Собственно, почему бы Гарри и не побыть влюблённым? Много ли он там успеет, за две недели-то? Но Луи Гарри знает едва ли не как себя самого и знает, если Гарри и привлечёт по-настоящему кто-то, то такая женщина, как Эйвери. Луи был бы идиотом, если бы не признавал за ней достоинств, а за ним — способности их разглядеть. А если Гарри что-то привлечёт, он своё не выпустит. Правда, как это возможно в случае с Эйвери, решительно неясно. Как бы, правда, не пришлось её похищать потом у англичан.

Луи проходит на шканцы, от одного из ходовых фонарей у грота зажигает спичку и подносит к трубке, раскуривая. Поднимающийся в темнеющее небо дымок — как фимиам ложным богам индейцев, как какое-то марево древних предсказаний, а кисловатый запах табака тяжёл, но уже почти привычен. Боги индейцев ложные, но, как любые боги, заслуживают кое-какого уважения, и Луи смотрит на этот фимиам, думая, не дадут ли хоть какие-то боги понять, что происходит? И с Гарри, и с самим Луи, если на то пошло.

Боги, или звёзды, или кто ещё подсказывать не собираются, но только больше издеваются, потому что на баке, куда приходит Луи, обнаруживается Барт, и что-то как обычно тянет улыбнуться и подойти. Луи уже, к чёрту, не удивляется — привык, что Барт это Барт, и что он тёплый, да. Луи это в жизни вслух не скажет.

— Прячешься?

— Если бы прятался, ты бы меня тут не нашёл, — улыбается Барт. — Просто смотрю на звёзды.

— Ну и что высмотрел?

— Созвездия. А вот завеса будущего что-то всё никак не приоткрывается. Не быть мне астрологом.

Луи смеётся, опирается на фальшборт и затягивается, табачный дым падает в лёгкие. Где-то за спиной слышится голосок Паулы, милая маленькая леди в последнее время часто выходит на палубу по вечерам, и если Барт сидит на баке, значит, сегодня её сопровождает Найл. В общем, можно даже не оборачиваться, но Луи оборачивается. Видит, как Найл что-то объясняет и чему-то смеётся.

— А говорят, женщины на корабле к беде, — хмыкает Барт.

Он тоже оборачивается, глядит на этих двоих и что-то себе думает. Но потом пожимает плечами и поворачивается к Луи.

— Какую самую глупую историю ты слышал, которая объясняет, почему женщинам на корабле не место?

Луи улыбается. Женщины на корабле — к головной боли у капитана и боцмана, как минимум, и это совсем даже и не байки. А Барт — к вопросам, и это тоже проверенная истина.

— Ревность. Большинство кораблей называют женскими именами, и если на борту оказывается женщина, то корабль ревнует и мстит, потому что женщины с женщинами не уживаются. Так, во всяком случае, считают мужчины.

Барт закусывает губу, потом закрывает рот ладонью и хохочет. И почему-то Луи тоже смеётся над не самой смешной историей.

— Господи, — выдыхает Барт, — хотел бы я посмотреть на того, кто это придумал, — он подходит к фальшборту, кладёт ладонь на планшир, который сам же недавно покрывал лаком. — Только не Леди Энн. Думаю, она знает, что её любят больше всех на свете.

И Луи думает, что это правда. Гарри обожает свой корабль, сам Луи чувствует его своим домом, да и вся команда подхватывает такое отношение. Леди Энн может быть спокойна.

— Надо думать, ты не расскажешь про Энн? Понятно же, что название появилось не просто так.

— Романтической истории тут нет, — качает головой Луи.

— Разумеется, — Барт пожимает плечами. — Я знаю капитана и вполовину не так, как ты, но достаточно, чтобы понять, что Энн не была леди и не была его возлюбленной, — он задумывается, постукивает по планширу пальцем. — Мать или сестра. И я ставлю на первое.

Луи смотрит на Барта и думает, что он самый странный парень, которого они когда-либо брали в команду. Но хорошо, что взяли? Луи кивает.

— Значит, мать, — удовлетворённо улыбается Барт. — Она всегда оказывается важнее сестры.

Ну да. Если Гарри решит захватить ещё один корабль, назовёт Джеммой, надо думать? Будет ли корабль по имени Джемма склонен к ревно

— Иногда ты меня пугаешь.

— Это чем это тебя можно напугать? — Барт насмешливо приподнимает брови. — Тем, что умею немножечко думать? Как всё просто, оказывается.

И этим тоже. Но больше — непонятными чувствами за грудиной, которые каждый божий день оживают рядом с Бартом. Отогнать их невозможно, потому что они слишком уж расплывчаты и трудноопределимы, но они есть, и что с ними делать, Луи не знает. И это его правда почти пугает.

Луи не нравится, когда отводят взгляд, сам он всегда смотрит прямо, и Барт всегда отвечает ему тем же. Глаза у него зелёные, как у Гарри, это видно даже вечером, но смотрят иначе — ничего не ищут, просто видят. И иногда кажется, что видят слишком много. И это тоже, к чёрту, почти пугает.

— Я совсем не страшный, честно. Просто немного любопытный и кое-что понимаю.

— Большинство не могут похвастаться и этим.

Барт фыркает и опускает глаза. Зачем-то оглядывается по сторонам.

— Я, как видишь, меньшинство. Маленькое такое меньшинство.

Когда Барт отводит глаза, Луи знает, это не потому, что он не выдерживает. Но мысль о том, почему он всё-таки опускает голову, Луи не нравится. Потому что правда в том, что ему и самому хочется глаза отвести, слишком уж странное это чувство.

— Оставляю тебе наедине с твоей трубкой. Обещал Нейту кое-какую помощь.

Барт улыбается напоследок, и Луи кажется, он не поднимает глаз выше его подбородка. Парень уходит, и Луи не оборачивается, итак слишком легко представляет его быстрые движения и лёгкий шаг. Почему он вообще знает, как двигается Барт, и почему ему кажется, что что-то он в этих движениях упускает?

Трубка дымит, и фимиам ложным богам, кажется, этих богов не достигает, потому что прозрение не наступает, всё только больше путается. Луи думает, что с Гарри разобраться проще, чем с собой, потому что с Гарри всё понятно, а вот Луи, кажется, дурак, и с ним ничего не понятно. Он даже не знает, с чем разбираться нужно.

__________________________________________

Шканцы — часть верхней судовой палубы между средней и задней мачтами

========== Остров. Эйвери ==========

Комментарий к Остров. Эйвери

Aesthetic:

https://pp.userapi.com/c830401/v830401162/143a92/xNHqprtUuxw.jpg

Прибытия на острова Эйвери страшится едва ли не больше, чем Ямайки. Разговор с Гарри заставляет её о многом задуматься, и чем больше она думает, тем ей меньше хочется возвращаться в жизнь, из которой её вырвали. Она всегда чувствовала, что в обществе, в котором ей приходилось вращаться по праву (проклятию?) рождения, никому не было важно, что она представляет собой на самом деле. Эйвери Клементс — аристократка, дочь аристократа и та, кто должна удачно выйти замуж, чтобы обеспечить себе и своей матери достойное существование после смерти отца. Эйвери — сборище качеств, которые в ней хотели видеть — красоты (мать регулярно напоминала, что Господь не отсыпал, но с помощью некоторых ухищрений и хитрости…), вежливости, безупречных манер и умения прятать свои чувства. Вокруг неё все были такими, и она другой жизни не знала.

Гарри Стайлс и его пираты в глазах общества — бандиты и убийцы, проливающими кровь в солёные воды Карибского моря, но, как выясняется, видят в ней за всеми масками её саму. Гарри поразительным образом умудряется выводить её из себя, заставляет проявлять эмоции, которые с детства привычно считать слабостью и скрывать. Эйвери впервые думает, что, возможно, ему было интересно увидеть, что скрывается за фасадом её холодности и её манер, а когда обнаружил…

Нет. Эйвери не может поверить, что интересует его хоть как-то, за исключением того, что за её жизнь должны были заплатить большие деньги, а пока что он развлекается. Хотя видит Бог, дел на «Леди Энн» у капитана Стайлса предостаточно, чтобы так его бездарно тратить.

Ситуация с отплытием её матери на Ямайку и требованием выкупа Эйвери тоже заставляет задуматься. Она хорошо понимает, что губернатор не станет платить за неё двадцать тысяч золотом, зачем ему это? Вероятно, мать уговорит его отправить несколько военных кораблей, и «Леди Энн», а вместе с ней — и пиратам капитана Гарри Стайлса придет конец. Ей бы радоваться, но не получается, и не только потому, что Эйвери отлично знает, какая жизнь её ждет после «спасения» и не желает этого. В конце концов, что ей мешает броситься в море ночью, пока они будут возвращаться в Порт-Ройал? Но Эйвери вспоминает кошачий взгляд Стайлса и его обветренные, горячие губы, вспоминает доброту Найла и ехидный прищур боцмана. Думает, как будет рыдать Шерил, если её Лиам не вернется на Тортугу. Представляет, как океан поглотит тощее тельце Барта. И она может на Библии поклясться, что мысли эти вызывают у неё боль, тянущую где-то за ребрами.