Полагаю, я бы мог отреагировать помягче, но Сара продолжала совать нос в дела, которые ее не касались.

Сжал руль мертвой хваткой, убеждая себя не сбавить скорость и не повернуть обратно.

Мне нельзя возвращаться. Она захочет все узнать, однако стыд за то, как я поступил с братом, превосходил стыд за такое обращение с Сарой.

Неужели она не видела, что некоторые вещи лучше не выносить на поверхность?

— Иди. Помоги своему брату, — говорит отец слишком добродушным тоном. Мои руки дрожат; я смотрю на него.

Что происходит? – спрашиваю сам себя.

— Не веди себя так, будто у тебя есть выбор, — он указывает мне путь бутылкой, которую держит в руке.

Деревянные ступеньки скрипят от каждого моего шага, тусклый свет не предлагает комфорта. В старой печи горит зловещий огонек, но чем ниже я спускаюсь, тем холоднее становится воздух.

Где Макс?

Оглядываюсь на отца, стоящего на вершине лестницы в кухне, и мной все сильнее и сильнее овладевает чувство, будто меня затягивает в черную дыру.

Меня больше никто не увидит.

Но он машет рукой, чтобы я не останавливался.

Я не хочу туда идти. Мои босые ноги мерзнут, щепки древесины впиваются в подошвы. Когда я останавливаюсь, мое сердце едва не выскакивает из груди.

Я вижу Макса.

Я вижу их.

Затем вижу кровь.

Я припарковал Босс на стоянке возле заднего входа в парк. В Игл Пойт можно попасть двумя путями: через центральные ворота на машине, либо через задний вход для пешеходов и велосипедистов, где есть стоянка. Я выбрал именно последний.

Тот, что ближе к пруду.

Не помню, как добрался сюда, потому что в процессе вождения мой мозг обычно работал на автопилоте. Рано или поздно я всегда оказывался там, где хотел быть.

Иногда – в автомастерской, чтобы повозиться с машиной. Или у Дэвида на вечеринке. А временами – дома у какой-нибудь девчонки.

Но сегодня… Парк? Пруд?

Волоски на руках встали дыбом, горло запекло от подступившей желчи. Нежелание находиться тут, наверно, посоперничало бы только с нежеланием встречаться завтра с отцом.

Однако я все равно прошел через ворота, несмотря на поздний час. Спустился по каменным валунам к пруду, который не видел несколько лет.

Водоем был искусственный, берега и возвышенности вокруг него, включая лестницу, ведущую к воде, были вытесаны из песчаника. От пруда в лес тянулась другая дорожка, тоже вымощенная песчаником. Она вела к смотровой площадке над рекой.

Местечко было уединенное, причудливое, и особенное для нас с Сарой. Мы приходили сюда на пикники, соседские свадьбы или просто погулять, когда ночами тайком выбирались из дома.

Посещая этот пруд в последний раз, я последний раз в жизни плакал.

— Сара? Иди сюда, милая, — зовет мистер Браун, и мое сердце начинает стучать отбойным молотком в груди. Мне не терпится увидеть Сару. Обнять её.

Сказать то, что должен был сказать уже давно. Что я люблю её.

В животе урчит от голода. Я смотрю на свои грязные руки, жалея, что не помылся перед тем, как отправиться за ней. Но я знаю, Сара не обратит на это внимания.

Спускаясь по каменным ступенькам, вижу, как она садится на покрывало, опирается на руки и скрещивает лодыжки.

Сара такая красивая. И она улыбается.

Мысли возвращаются к Максу; я чувствую, как мои мышцы напрягаются. Я должен кому-нибудь рассказать. Но сперва мне нужна Сара.

Двигаюсь в её сторону, но затем замечаю свою мать, поэтому прячусь за валуном. Злость и отвращение сковывают меня.

Почему она здесь? Не хочу её видеть.

Я звонил домой на каникулах. Пытался попросить у нее помощи, а она оставила меня там. Почему мать здесь, с ними?

Пытаюсь контролировать свое дыхание, но чувствую, как горло сжимается, будто мне плакать хочется.

Сара – моя семья. Моя настоящая семья. Моя мать-алкоголичка не имеет права веселиться с Браунами.

— Жду не дождусь возвращения Кирилла.

Я слышу улыбку в голосе Сары, и прикрываю рот рукой, сдерживая крик, рвущийся из груди.

Хочу подойти к ней, но не могу в присутствии взрослых. Мне не хочется встречаться с матерью, и я не хочу, чтобы мистер Браун видел меня в таком состоянии. Грязного, в синяках.

Мне просто хочется схватить Сару за руку и убежать.

— Ты сможешь показать ему пару приемов карате, которые вы с Уиллом выучили за лето, — говорит её отец, отчего я перестаю дышать. Рыдания, заточенные внутри, преобразуются в бушующий огонь.

Уилл?

Я перевожу взгляд из стороны в сторону, словно ища объяснений, но ничего не нахожу. Она до сих пор с ним встречается?

— Замечательно, что ты нашла с кем провести время, пока Кирилл в отъезде, — моя мать открывает баночку Колы. — Думаю, расстояние пойдет вам на пользу. Вы слишком сблизились в последнее время, — она улыбается Саре, подталкивая её ногу своей ногой.

Сара смущенно отводит глаза.

— Гадость. Мы просто друзья, — она морщит нос.

Я не могу вздохнуть. Сажусь на землю, откидываюсь спиной на камень и опускаю голову. Не сейчас. Не поступай так со мной сейчас!

Качаю головой; грязь на моих ладонях смешивается с потом, когда сжимаю кулаки.

— Ты хорошая девочка, Сара, — слышу слова своей матери. — Наверно, я просто не умею обращаться с мальчиками.

— Воспитывать девчонок тоже сложно, Елена, — включается в беседу мистер Браун, выкладывая из корзины припасы для пикника. — Кирилл хороший парнишка. Вы вдвоем во всем разберетесь.

— Лучше бы у меня родилась девочка, — отвечает она.

Я зажимаю уши ладонями. Слишком много голосов. Голову будто в тисках сдавило, от которых никак не освободиться. В глазах жжет, хочется закричать.

Моргнув, посмотрел на чистую, сверкающую воду. Ноги моей не было в этом парке около трех лет. В четырнадцать я не сомневался, что именно здесь поцелую Сару в первый раз.

Однако позже это место стало лишь напоминанием о том, что я потерял. Или думал, что потерял.

В тот день я достиг предела, после которого меня уже ничто не могло разочаровать. Не осталось больше сил слушать, что я никому не нужен.

Поэтому закрылся в себе. Наглухо, мгновенно. Такие уж особенности у перемен. Они могут быть постепенными. Медленными, практически незаметными. Или внезапными, в результате которых ты даже не в состоянии представить иного исхода.

Сердце ожесточается не в результате того, что мозг оказывается на распутье, и тебе приходится выбирать, куда свернуть – налево или направо. Ты попадаешь в тупик, но все равно продолжаешь пытаться преодолеть препятствие, сорваться с обрыва, не в силах остановить неизбежное, потому что в действительности просто не хочешь останавливаться.

В падении есть свобода.

— Кирилл, — окликнул сзади нерешительный голос. Расправив плечи, я оглянулся. Ох, какого черта?

— Что ты здесь делаешь? — спросил у матери.

После чего вспомнил, что видел машину в гараже, когда вернулся с гонок. Я думал, она уедет на выходные, как обычно.

Ночь выдалась прохладная, поэтому мама, одетая в джинсы, свитер с длинными рукавами и коричневые сапоги до колен, обнимала сама себя. Её шоколадного цвета волосы были распущены, спадали по плечам.

Завязав с выпивкой, она привела себя в порядок, и теперь всегда выглядела отлично. И как бы мать меня не раздражала, я был рад, что похож на нее. Не думаю, что выдержал бы, видя отцовские глаза в зеркале каждый божий день.

Максу повезло меньше.

— Входная дверь была открыта, — она подошла ближе, изучая мой взгляд в надежде найти лазейку. — Я слышала, что произошло между тобой и Сарой.

Ну уж нет.

— Откуда, черт возьми, ты узнала, что я тут?

Её неуловимая улыбка меня озадачила.

— У меня есть свои ресурсы, — пробормотала мама.

Интересно, какие же, потому что особым умом она не блистала.

Она присела рядом со мной; наши ноги свисали с края небольшого утеса в полутора метрах над водой.

— Ты несколько лет сюда не приходил, — мать вела себя так, будто меня знала.