Чем-то подобным является душа, когда поиски неопределенны. Вероника всю свою долгую темную жизнь боялась одной любви и тосковала по другой, и во снах у нее иногда получалось так, будто она ее дождалась. А события чередуются во всей своей мощи, величественно и неторопливо, но все-таки они то, что сидит в самом человеке; то, что приносит боль, но так, словно эта боль исходит от человека; то, что унижает, хотя только унижению доступно летать бездомным облачком, и нет никого, кто это видит; унижение улетает прочь, испытывая блаженство дождевой тучи... Так она колебалась между Иоганнесом и Деметром... И сны тоже помещаются не внутри человека, они к тому же и не обломки действительности, и где-то, во всей совокупности ощущений, они начинают выделяться и завоевывают свое место, и живут там, паря в невесомости, как одна жидкость в другой. Во снах своему возлюбленному принадлежишь так, как эти жидкости - одна другой; ощущение пространства при этом совсем особое; ибо бодрствующая душа - это незаполняемая полость в пространстве; душа делает пространство холмистым, как вздутый лед.

Веронике хотелось вспомнить, какие сны ей снились. До сегодняшнего дня она ничего об этом не знала, лишь иногда, пробуждаясь, она, словно привыкнув к совсем другому, наталкивалась на узость собственного сознания и где-то замечала щелку, в которой еще брезжил свет... только щелку, но за ней ощущалось бескрайнее пространство. И теперь ей пришло в голову, что она наверняка часто видела сны. И она видела, как сквозь ее дневную жизнь проглядывают образы снов, как бывает, когда за воспоминаниями о разговорах и действиях через много лет видишь воспоминание о сложном сплетении чувств и мыслей, которые прежде были скрыты, или когда неизменно вспоминаешь только о каком-нибудь разговоре, и только теперь вдруг, спустя годы, понимаешь, что тогда непрерывно звонили колокола... Были такие разговора с Иоганнесом, были такие разговоры с Деметром. И в них она теперь могла разглядеть и собаку, и петуха, и удар кулаком, потом Иоганнес говорил о Боге; медленно, словно присасываясь своими концами, ползли его слова.

Еще Вероника всегда знала, оставаясь к этому довольно равнодушной, что есть некое животное, всем знакомое; это - животное с дурно пахнущей кожей, покрытой отвратительной слизью; но внутри нее оно было лишь чем-то вроде беспокойного темного пятна неопределенной формы, которое иногда ползло куда-то под неусыпным взором бодрствующего сознания; или оно было лесом, бесконечным и нежным, как спящий мужчина; в нем не было ничего от животного, были лишь определенные линии его влияния на ее душу, удлинявшиеся сами собой... И Деметр сказал тогда: мне достаточно лишь встать на четвереньки... и Иоганнес сказал тогда, днем: во мне что-то съежилось, удлинилось... Мягчайшее, бледное желание было в ней - чтобы Иоганнес оказался мертв. И было еще чувство, пока неясное в ее освобожденном от сна сознании, чувство безумно тихого созерцания его, и ее взгляды скользили бесшумно, как иглы, проникая в него все глубже и глубже, внимательно следя за тем, не раскроется ли вдруг ей навстречу, воплотившись в действительность с нерасчетливой полнотой всего живого в его дрогнувшей улыбке, в каком-нибудь движении его губ, в каком-нибудь жесте, мука чего-то такого, чем одаривает нас мир мертвых. Его волосы представлялись ей тогда густым кустарником, ногти большими пластинами слюды, она видела наполненные влагой облака в белках его глаз и маленькие зеркальные пруды, он распростерся во всей своей неприкрытой мерзостности, и границы его больше никто не защищал, а душа его, охваченная последним чувством, была укрыта только от себя самой. И он заговорил о Боге, а она подумала тогда: под Богом он подразумевает то самое другое чувство, возможно - ощущение того пространства, в котором он хотел бы жить. В ее мысли было что то болезненное. Но у нее появилась еще одна мысль: животное, наверное, похоже на это пространство, проскальзывая так близко, словно вода, которая прямо на глазах расплывается в какие-то большие фигуры, и вместе с тем - маленькое и далекое, если смотреть на него снаружи, как бы со стороны; почему в сказках позволительно думать вот так о животных, которые охраняют принцесс? Разве это было чем-то болезненным? И в эту ночь Вероника почувствовала, как она сама и эти образы ясно высвечиваются на фоне полного предчувствия страха исчезновения. Этот страх вновь способен был сокрушить ее приземленную жизнь, лишенную сновидений, она знала это и видела, что все тогда становилось болезненным и наполнялось невозможным, - но если бы можно было удержать эти его развившиеся свойства, как палочки, в одной руке, избавившись от того отвратительного, что им сопутствует, когда они склеиваются в единое действительное целое... ее мышление смогло достичь в эту ночь представления о невиданном здоровье, неколебимом, как горный воздух, наполненном той легкостью, которую испытывает человек, когда все чувства находятся в его распоряжении.

Накатывая волнами, иногда разбитыми от напряжения, лихорадочно проносилось счастье этого понимания сквозь ее мысли. Ты мертв, грезила ее любовь, ничего не имея в виду, кроме этого странного чувства, где-то посредине между нею и внешним миром, там, где жил образ Иоганнеса в ее представлении, но горячий отсвет огней был у нее на губах. И все, что происходило этой ночью, было не чем иным, как таким вот отсветом действительности, который, с мерцанием рассеиваясь где-то в ее теле между частями ее чувства, заставлял их отбрасывать вовне неясные тени. Ей казалось тогда, что она ощущает Иоганнеса совсем рядом с собой, так близко, как саму себя. Он был во власти ее желаний, и ее нежность беспрепятственно проникала в него, словно морские волны, пронизывающие мягких пурпурно-красных актиний. Порой же ее любовь простиралась над ним раздольно и бездумно, как море, уже усталая, напоминая иногда, наверное, то море, которое скрывает его труп, большая и мягкая, как кошка, мурлычащая в нежной дреме. Часы струились тогда с бормотанием льющейся воды.

И только когда она вдруг испугалась, она впервые почувствовала горе. Вокруг было холодно, свечи догорели, оставалась только одна, последняя; на том месте, где обычно сидел Иоганнес, зияла в пространстве дыра, и всех ее мыслей не хватало, чтобы ее закрыть. Внезапно беззвучно угас и этот последний свет, словно последний из уходящих тихо прикрыл за собой дверь; Вероника осталась в темноте.