Стоит ли напоминать о том, что речь идет о тех временах, когда все было если не дефицитом, то трудно доставаемым товаром. За продуктами, хлебом в том числе, жаждущие покушать выстаивали огромные очереди.

Как-то и я пробирался широкой хорошо утоптанной тропинкой в магазин по какой-то надобности, теперь и не вспомнить, за чем… Лицо уже отказывалось терпеть встречный ветерок, а в перчатки пробрался дедушка мороз. Добравшись до магазина, я сразу подошел к отопительной батарее, снял перчатки с задубевших пальцев. И тут услышал доносившийся от продуктовой кассы ропот недовольных покупателей. Виновником местного внутримагазинного конфликта оказался Вовка-вундеркинд.

— Вы мне должны сдачу — двенадцать копеек, — донесся до меня твердый голос Вовки.

— Я тебе, мальчик, еще раз повторяю, что я тебе ничего не должна. Все, уходи, не мешай другим, — истерично выкрикнула дама за кассой.

Эта краснощекая продавщица давно имела недобрую репутацию, обсчитывая почти всех, но обычно покупатели удостоверивались в этом поздно и прощали ей: что тут, мол, из-за копеек рядиться. Не таков был Вовка. Очередь разделилась: одни все же вспомнили и свои претензии к этой продавщице и встали на его сторону, другие винили мальчика в предвзятости и невоспитанности. Эта часть, видимо, куда-то спешила: ну, допустим, в соседнюю кассу, где продавались мелкие бытовые товары широкого потребления.

— Мальчик, как тебе не стыдно, голову морочишь продавцу… Не задерживай очередь, — басовито изрек огромный детина, теряя терпение.

— А я не задерживаю. Все, что я купил, стоит четыре восемьдесят восемь. Мне должны дать сдачу двенадцать копеек, — твердо отстаивал свою правду Вовка. — Вот посчитайте, — и он перечислил все наименования продуктов с ценами, тут же ловко сложил и выдал итог: — Видите — четыре восемьдесят восемь…

— Я уже чек отбила, — уже слабо сопротивлялась продавщица.

— Ну и что? Пересчитайте снова, — упрямо стоял на своем Вовка, — это же элементарно, смотрите, — и он начинал пересчитывать сначала.

Очередь взревела, мнения вновь разделились. Здоровяк снял шапку и нервно вытер ладонью вспотевшую лысину.

— Ну малец, — скрипнул он зубами.

— Если Вовка посчитал, то можно ему верить, у него голова — счетная машинка, — вступился я за него.

Продавщица, поняв, что у мальчика появилась защита, бросила на прилавок двенадцать копеек, как собаке кость. Вовка деловито собрал мелочь.

Тут же, в соседнем отделе, Вовка купил мороженое за двенадцать копеек в вафельном стаканчике.

Уже по дороге домой Вовка, облизывая каменное мороженое, сказал:

— Я же все посчитал: мне хватает еще на мороженое… Удивляюсь, как это так: продавец не умеет считать? Как ее поставили на такую ответственную работу?

Я не стал молодого математика убеждать в том, что считалка у продавщицы работает нормально, но считает она по-своему, так, как ей выгодно.

2010 г.

Под крылом

Как-то на даче загнали меня зной и несносное комарье в домик. Июль — макушка лета. Вода в пойме реки на убыль пошла. Оголились грязные берега, обозначился ручей. В такую духоту комариное племя плодится тучами. Нет никакой возможности работать. Пережду, думаю, в избе: к вечеру обдует. По дому хлопочу, увлекся работенкой какой-то, может, и никчемной, но это только так кажется. Оно ведь как: что бы ни сделал — все вперед.

Не сразу я обратил внимание, что за окном в огороде, сорока трещит. Ну, трещит так трещит. Каждый день они орут во все горло — развелось воровок.

А тут она так принялась стрекотать, будто хвост ей кто прищемил. «Сорока даром не сокочет — то ли к гостям, то ли к вестям», — вспомнилось мне. А вот же и зарябила она в окне. Я к стеклу прилип. Какую весть принесла, белобокая?

И вот наконец-то прояснилась причина такого сокотанья: по клубничным грядкам, переваливаясь с боку на бок, вышагивает серая утка, а под распущенными крыльями серыми комочками липнут к ней четыре утенка. Махонькие такие писклята-пуховички. Жмутся к мамке-защитнице. То из-под крыла появятся, то из-под листа клубники. Сорока перелетит с одного столбца на другой и орет, подпрыгивает на месте, следит зорко за утятами. Ждет удобного случая. Утка развернется на месте, бросится в ее сторону, расправив крылья. Пугает, значит. Сорока отлетит, усядется на другой столбец и уже оттуда орет; слюнями исходит, глаз не сводит с писклят. Утка снова под крыло своих пуховичков спрячет, да так, что не сразу и заметишь. Дотопали до забора, там трава высокая, есть где спрятаться. А сорока пуще прежнего затрещала, прямо над семейством уселась, шею тянет книзу-то.

Осталось утке провести малышей через дорогу к воде. Место открытое — опасно. Никак не решится из травы выйти. В траве-то писклята в безопасности. Только голова утки виднеется с разинутым клювом. Шипит, видимо, на позарицу: «Не зарься не на свое». Потом крякнула сипло, так что и мне стало слышно, и покатила прямиком. Утята под крыльями, прилипли к мамке. Не видать сереньких.

Вот и до воды добрались. Тут и рассыпались утятки по двое с каждой стороны, потянулись стрелочки по водной глади. «Кря-кря», — уже спокойно и деловито сообщила утка своим детишкам, мол, бояться теперь нечего. Застрекотала, забранилась от досады сорока и убралась восвояси. На воде ей утят не взять.

2007 г.

Тишка

Солнце робко заглянуло в избушку, скользнуло первыми лучами по столу, а затем переместило свои нежные руки на лицо лежащего на оленьей шкуре мальчишки лет пяти-шести. Мальчик сладко спал в обнимку с книжкой. Перед сном мама читала ему сказки. И сейчас его лицо трогала улыбка. Солнце грело его щеки и уши, нежными ладошками гладило взъерошенные волосы, словно тормошило его и настойчиво будило, звало на лужайку, на речку, где бродил он до самого вечера. Мальчик открыл глаза, но тут же зажмурился и отвернулся. Он еще какое-то время лежал, не в состоянии отделить вчерашний вечер от ворвавшегося утра. Вечером, укладываясь спать, он видел солнце в окошке за печкой, проснулся — оно уже в окне, что у двери. И так каждый день. Белые ночи… Лето…

— Вставай, Тиша, отец ждет на улице. Сегодня у тебя День рождения. Поздравляю! Тумтака вула, здоровым живи. Расти большой! — мама поцеловала его. — Пухие, мальчоночек мой, — она потрепала рукой волосы. — Сколько тебе лет? — спросила она.

— Пя-а-ать — протянул сипло Тишка.

— Уже шесть. Ты уже большой, — мама сидела рядом и улыбалась, — беги на улицу.

Спиридон перебирал сети для ловли рыбы и, увлеченный работой, не заметил сына. Тишка подошел и потрогал руку отца.

— С Днем рождения, сын! — он высоко над собой поднял Тишку и закружил, — кушалана ат шавилайн, пусть тебя охраняют хозяева твоей земли. Я подарю тебе облас. Ты уже большой, и я хочу, чтобы ты был хорошим рыбаком и охотником. Пойдем.

За домом, где отец обычно запрещал играть детям, лежал накрытый брезентом настоящий облас.

— Это твой, специально для тебя сделал.

Тишка смотрел на новенький облас. Ему казалось, что он не настоящий. Светлые, гладкие его бока на солнце отливали необыкновенным блеском. В глазах мальчика он казался сказочным. Не верилось, что эта лодка-долбленка, сделанная руками отца, теперь принадлежит ему. Так хотелось погладить ее старательно отшлифованные округлые бока, хотелось прыгнуть в облас прямо сейчас, сию минуту. Тишка стоял, прижавшись к углу дома, и боялся, что если закроет глаза — все исчезнет. Потом он посмотрел в улыбающееся лицо отца, подошел к обласу, сел на дно. Весло само взлетало над головой, загребало невидимую воду, он уже плыл по бесконечному озеру, солнце, отражаясь от водного зеркала, слепило его. Он снова посмотрел на отца, встал и прижался к наклонившейся шершавой щеке.