Ари Мармелл

Конец соглашения

(Приключения Виддершинс — 4)

Перевод: Kuromiya Ren

ПРОЛОГ

Она жила в доме. В обычном доме, насколько она знала, хоть жители не из района Возвышения сказали бы иначе. Могли бы сказать ей, что много этажей, высокие крыши, стеклянные окна и просторные сады были признаками богатства и вычурности. Но ей никто не говорил, и она одиннадцать лет провела в окружении всего лучшего. Она жила с семьей в комфорте и неведении; еще один избалованный ребенок аристократов.

Но больше такой она не будет.

Ее звали Розамунда. Розамунда Сегуин.

Но это не надолго.

Розамунда была в лучшем наряде сегодня. Ее персиковая туника, темный бархатный жилет и пышная юбка придавали ей взрослый вид. И, конечно, ее любимый кулон, сияющий серебряный лебедь. Она была в лучшем, но вела себя не так.

— Так не честно! — так возмущенно визжали только дети. За пеленой слез все расплывалось, темные пряди волос прилипли к ее щекам, она безумно разглядывала комнату в поисках аргумента, доказательства, рычага, что заставит ее родителей понять. Она увидела лишь старые дедушкины часы, полки посуды из фарфора и ваз. Она была уверена, что весь мир состоял из такой роскоши.

А еще она увидела недовольные лица родителей.

— Вы сказали! Сказали, что я могу. Недели назад!

— Это было до того, как ты сбежала посреди службы в церкви, — сказала строго ее мама. — Опять.

— Но все там будут! Я должна пойти!

Она посмотрела с мольбой на отца, с ним всегда было проще, но сегодня он был беспощаден, как его жена.

— Может, после этого, — сказал он грубым голосом из-за курения трубки, — ты будешь держать обещания.

— Так не честно! — ей не хватило длины руки, и только это спасло красивый набор посуды на столе, который она хотела разбить об пол. — Вы сказали! Вы это сказали, черт во…!

— Язык, юная леди! — рявкнули взрослые хором.

Тихий четвертый голос воспользовался мгновением тишины.

— А я?

Розамунда оглянулась на спутанные волосы и неряшливый наряд. Она и забыла, что он был здесь.

— Я тоже собирался пойти, — напомнил Рузель. — Что насчет меня?

Их отец обошел кипящую от гнева дочь и взлохматил еще сильнее волосы сына.

— Прости, — сказал он. — Но ты еще мал, чтобы ходить в одиночку.

— Нет! Почему я должен страдать из-за ее…!

Розамунда вдохнула, чтобы возразить, хоть и не решила, накричит на брата за то, что он считал ее виноватой, или использует его недовольство как рычаг на родителей. Но этого и не произошло.

— Это не обсуждается! — закричала их мать. — Рузель, милый, мне жаль, что тебя это задело, но вспомни, чья это вина. Розамунда, в следующий раз думай, а потом… Не уходи, когда я с тобой говорю!

Она и не уходила. Она неловко неслась, а не шла. Девушка промчалась, громко топая, по лестнице к своей двери, которой, конечно, хлопнула так, что задрожали полки внизу. Она услышала, что дверь Рузеля рядом тоже загремела.

Но Розамунда не закончила. Оставался еще один удар. Она широко распахнула дверь и завизжала изо всех сил:

— Ненавижу! — Рузель тоже так сделал, повторяя за ней, когда она хлопнула дверью, удовлетворенная тем, что ее родители услышали это.

Конечно, услышали, и хоть было больно, они утешали себя осознанием, что дети только говорили так, но не думали всерьез.

Ее услышало и кое-что другое. Нечто радующееся тому, что она произнесла то слово всерьез.

* * *

Она не знала, что именно ее разбудило.

Розамунда села, протерла глаза, поняла, что уснула лицом в одеяло, даже не переодевшись для сна. Кулон-лебедь оставил отпечаток на ее коже, ведь она лежала на нем. Ее туника, жилет и волосы были ужасно растрепаны. Хотя видно было плохо, комнату озарял только лунный свет, сочащийся из-за штор.

В доме было тихо. В это время ночи тихо было всегда, но сегодня тишина была тяжелой, давящей. Снаружи не было слышно ветер и шорох ветвей, птиц или далекие голоса. Скрип старой мебели, тиканье часов с тяжелым маятником — все звуки, которые она толком не замечала раньше, пропали, и это она сразу заметила.

Позвать родителей? Слова застряли во рту, страх душил ее, но уязвленная гордость напоминала о себе. Она поднялась на ноги и, минуту провозившись с фитильком, медленно прошла в коридор со свечой в руке.

Он казался… длиннее обычного. Комната брата в паре шагов от нее была теперь далеким пятном против света. Лестницу скрыли тени. Но, конечно, коридор не мог измениться. Это была ее фантазия.

Или свеча горела слабее обычного. Такое ведь могло быть? Звучало лучше, чем растущий коридор.

Босые ноги на паркете, но было тихо. Ноги не шлепали, не было скрипа досок. Розамунда неслышно шагала, затаив дыхание. Ее рука дрожала. Наконец, она добралась до вершины лестницы.

Тишина закончилась. Она слышала слабый звук внизу.

Слабое скуление, полное отчаяния.

Казалось, она спускалась сто лет.

Комната внизу была тускло озарена углями, что выглядывали из-под горок серого пепла. Алые искры летали по комнате, от этого вид был жутким.

Она увидела Рузеля, сжавшегося у старого дивана, сцепив ладони. Его губы дрожали.

Ее родители были на коленях в центре комнаты. Их одежда свисала кровавыми лохмотьями, до этого их били хлыстом. Наволочки скрывали их головы, из-под них доносилось скуление и вскрики паники. Их ладони были связаны за спинами, но Розамунда не видела, чем. И воздух…

Там сильно пахло корицей и сладостями.

— Мама? — она снова была ребенком, едва могла говорить. Это ее смущало, ведь она была подростком, но она ничего не могла с собой поделать. Она не могла сделать голос ниже и решительнее. — Папа!

Скуление стало приглушенными криками, испуганными, предупреждающими. Похоже, под наволочками их рты были заткнуты кляпами, но Розамунда не понимала, зачем.

Она придвинулась, пытаясь понять. Она увидела руки матери, и ее смятение возросло.

Лакрица. Запястья ее родителей были скованы не веревкой или цепью, а толстыми сплетенными полосками лакрицы.

— О, ты здесь! Хорошо, а то мне надоело ждать.

Розамунда пискнула от жуткого голоса. Не голоса. Голосов. Два голоса говорили в унисон, идеально четко. Один голос принадлежал мальчику, что мог быть на пару лет старше нее, другой голос был грубым скрипом старика.

Вдали, словно отвечая им, хор детей радостно вопил из-за ее прибытия.

Он появился из ниоткуда, стоило затрепетать свече. Высокий и худой, он напоминал юношу, что еще не считался взрослым, может, почти ее возраста. Но Розамунда не верила. Она не сомневалась, что он был намного старше, чем выглядел.

Темные жирные волосы висели колтунами до плеч. Его туника, брюки и жилет когда-то были хорошими, даже богаче, чем ее наряд, но теперь они были в грязи, пятнах и дырах.

Его правая ладонь была в перчатке из кроличьей шерсти, сжимала старый кухонный нож в засечках, а левая…

О, боги!

Большой палец левой ладони был обычным, но другие вообще не были пальцами. То были свежие прутья березы почти в два фута длиной, идеально подходящие, чтобы рассекать кожу непослушных детей.

А его глаза были стеклом. Идеальные зеркала отражали комнату и Розамунду, но не остальных членов ее семьи.

Слеза покатилась по щеке Розамунды, но она не могла заставить себя кричать.

— Ты звала, — сказал он ей своим двойным голосом. — И я пришел.

— Звала…

— Да, вы оба. Отчетливо. Сказали, что ненавидите… их, — презрение в его тоне было густым, он помахал прутьями в сторону ее родителей.

Рузель всхлипывал со своего места.

— Но мы не серьезно!

— Конечно, серьезно, — существо звучало спокойно, почти с сочувствием. — Все дети так делают. Может, лишь на миг. В пылу момента. Но вы ненавидите. Все вы. И мига…

Старый нож сверкал в алом свете. Кровь обагрила наволочки изнутри, испуганное скуление сменилось бульканьем.