– Хорошо, – тихо произносит Настя, и я снова проваливаюсь в сон.

До десяти утра, конечно, доспать не удаётся, зато до восьми – вполне. Не знаю, чем всё это время занята Настя, но мне не мешает, а это значит, у меня есть возможность отдохнуть хоть немного. Когда встаю и иду в ванную, по пути заглядываю в кухню, где на столе красуется бутерброд, заботливо приготовленный дочерью. Сама она уснула на маленьком диванчике, так и не доев свой. Помимо воли расплываюсь в улыбке. Сегодня точно придётся снова ехать к Кате, лишь бы только она не выставила за порог сходу, потому что на это у неё есть все основания.

От воспоминаний о ней нутро начинает как-то ныть – не болезненно, а очень даже наоборот. Дерьмово это. И совсем не хочется испытывать того, что испытываю. И задаваться вопросами на тему – что было бы, если..? – тоже не хочется.

Когда выхожу из душа и тихонько готовлю себе кофе, просыпается Настя, смотрит на меня осоловевшими глазами и первое, что произносит:

– Уже десять?

– Нет, девятый час. Может, поспишь ещё?

– Нет. Я уже поела, пойду одеваться.

Она убегает, быстро шлёпая по полу босыми ногами, а я принимаюсь за бутерброд. И снова не могу избавиться от царапающего изнутри ощущения, и от улыбки, даже когда пытаюсь прожевать подсохший сыр.

Через двадцать минут выясняется, что мне нужно сначала заехать в офис, где я проторчу неизвестно сколько времени, потому что у Вадима ко мне дело. Значит, или нужно вызванивать бабушку Насти или брать ребёнка с собой, чего мне совершенно не хочется делать.

Дочь начинает возиться в прихожей, очевидно, уже натягивает сандалики, чтобы стоять под дверью, капая мне на нервы, пока я буду одеваться.

– На-а-асть! Погоди обуваться. К маме поедем вечером.

Слово «мама» удаётся произнести очень даже спокойно, хоть внутри всё переворачивается. Но когда мои тараканы пересекаются с потребностями дочери, первых вполне можно услать в пешее эротическое.

– Почему?

Снова в голосе слышна готовность реветь, хотя, надо отдать Насте должное, она старается сдержаться.

– Потому что сейчас у папы дела. И я закину тебя бабушке. Потом заберу и поедем к маме.

Говорить стараюсь с преувеличенным оптимизмом, от которого самому тошно – настолько неправдоподобно он звучит. Личико дочери кривится, но она заявляет упрямо:

– Я с тобой. Я буду вести себя тихо.

Да твою ж… Как же меня выворачивает от такого. Потому что ни черта не выходит быть хорошим отцом. И дело совсем не в Насте – это у меня напрочь не получается создать для дочери условия, какие есть у других детей. Она постоянно на каком-то нервяке, цепляется за меня, даёт обещания… Она ведь ни фига не обязана вести себя тихо, если недо-папаша протаскал её несколько часов в машине по жаре, холоду, снегу и зною. Не долж-на!

– Насть… малыш, послушай. У бабушки будет хорошо – там мультики, обед. Погулять сходите, а вечером я за тобой приеду и сразу к маме. Окей?

– Окей, – вздыхает Настя и плюхается на пол возле двери, чтобы ждать, пока я оденусь.

В офис часом позже я вхожу в компании дочери, уже нимало не удивляясь тому, что мне всё же пришлось вернуться обратно к тёще и забрать Настю, которая первым делом, естественно, устроила бабушке концерт. На первые звонки я пытался не реагировать, но когда тёща заявила, что к вечеру такими темпами её заберут в психушку, а Настю – в детдом, сорвался и помчался обратно.

Нет, я не злился. Почти. Наверное, начал привыкать.

Когда вхожу в приёмную, чтобы идти в кабинет Вадима, уже чую опой, что сейчас что-то случится. И точно – сначала вижу Катю, которая впервые за то время, что я здесь работаю, приехала к мужу. Улыбаюсь, как идиот, одёргиваю себя, чтобы не лыбиться. Тем более и повод охренеть находится в виде Насти, которая несётся к Персидской с криком:

– Мамочка!

Застываю взглядом на Вадиме, стоящем напротив. Уже вижу по его глазам, что нас ждёт за*бись какая интересная беседа. А Наська… она счастлива. Что-то лопочет – то про поросёнка, то про то, как она успела соскучиться, потому буквально заставила меня сегодня взять её с собой. М-да…

К вам приехал ревизор.

Немая сцена. Занавес.

***

Я чувствую, как сердце бьётся где-то в горле, и не могу выдавить из себя ни звука. И только ощущение того, как к ногам прижимается Настя, придаёт сил. Мне впервые настолько страшно за кого-то. Страшно, что сейчас Вадим может выдать какую-нибудь уничижительную фразу, и Настя решит, что больше не хочет считать меня своей мамой.

– Персидская… а ты когда успела потомством обзавестись, да ещё и от моего зама? – звучит голос мужа, в котором сквозят нотки издёвки. Но ответить не успеваю – Илья встаёт перед нами лицом к лицу с Вадимом и твёрдо произносит:

– Не сейчас.

И теперь уже впервые чувствую себя настолько защищённой. Чего не было раньше никогда. У меня нет сил оставаться здесь и дальше, хотя, наверное, нужно бы. Что будет происходить между Ильёй и Вадимом даже представлять не хочу. Но мне так нужно побыть слабой… хотя бы сейчас.

– Мы с Настей ко мне на работу съездим, хорошо? – выдавливаю из себя в спину Илье, и он, быстро обернувшись, кивает.

– Только скинь мне адрес, я заеду за вами как улажу дела.

Настя уже притопывает от нетерпения, и я хватаю её за руку и почти что сбегаю с «поля боя». Выдохнуть удаётся только когда подходим к машине, постоянно кажется, что Вадим отправится за нами и сделает что-то ребёнку.

– Ох… у меня же нет детского кресла, – шепчу, когда Настя забирается на заднее сидение.

– Папа меня просто ремнём пристёгивает.

В её глазах на мгновение мелькает испуг, наверное, это зеркальное отражение того, что чувствую я сама. Окей… значит, просто ремнём, но по дороге заедем и купим детское кресло. Даже два детских кресла, второе из которых я отдам Илье. Это – словно подтверждение того, что Настя реальна и будет присутствовать в моей жизни и дальше. Что мы будем куда-нибудь ездить с ней вдвоём – например, поесть мороженого. Или в гости. Или в детский магазин, где я куплю ей обновки или игрушки. От этих мыслей становится легче дышать, а когда всё же трогаемся с места и отъезжаем от офиса, облегчение становится острым, почти что болезненным.

– Куда мы едем? – с интересом спрашивает Настя, глядя в окно.

– Как я и сказала – ко мне на работу. Будем шить Кате одежду.

– А Катя с тобой?

– Да. В сумке. Отдам, когда доберёмся.

Смотрю на Настю в зеркало заднего вида, и сама испытываю то, что отражается на лице девочки – радость, которую трудно выразить словами. Она у нас одна на двоих, и я хочу, чтобы этот день стал хоть немного светлее для нас обеих.

– Да ты, мать, хитра! Сразу готового ребёнка где-то добыла, – восклицает Тамара, моя младшая сестра, когда добираемся до мастерской. Тома величает её не иначе как дизайнерская студия, хотя у нас не сказать, что слишком много заказов в последнее время, и в основном мы используем помещение для творчества. Я – изготавливаю бронзовые скульптуры, Тома – рисует.

Насте Тамара нравится сразу – это видно по тому, как девочка доверчиво забирается к ней на колени, когда садимся пить кофе, и как рассказывает о поросёнке, которому мы приехали пошить одежду. А я ловлю раз за разом вопросительно-удивлённый взгляд сестры, в ответ на который уже устала пожимать плечами, и понимаю, что когда останемся одни, меня ждёт допрос с пристрастием.

– Ладно, сейчас мы сходим к Лиле, я попрошу заняться одёжкой. Если у неё нет никого, то она может сразу что-нибудь и скроит. А потом вернусь и мы с тобой поболтаем.

Одарив меня напоследок ещё одним взглядом, в котором ясно читается, что терпение Тамары почти иссякло, они с Настей уходят в соседнее помещение, в котором располагается ателье. А я остаюсь наедине со своими мыслями.