— Это все до ужаса дотошный Марк, до последнего все закорючки выверял. Жаль, что у Фила выходной, а то я бы кинул их там вдвоем.
— Марк просто очень ответственный.
— Марк? — Рома фыркнул. — Может, когда-то и был. Но с тех пор, как он забрал Вадима и Катя забеременела, он также скинул всю работу на замов. Это он сегодня что-то активизировался, но только потому, что Катя и Вадим решили остаться у её родителей. Он знает, что их и покормят, и попить дадут, и спать уложат.
— А мы, по-твоему, тут голодаем?
— Всё возможно, — он улыбнулся и подхватил жену на руки. — Но мне гораздо спокойнее, когда вы рядом. Мирка иногда так разбалуется, что с ней только я справлюсь. А тебе если про еду не напомнить, так целый день голодная проходишь.
Варя повисла на нем окончательно и уткнулась в шею, ничего не возразив. Все сказанное Ромой было чистой правдой и он был главой семьи не только на словах, но и на деле.
Украдкой утерев слезы, чтобы Рома их не видел, она потянула его в спальню. Вот уже неделю Варя подбирала правильные слова, чтобы сказать ему, но… Как можно правильно сказать о том, что она скоро умрет? Девушка не знала, как отреагирует Бас, что произойдёт в его голове? Он может и прыгнуть в могилу за ней, чего допустить было нельзя.
Рома рухнул на кровать и, достав из прикроватной тумбы листы А4, стал водить карандашом.
— Что рисуешь? — Варя легла рядом. Наблюдать за тем, как он плавно выводил линии, делал мелкие штришки и с каким старанием прорабатывал мелкие детали было истинным удовольствием.
— Кого, — поправил её Бас.
— Ладно, кого?
— Ну кого я могу рисовать, Варь? — он засмеялся и повернул лист к ней. Это был очередной её портрет и всякий раз, когда она обнаруживала новый или Бас сам показывал ей, Варе казалось, что муж через чур идеализирует её. Но Рома отрицал её домыслы и не уставал повторять, что именно такой её и видит. Нередко Бас писал и портреты Мирославы, но портретов жены у него было гораздо больше.
— И не надоела я тебе? Уже, поди, на автомате рисуешь.
— Не-е-ет, сладкая, — ласково протянул он. — Каждый раз нахожу в тебе что-то новое и убеждаюсь, что ты потрясающая. Знаешь, — Рома оторвался от рисования и сгреб жену в объятия. Несмотря на то, что они жили вместе уже больше года, но им всегда было мало объятий, поцелуев, прикосновений. — Ведь ты мое утешение. Моя тихая гавань, где я обретаю покой вот уже 11 лет. И даже когда мы были порознь… Ты все равно была рядом, как бы глупо ни звучало. Я рисовал тебя везде, где только мог и успокаивался, находил силы идти дальше. Даже на экзамене, — он снова засмеялся и Варя упивалась его смехом, про себя мечтая умереть также — в его объятиях и под счастливый смех. Это она хотела услышать последним. — Даже на экзамене, когда все вылетало из головы, я рисовал тебя на полях гелевой ручкой. И потом писал то, что помнил. А преподаватели нередко ставили мне зачёт за наличие красивой девушки на листе.
Варя задышала чаще, стараясь не дать комку в горле вылиться в слезы. Боль душила её и с каждым нежным словом Ромы только нарастала. Он очень изменился, стал с ней совсем другим и непохожим на того одичавшего волка, каким был 11 лет назад. Он не поменял своего отношения к другим, но Варе было достаточно того, что Бас любил её и именно ей открывался как никому. Иногда эгоизм брал верх и ей очень не хотелось, чтобы Рома также любил кого-то после её смерти, чтобы чужую женщину Мирослава называла мамой. Это она сделала Рому таким, она научила его любить и не хотела никому отдавать своего Баса. Это она боролась за жизнь Мирославы с того момента, как узнала о беременности, она носила её и мучилась при родах, она любила свою дочь так, как никогда не сможет полюбить другая. Это её прекрасная жизнь, которую Варя построила сама… И которой она лишалась.
Но ещё сильнее ей не хотелось обрекать мужа и дочь на бесконечные страдания о её прахе. Они заслужили право жить обычной жизнью, право быть счастливыми… Поэтому Варя душила змею эгоизма. Как бы то ни было, но Рому и Мирославу она любила гораздо сильнее себя.
— Что с тобой? — Бас прервал её тяжелые размышления.
— А что? Всё в порядке, — она встала и принялась перекладывать вещи из одной прикроватной тумбы в другую, чтобы было чем занять руки.
— Не знаю, — Рома тоже поднял корпус, но с кровати не встал, а лишь принял сидячее положение. — Ты непривычно тихая.
— А обычно-то я бешеная, да? — Варя засмеялась в надежде хоть на несколько минут развеять мрак, поселившийся у неё в голове.
— Да, — безапелляционно заявил муж. — С порога на меня запрыгиваешь, дикая. Я даже раздеться не успеваю. Но я всем доволен и… Странно видеть тебя такой. Тревожно как-то становится…
Варя с трудом сглотнула и ещё более усиленно стала разбираться в тумбе. Он чувствовал. Он все чувствовал. Скоро он сам всё поймёт.
— Да нет, я… Просто немного устала. Сегодня весь день с Миркой таскались, но зато нашли замечательную картину. Хочешь посмотреть? Ещё десяток подобных, и ещё одной выставке быть… — девушка вдруг осеклась. Её руки наткнулись на небольшую книгу в темно-зеленом переплете, которую она раньше не видела. Это определенно принадлежало Роме, но…
— Это твое? — Варя села рядом с ним, с интересом листая сборник. Это было без надобности, ведь большинство стихов, напечатанных здесь, она знала наизусть, но было интересно, что читал Бас.
— Ну да, — даже не посмотрев на книгу, он кивнул. — Так, решил пару недель назад полистать на досуге.
— Ты же не любишь литературу, терпеть её не можешь. Много лет назад ты сказал мне, что она бестолковая.
— Но я очень люблю тебя, — он улыбнулся жене той самой улыбкой, что всегда заставляла биться её сердце в диком ритме. — Знаю, что ты обожаешь именно эти стихи и… Не знаю, захотел сделать для тебя что-то приятное. Правда, не до конца ещё дочитал.
— Ты что, ещё и учил их? — уголки губ против воли поползли в стороны, обнажая белоснежные зубы, а душа наполнилась теплом. Боже, и зачем она так долго бегала от него, зачем прогоняла? Такого любимого, такого родного и такого понимающего…
— Да вот ещё, — фыркнул Бас и вдруг начал с преувеличенным интересом рассматривать полы. — Оно само запомнилось.
Варя обняла его со спины и, устроив голову на плече мужа, погладила того по ключицам.
— Почитаешь что-нибудь? Мне так нравится, когда ты стихотворения рассказываешь. Тот единственный раз, когда ты мне уступил, до сих пор не могу забыть. Сам же обещал порадовать.
Бас закатил глаза и, откинув книгу куда-то в сторону, набрал в грудь побольше воздуха, начал воспроизводить произведение по памяти.
— Я люблю тебя больше, чем Море, и Небо, и Пение,
Я люблю тебя дольше, чем дней мне дано на земле.
Ты одна мне горишь, как звезда в тишине отдаления,
Ты корабль, что не тонет ни в снах, ни в волнах, ни во мгле. Я тебя полюбил неожиданно, сразу, нечаянно,
Я тебя увидал — как слепой вдруг расширит глаза
И, прозрев, поразится, что в мире изваянность спаяна,
Что избыточно вниз, в изумруд, излилась бирюза.
Помню. Книгу раскрыв, ты чуть-чуть шелестела страницами.
Я спросил: «Хорошо, что в душе преломляется лед?»
Ты блеснула ко мне, вмиг узревшими дали, зеницами.
И люблю — и любовь — о любви — для любимой — поет.
Рома замолчал, почувствовав, что рубашка намокла на том плече, где устроилась Варя. И очень некстати вспомнил, что так и не переоделся после работы.
— Ты чего там? Плачешь?
Варя только шмыгнула носом и сильнее вцепилась в мужа.
— Сладкая, — он мягко разжал её ладони и устроил девушку на коленях. — Что не так?
— Стих понравился. Красивый.
— Мира тоже у нас очень красивая и всем нравится, но ты же не рыдаешь каждый раз, когда видишь её. Что случилось? У тебя что-то не получается? Расскажи мне.
Девушка отстранилась от него и стала нервно ходить по комнате из угла в угол под наблюдением ничего не понимающего Баса. Настроение жены менялось ежесекундно, и уловить, а тем более понять его не представлялось возможности.
