетном карауле на международных симпозиумах? Выполнять задания в джунглях Амазонки или во время очередной бури в стакане? А потом появится лаковая брошюрка с названием «Сталинский киллер на службе транснациональной олигархии». Никогда бы не подумал, что Владимир Яковлевич не вписывается в их понятия о свободе, рыночной экономике и прочих прелестях современной цивилизации. Или, может, он нарушил какие-то внутренние табу? Урвал чуть больше, чем положено? Интересно, какую цель предложили Немому? И что делает Игорь, если он не стрелок?

Вопросы эти никак не вязались со вкусом салата «Нежность», который мы начали есть молча, даже не открыв шампанское. Вспомнив о шипучем вине, я аккуратно, намеренно без праздничных выстрелов извлек из горлышка пробку.

— Ты будешь делать то, что они сказали? — это единственное, о чем спросила Рита после явления Максима Валерьяновича.

— У меня нет выбора.

— Выбор всегда есть. Мы могли бы бросить все и уехать туда, где нас никто не найдет.

— Во-первых, такого места на Земле нет, во-вторых, даже если нам удастся хорошо спрятаться, первые пять лет мы будем жить с оглядкой, потом расслабимся, забудем об опасности, и она даст о себе знать в самый неподходящий момент. Закон жанра. Ну и в-третьих, я стрелок, а не запуганный лавочник. Единственное, чего я боюсь, потерять тебя.

— Я тоже.

— Что-нибудь придумаем. Ты права — выход всегда есть, только убегать через черный ход не всегда лучший вариант. Пожуем — увидим!

— Странно, мне почему-то рядом с тобой нестрашно. Но сейчас мне обидно — ты ничего не сказал о моем вечернем платье.

Потом мы выпили за наше здоровье, за то, чтобы никогда не расставаться, и долго целовались. Телевизор накачивал публику праздничным настроением, захлебывался дурацкими песенками, известные личности сыпали пожеланиями, тоже дурацкими, снег за окном тоже сыпал, но уже скромнее, чем несколько часов назад. Теперь он падал так, будто каждой снежинке выдали отдельный парашют. Из-за этого складывалось впечатление, что не только мы, грешные, прислушиваемся к вехам времени, но и вся природа. Или небо, как огромный отражатель, улавливает наши настроения, и когда они совпадают, когда мы излучаем и чувствуем в унисон, они становятся понятны небу, и оно прислушивается. Вдруг мы решили стать лучше и чище, и не стоит регулярными снегопадами и нерегулярными наводнениями напоминать нам о Всемирном потопе.

Без пяти двенадцать, как заведено было еще в «золотом веке», все глазки телевизора выпучились в главное кремлевское кресло. Важный теледяденька включил записанную несколькими часами ранее кассету.

Литое еще в обкомах КПСС, оплывшее лицо старалось выглядеть значительным, торжественным и печальным. Речь о труднейшем десятилетии демократических реформ изысками не отличалась. Интересно, была ли договоренность с имиджмейкерами о скупой президентской слезе? Простодушные русаки на этом месте должны были зарыдать за праздничными столами, поверить всенародно избранному, что сердце его было с каждым из них. Но как он ни старался причислить себя к страдальцам, на заднем плане его мысли чувствовалось главное: будущий пенсионер российского значения хочет получить индульгенцию не только от своего преемника, но и от всего обманутого и разоренного народа. Видимо, учитывая опыт оттертого им самим предшественника, на охранные грамоты ЦРУ и прочих структур нового мирового порядка президент не очень-то рассчитывал. Да и помнил еще с ВПШ, что такое русский бунт…

— А Путин вроде ничего, — заметила Рита.

— Да, пока ничего, в полном объеме смысла этого слова. И может, он так и останется полным ничего в русской истории. Его ведь этот благословил, — я кивнул на экран, — а такое «благословение» приравнивается к печати проклятия. Долго отмываться придется. По заторможенности речи этот, кстати, уже давно переплюнул Брежнева. Того-то я хорошо помню. Но знаешь, Брежнев не вызывал во мне такого омерзения, разве что ироническую улыбку, да пара анекдотов всегда на память приходила… А от этого злобной пустотой сквозит…