В ответ я шлепнул ее по правой ягодице. В ответ раздалось:

– Мур-р!

О боги, она ненасытна.

Я, впрочем, пока тоже.

Пока. У нас, понимаете, любовь во время холеры. Второй медовый месяц.

Вандора оказалась права — отряд устроил в деревеньке привал. Когда всадники начали расседлывать лошадей, Вандора по-хозяйски попыталась меня оседлать, но я не стал потакать ее желаниям – перевернул на спину и прижал к траве, накрыв телом. Принцесса укусила меня за губу и чуть не вырвала язык с корнем, поскольку это был не поцелуй, а нечто похожее на прикосновение к трубе пылесоса. Некоторое время я не мог говорить, а только издавал звуки, похожие на «фны… фны…».

Но для того, чем мы занимались на травке, вздымая в вечерний воздух золотистые пылинки, слова не требовались.

У нее был мягкий живот и груди, соски которых, казалось, все время находились в возбуждении. Сладостные спазмы охватывали ее тело не раз и не два, а что касается меня, то я изобразил стартующую ракету с тремя последовательно отделяющимися ступенями.

Говорят, приговоренные к смерти в ночь перед казнью без устали занимаются мастурбацией. А если у несчастного есть деньги на проститутку, то под утро она выползает из тюремной каморки едва живой. Опасность и безысходность обостряют нашу чувственность до какого-то безумного состояния. Что-то похожее охватило нас в последние дни, когда стало ясно, что смерти от рук принца Тендала не избежать… всем троим.

Наконец Вандора немного пришла в себя, подползла к краю обрыва и посмотрела вниз.

— Они будут ужинать.

— Фны… – Я все еще ощущал на своих губах ее вкус.

— Я тоже хочу есть.

– Фны-фны, фны.

— Да, ты прав, Олег. Пойдем, старик, наверное, заждался.

-- Фны.

– У тебя кровь на губе. Ты, мне кажется, напоролся на колючку.

Она еще и шутит, ишь ты!

Но чувствовал я себя хорошо.

Да вру – прекрасно я себя чувствовал!

Мы сползли с обрыва, и через просвет в кустах боярышника сошли с холма на дорогу. Франног задремал в теньке, посвистывал в такт мерному дыханию. Я кашлянул. Старик очнулся мгновенно, и вперил в меня взгляд:

– Едут?

– Встали на отдых. – Я швырнул подзорную трубу в сумку, мельком оглядел расцарапанный локоть и другие царапины, оставшиеся после любовных схваток. – Упорный... маленький принц. Гонит нас как... Нет, ну надо же! Сказочно! – Я сорвал с пояса флягу. Молодое вино пополам с водой смочило пересохшую гортань.

– Скажи спасибо, что среди них нет Бакинчу.

Франног устроился под пыльным кипарисом и, сняв тюрбан, начал обмахиваться веткой. Ишак по имени Чичо завистливо косил на эту ветку глазом. На его крупе было выведено зеленой несмываемой краской: «Лейни от Бургеза: прощай, изменщица! Ты недостойна! Вот моя любовь». Зеленая стрелка указывала направление любви – ишаку под хвост. Дарить ишаков по любому поводу в горной части Тарентии было чем-то вроде устоявшейся традиции. Думается, несчастная Лейни попыталась избавиться от ишака при первой возможности, хотя, если учесть, что надпись она не закрасила и не подождала, пока она полиняет, – ишак, устрашившись пойти под нож, сбежал от томной дамы сам. Мой каурый мерин и серая в яблоках кобыла принцессы мирно щипали травку неподалеку.

– Да, неслабо его хрястнул, – я поддернул полы тарентийской накидки и водрузил ногу на каменную кочку, украшенную мокрым следом от змеиного тела. – Я выбил из его щеки вадж... Как бишь назвал ее Тендал?

– Ваджана. Это на языке Йенди.

– А-а-а. Я спрашивал принца, да он не ответил, а я не настаивал. Для чего она, Франног?

Мудрец сделал непонятный жест, порыскал в мешке, что стоял рядом, выудил какой-то флакончик с узким горлом. Лекарства из арсенала Бакинчу пришлись кстати: четыре дня изматывающей гонки сказались на старике больше, чем странствие на плоту – губы его посерели, глаза запали, а лысина больше не отливала глянцем.

– Что, не по зубам мне тайна?

Франног покачал головой, выцедил на корочку черного хлеба несколько капель настойки.

– Не в том дело. Может, после... – Он бросил корочку в рот и спрятал флакончик.

– Вандора, а ты не знаешь, что такое – ваджана?

Принцесса покачала головой.

– Никогда не интересовалась этой хренью. Эта штука была в щеке у Бакинчу с самого начала. Старик сказал – объяснит после, значит, после.

Хренью. Вы слышали? Она ведет себя, как разбитная девица, а не принцесса голубых кровей, и мне… мне это нравится, черт его дери!

– После? Это когда, интересно? Не будет после. Еще два-три, ну пускай четыре перехода, и они нас догонят. Эрт шэрг! Мы петляли как зайцы, мы заложили крюк в двадцать миль, а Тендал... Нет, я однажды его придушу! Дам в морду больно! Ахарр, почему всякий раз он берет наш след? Может, на него так подействовала ветчина?

– Вот-вот, – закивал Франног. – Ты уж слишком его раздраконил.

Я топнул сапогом, подняв волну пыли. Закричал с надрывом, взмахивая перед лицом старика указательным пальцем:

– Это мелкое вертлявое брехло! Вот что я скажу, Франног: принц задом не крепок! – О черт… невинная старорусская пословица из моего мира пришлась Тендалу кстати. – Его слова на воде бы писать! Кто в слове спор, тот в деле не скор! Не сули бычка, а дай чашку молочка! На чужой лошадке – да верть в сторонку! Надул нам в уши баклуши!

Я продолжал бы чихвостить Тендала, сыпля пословицами, если бы осел, стукнув копытом, не присоединил к моему гулкому басу свой громогласный рев, а следом и лошади тревожно заржали.

Все было просто: принц попрал свою клятву. Тендал Справедливый, хех-хех! Он преследовал нас уже четвертые сутки. И сколько бы мы не петляли, пытаясь оторваться, всякий раз он выныривал словно ниоткуда, будто за мной, Вандорой и престарелым аскетом тянулся видный только одному принцу след.

Прошло два часа, как мы оставили «Малку». С плеча возвышенности, отороченной дикими оливами, я бросил взгляд на бухту. Трясущейся рукой довернул подзорную трубу, словно не веря очевидному, хотя картинка была – четче некуда. Принц, здоровый, будто и не принимал никакого зелья, стоял на носу самоходной лодки, сложив руки на груди... Рядом был уцелевший матрос. Он, размахивая красным полотнищем, в котором я немедленно узнал подштанники Бакинчу, из которых Франног намеревался соорудить запасной тюрбан, подавал сигналы... «Божьей благодати»! Огромное судно с обугленной кормой приближалось к заливу, бешено работая веслами. А за ним, в размытой испарениями серебристой морской дали, обозначились силуэты еще трех кораблей!

В горле моем родилась серия звуков, похожих на австрийские йодли: так, наверное, кричит петух, ненароком снесший яйцо.

– Что там? – сунулся под локоть Франног.

Вандора приткнулась с другой стороны, встала на цыпочки, как маленькая девочка, пытливо вглядываясь в туманную даль.

Вместо ответа я сграбастал обоих в охапку, пригибаясь и ойкая от боли в спине, перебежал с ними за гребень холма, шлепнулся под куст и расхохотался смехом, больше похожим на обиженный рев ишака. Затем впечатал кулак в землю и выругался на чистом русском языке.

– Как вам это нравится? Проваландайся мы лишних два часа на «Малке», и... Ахарр! – Я в двух словах объяснил положение вещей. – Хочется плакать и смеяться – и все это одновременно. Стерамон, наверное, загнал своих гребцов. Но принц-то, принц! Он должен сейчас сладко посапывать в люле, но стоит на баке «Малки», живехонький, будто и не пил вашего зелья! Эрт шэрг да марг!

Вандора состроила забавную, с оттенком насмешки рожицу – происходящее, как будто, не пугало ее, а забавляло неимоверно.

– Братец… Он полон сюрпризов.

– Тухлых сюрпризов, твою… – Я не стал ругаться при Вандоре, но принцесса, скроив рожицу еще более насмешливую, докончила ругательство за меня, снабдив его такими анатомическими подробностями, что у меня язык бы отсох их повторять.

Франног сказал пресным голосом:

– Бакинчу, видимо, проследил лодку по эманациям ходовика. Ну а принц... Боек, каналья. Он меня обскакал. Я, старый дурак, подозревал, что он резистентен к некоторым ядам...