Папа сжал кулачки и чуть не заплакал. Это же был его звездный час! Лучшее мгновение в обеих его жизнях. Наконец-то детское и взрослое «я» слились воедино. Сколько раз мечтал Папа на подобных чинных пустых собраниях сказать правду и возмутить спокойствие — всегда что-то мешало. И вот, когда это почти удалось, его сшибли на взлете одной фразой.

В отчаянии Папа пытался объявлять мысли выходивших из зала, но всего, что он добился — была маленькая пробка в дверях. Скакать козлом по опустевшему залу было неинтересно. Сын хмуро восседал в президиуме, отводил взгляд.

— Ну, как я их? — заискивающе спросил Папа.

— Хочу кушать! — угрюмо ответил Сын.

Когда Папа и Сын подошли к магазину, шел уже седьмой час. На улочке змеился хвост очереди из сосредоточенных мужчин. Не слышно было ни ругани, ни пустых разговоров. В магазине ворочалась плотно вбитая толпа.

— Папа, спой, как в автобусе! — потребовал Сын. — А то я умру от голода. Давай, тебе яблоко дадут или конфетку.

— Ты что? — испугался Папа. — Там я просто шутил. Так делать нельзя.

— Но яблоко же с яйцом ты взял. И деньги тоже… Пошути и сейчас!

— Мы же не попрошайки, — Папа судорожно искал аргументы. — Человек должен питаться на честно заработанные деньги!

— А ты честно пой!

— Не буду!

— Тогда я буду. Я тоже такие песни знаю:

— Эй, анархисты! — окрикнул с газона Яша Шикун. Он сидел на траве рядом с неопрятного вида субъектом с пульсирующим кадыком. — Как там говаривал князь Кропоткин? «Хлеба и воли»?

— Хлеба и водки! — заржал неопрятный.

— Так что вам надо? — продолжил Шикун. — Хлеба или воли?

— Хлеба, — сказал Сын.

Шикун смутился:

— Обождите, сейчас принесут.

Из толпы выскользнул вертлявый тип лет тридцати и ринулся к Шикуну, прижимая к груди две бутылки и сверток.

Шикун выделил детям полбулки и по «Гулливеру». Неопрятный профессионально вдарил бутылку ладонью по дну. Дети и взрослые расположились на газоне, забыв друг о друге.

Сына что-то мучило. Наконец, он наморщил лоб и спросил:

— Папа, а вот те люди в зале… Ты вместе с ними работаешь?

Папа помолчал и сказал:

— Да.

— Теперь буду плохо учиться, — сообщил Сын.

— Почему?

— Ну, это же были ученые… А мама говорит: «Будешь хорошо учиться, станешь ученым».

Блестя глазками, к ним подошел Вертлявый:

— Вундерсенсы! А слабо вам без очереди бутылку взять? Это вам не мысли читать, экстракинды…

— Не тронь мальчиков! — оборвал Шикун. — Это на мне.

Он двинулся, как ледокол, рассекая выдвинутым вперед животом сбившуюся в толпу очередь. У двери его попытались задержать.

— Участник войны! — бросил Шикун и исчез за дверью.

Толпа заворчала ему вслед:

— Водка — не предмет первой необходимости. Мог бы и постоять.

— Это кому как…

— На какой это он войне был, такой молодой? Ничего святого!

— Да мало ли на какой…

С появлением Шикуна, державшего бутылку как скипетр, все разговоры прекратились. Шикун причалил к родному берегу и королевским жестом протянул бутылку Вертлявому. Тот суетливо начал сдирать пробку зубами. Неопрятный забрал бутылку и снова продемонстрировал мастерство.

— Яков Иванович, так вы, оказывается, ветеран войны? — подобострастно начал Вертлявый.

— Мальчик! Это называется массовый гипноз.

— Зря мы взяли эти «Гулливеры». — Сын пнул смятый фантик. — Папа, скажи, а когда ты был взрослым, ты тоже был таким, как все эти?

— Нет, конечно, — и прежде, чем Папа успел переключить внимание облегченно улыбнувшегося Сына, тот спросил уже по инерции:

— А чем ты от них отличался?

Чем дольше тянулась пауза, тем сильнее вытягивалось лицо Сына.

— Тем, что никогда не врал, — сказал он с горькой усмешкой.

Рядом допили бутылку и Неопрятный попробовал повторить маневр Шикуна. Сеанс массового гипноза на этот раз не удался. Толпа проглотила Неопрятного, но тут же брезгливо выплюнула.

— Что-то Сенька сегодня опаздывает, — проворчал Шикун.

— Вот это дог! — заорал Сын, увидев появившегося из-за угла огромного сенбернара.

— Сеня, мальчик мой! — позвал его Шикун.

Сенбернар неторопливо подошел к протянувшему руку Шикуну и церемонно подал лапу. Шикун очень серьезно пожал ее. Потом он достал деньги и сунул бумажку за ошейник. Сенбернар пошел в магазин. Если Яша раздвигал толпу, то теперь она раздвигалась сама. Папа с Сыном бросились к окну. Возникавшее перед мордой сенбернара свободное пространство вывело его прямо к винному отделу. Пес поставил передние лапы на прилавок. Продавец вытащил из ошейника деньги, выставил перед сенбернаром бутылку, продемонстрировал псу сдачу и передал ее в соседний мясной отдел. Там ему быстро и вежливо отвесили колбасы. Сеня, утратив ненадолго флегматичность, торопливо сожрал ее и спокойно вернулся за своей бутылкой.

— Чертовщина какая-то! — пробормотал Папа.

Сзади подошел Шикун:

— Городская псина, хозяйская.

— Сбежала?

— Такие не сбегают. Хозяин, наверное, умер. Уже с месяц здесь. Жрать-то надо. Не по помойкам же сенбернару шарить. Умный. Приспособился, — голос Шикуна был непривычно грустен. — Вот и приспосабливаешься. Находишь свою экологическую нишу. Скучно…

Увидев на пороге магазина сенбернара с бутылкой в зубах. Вертлявый пришел в восторг и, приманивая собаку надкушенным «Гулливером», зачмокал губами. Сенбернар, даже не взглянув на него, поставил бутылку около урны и ушел в сторону леса. Сын долго смотрел ему вслед.

— Бедная собака, — сказал он. — Живет в лесу, а питается у гастронома на честно заработанные деньги.

Вряд ли Сын хотел вложить в эту фразу какой-то особый смысл, но Папа долго переваривал его слова.

Молчание прервал Сын:

— Папа, а ты навсегда останешься таким или будешь расти вместе со мной?

Папа не знал, что ему ответить.

— Хорошо бы, если со мной, — продолжал Сын. — Нет! — вдруг замотал он головой. — Я не хочу становиться взрослым!

— Брось! Ты-то точно будешь расти…

— Да… Тебе повезло… целых два раза быть маленьким…

— Тебе тоже повезло.

— Почему?

— Мы будем расти вместе.

Великий смысл происшедшего внезапно дошел до Папы. «Если бы начать жизнь сначала!» Сколько раз его мечты, съехав на обочину, буксовали на этой фразе… Стало страшно и здорово, в голове звенело, и в прозрачном воздухе цвета обретали первозданную чистоту. Папа ошалело помотал головой.

— А может, можно как-нибудь остаться маленьким? — безнадежно спросил Сын.

Папа погладил Сына по голове, не заботясь о том, как это выглядит со стороны. Его больше не мучила двойственность отношений с Сыном. Какая разница — отец или друг. Он отвечает за Сына. Он отвечает за будущее их обоих, а это главное.

— Понимаешь, — сказал Папа. Находить нужные слова было неимоверно трудно. — Мы будем не такими взрослыми. Все зависит от нас. Другими. Ты даже не представляешь, как трудно стать настоящим человеком. Этому надо отдать все детство. Этому надо отдать всю жизнь.

Папа запнулся, тоскливо осознавая всю банальность и заезженность снизошедшего на него откровения. Наверняка Сыну уже не раз говорили что-то подобное и в детском саду, и в школе. Все это общие слова. Надо говорить о главном:

— Самое главное — не врать. Понимаешь? Даже самому себе. Нет! Прежде всего самому себе. Знаешь, как это трудно… Как это лучше объяснить… Ведь большей частью врут не от лживости. Чаще от слабости, от глупости, от невежества, от трусости. Врут потому, что так удобнее и проще. Надо быть сильным и мудрым, чтобы избежать этого.

Широко раскрыв глаза, Сын смотрел на Папу. В слова он особо не вслушивался. Достаточно было одного ощущения правды. Теперь он готов был идти за отцом куда угодно.

— Знаешь, — продолжал Папа, — как много мы теперь будем учиться! Не для оценок, не для того, чтобы стать как эти ученые. Чтобы не стать такими! Стать такими очень легко. Но, кажется, я теперь знаю, как этого избежать. Ты веришь?