Выйдя на свободу, Нестор начал жить по законам своего анархического братства образца 1905 года. Построение нового общества зажиточных, наделенных землей крестьян, создание коммун на месте латифундий, союз с рабочими на почве добровольного обмена продукцией – вот его идеал тех времен.

Жизнь выплюнула его как вишневую косточку. Из этого зернышка должно было прорасти невиданное дерево, с плодами, гибельными не только для самого Махно, но и для самых близких ему людей. Потеря жены и ребенка была лишь прологом. Махно с опозданием, только сейчас вступал в мир большой крови.

Чекисты, как водится, облюбовали для себя приземистый, похожий на крепость особняк на главной улице Царицына.

Нестора втолкнули в кабинет, который хранил следы купеческой роскоши, и грубый канцелярский стол казался здесь инородным телом. Он попытался разглядеть хозяина кабинета, который сидел у залитого вечерним светом окна.

– Ну что, Нестор? – спросил человек, голос которого показался Махно удивительно знакомым. – Все своими цацками забавляешься? Анархическими?

Человек поднялся, вышел из-за стола. Сделал знак охраннику с винтовкой, чтобы тот удалился.

– Мандолина-а? – удивленно произнес Махно, не веря своим глазам.

Человек захохотал. Да, это был уже немолодой, утерявший былую гибкость и воровские вихлявые движения приятель Нестора по тюремным мытарствам, старавшийся в те давние времена в меру своих понятий помочь ему.

Теперь на нем был китель, кавалерийские шаровары, сапоги-вытяжки, ременная амуниция и револьвер в кобуре. Не шаловливый уголовник стоял перед Нестором, а серьезный представитель новой власти.

– Мандолина, – повторил Нестор, осматривая знакомца. – Н-ну, брат, и вознесло тебя!..

– Для начала: я для тебя не Мандолина и не брат. Не люблю фамильярности! – строго предупредил Нестора бывший дружок. – Сейчас я особуполномоченный ГубЧеКа Роман Савельевич Кущ!

– Я и говорю: вознесло, – вроде бы даже порадовался за товарища Нестор.

– Вот именно. Скажу для ясности: был в ссылке в Сибири, попал к умным людям. Открыли глаза, обучили, сделали мыслящей личностью. После революции примкнул к большевикам. К твоему сведению, на их стороне и сила, и правда… Сейчас вот помогаю строить новое общество, расчищаю, так сказать, капиталистические завалы. Опыт, ты знаешь, с юности у меня большой. На мякине не проведешь.

Роман Савельевич говорил отрывисто, четко, умело, сыпал формулировками. Но что-то в его речах было вторичное, не свое. И это почувствовал проницательный Махно.

– А вот это: трынь-брынь? – провел пальцем по губам Нестор. – Забросил?.. Жаль! У тебя ж такой талант был. Мог бы где-нибудь в цирке выступать.

– Насмехаешься? – спросил Мандолина. – Ты хоть знаешь, где находишься? И что такое ЧеКа?

– Слыхал краем уха.

– Карающий меч новой, советской власти. Важнейший орган борьбы с контрреволюцией и саботажем… А воюющий без меча – обыкновенный сопливый буржуазный болтун. Таким, к примеру, был Керенский. Не согласен?

Махно задумался.

– Ну почему же? Насчет Керенского согласен. А вот насчет меча, контрреволюции и саботажа, так это не про меня. Я больше за советску власть, чем ты, это факт. Я, замежду прочим, председатель Гуляйпольского Совета трудящих селян и солдат. Так шо ты своим мечом на меня не махай. Не в ту сторону махаешь!

Бывший Мандолина улыбнулся. Он был настроен благодушно. Встреча с Махно внесла в его жизнь оживление, пробудила память о прошлом, о «юности заблудшей».

– Ну и народ вы, анархисты. Оружия понацепляли, а карающий меч отрицаете! Или ты мне скажешь, никого не убивал? С чего тогда вдруг на вечную каторгу приговорили? За карету с деньгами? Брехня. Там кровь была, точно!

Махно нахмурился.

– За шо вы так на анархистов? – спросил он. – Мы ж вместе были – большевики и анархисты. Вместе революцию делали. У нас в уезде – раньше, чем в Петрограде. И сейчас наши боевые отряды – за трудящих!.. Что происходит?

– Сейчас мы, большевики, создаем Красную армию, – начал объяснять Роман Савельевич. – И анархистов мы не просто разоружаем, а, как бы сказать, вливаем в наши ряды. А то у вас кто в лес, кто по дрова. А нам нужен единый кулак! – Он продемонстрировал свой костлявый кулак. – Иначе не победим в масштабе… А кто не с нами, тот против нас. И таких мы будем это… элиминировать.

– Слова какие знаешь, – усмехнулся Нестор.

– Ну, если попонятнее: будем изымать из среды пролетариата. Короче, уничтожать. Время военное, некогда тут, понимаешь… Со всей Украины понаехало этих ваших анархистов. Тыщи! Затопили, как в половодье! В Москве уже с ними управились. Слыхал?

Махно отрицательно покачал головой. Под напором бывшего Мандолины, который превратился в категорично рассуждающего Куща, он несколько растерялся.

– Отсталый ты элемент!..

Слова Романа Савельевича заглушал грохот время от времени доносившейся сюда канонады. Дребезжали стекла. Вазочка с высохшими цветами, оставшаяся от прежних хозяев, скользила по подоконнику, торопилась упасть. Но Кущ, еще сохранивший ловкость, подхватил ее буквально на лету молниеносным движением худой длинной руки.

– Похоже, где-то бой начался, – встревоженно сказал Нестор.

Роман Савельевич, не отвечая, покрутил ручку военного полевого телефона в кожаном футляре.

– Синюкова! – попросил он. – Петр Макарыч? Это Кущ. Что там?.. Ага… Ага… Понятно. Скоро буду. – И, подняв голову от стола, посмотрел на Нестора веселыми глазами: – Это вашего «Коца» наши батареи добивают.

– Какого Коца? – не сразу понял Махно.

– Да бронепоезд, на котором ты сюда прибыл… Или не на нем? «Анархист Коц». Интересно, кто это? Ихний командир? Не пожелали разоружаться и передать бронепоезд Красной армии… Личный состав придется элиминировать. Сопротивление!

– Ты с ума сошел, Мандолина! Там же такие боевые хлопцы! Такая братва!

– Забываешься. Не Мандолина, а Кущ, – спокойно поправил Нестора Роман Савельевич, потуже затягивая ремень. Постучал стаканом о графин.

Тотчас вошел охранник, замер у двери. Винтовку с примкнутым штыком приставил к ноге.

– «Хлопцы», «братва» – это словечки из вашей запорожской вольницы! А нам нужны красноармейцы, а не братва! Кончается вольница! Все! – И он обратился к охраннику: – Отведешь. Передашь.

– На Степную?

– Нет, там могут сразу в распыл… Во «внутрянку» пока. Обыщите только! – И, проходя мимо Махно, бросил: – Посиди, подумай. И – к нам. Взвод дадим. Или чего побольше. Можешь и до полка дослужиться. Думай… На том свете думать не дают.

Уже в дверях Кущ неожиданно коротко отбил чечетку и при этом провел пальцами по губам, изумив не столько Махно, сколько охранника. Характерный звук мандолины родился и растаял в комнате.

Часовой вывел Нестора во двор, где в глубине, среди деревьев, стояло едва заметное одноэтажное строеньице с железной односкатной крышей и двумя маленькими зарешеченными окошками. Это и была «внутрянка»: ЧК только обустраивалась. Туда и втолкнули Махно. Во дворе уже были глубокие сумерки, а в «тюрьме» и вовсе темно.

Нестор огляделся. Где-то далеко все еще громыхали, постепенно стихая, раскаты орудий.

– Слышь, браток, кто это там стукает? – раздался из угла хрипловатый старческий голос.

– Орудия, – ответил Нестор. – Анархисты с большевиками братаются коло станции.

– А что, такие пошли анархисты, что из винтовки их не взять? Пушку надо?

– Такие пошли, – нехотя ответил Махно. – А ты хто?

– Человек…

Старик достал спички, зажег щепу, подобранную под ногами. Приспособил ее в щель стенки. Щепа разгорелась, и теперь они могли рассмотреть друг друга.

В углу сидел махонький старикашка с голым черепом и седой бороденкой. Блестящие его глаза выдавали, впрочем, живой, вовсе не погасший ум.

– А как ты спички пронес, дед? – спросил Нестор. – Не обыскивали? У меня все выгребли.