На часах без десяти минут сентябрь, и это означает, что всё – конец лету, беззаботным денькам, лишней копейке в кармане (которая появлялась с завидной частотой из-за щедрости тётки по материнской линии – или же по отцовской? А, к чёрту), вечерним прогулкам с Инной, потому что число первое, месяц девятый, и это означает, что ржавые двери школы снова откроются и как будто скажут: «Ну, чё, скучала?»

И ты в безысходности рявкнешь: «Нет!».

Хотя, по сути, твой ответ ничего не изменит.

Учиться оставался год, а если чистыми, то девять месяцев. За такой срок может появиться ребёнок, думает Майя.

И спешно смотрит на часы. Там ровно четыре нуля, и рука, как по команде, тянется к календарю – август перечёркивается кривой красной линией, страница переворачивается.

А там, привет, сентябрь. Будешь гореть?

***

– У тебя траур, что ли? – вопрошает с наигранным ужасом Инна и заливается смехом, который очень похож на скрип старой калитки.

Майя хочет ответить: «Да. По хорошей жизни», – но молчит и смотрит на сборище хромых и убогих, что оживлённо что-то обсуждают. А ведь с этими даунами ей ещё, опять же, девять месяцев дышать одним воздухом. Слишком долго. Поскорей бы откреститься.

Но в итоге говорит:

– Да не, просто я белый ненавижу.

И это правда; пошло ещё с детства. На линейке она как ворона, только чёрная, потому что все в белом – как под венец. Майе плевать с высокой колокольни.

Поэтому, когда один парень из параллели звучно сплёвывает ей под ноги, она улыбается совсем чуть-чуть и, крутанувшись, заезжает поставленным ударом в нос. Кость хрустит, дробясь настолько, что пацанчик-то начинает походить на свинью, у которой на рыле пятак сплюснутый до максимума.

Все стоят в онемении, и никто даже не додумывается провести пострадавшего в мед.пункт.

– Так закрыто там, – как бы между прочим замечает Костя и начинает откровенно ржать со всей этой недо-сцены.

Вот она – актриса Погорелого театра.

Действие одно, антракта не будет. Занавес.

Майя разворачивается и бредёт подальше отсюда. Нет, она не сбегает, а просто уходит. Её никто не останавливает, а в спину летит восхищённое улюлюканье.

То ли актрисой осталась, то ли в клоуна превратилась – ей так никто ничего и не сказал. А самой… Ну, лишний плевок с колокольни, благо, что высокая.

***

И снова, всё берётся из детства.

Она никогда не дралась, но почти всегда дела доходили до той точки кипения, когда нутро чуяло, что вот, сейчас ей вобьют носовую кость в лицо. А там уже месиво.

Большинство перепалок заканчивалось взаимными оскорблениями. Тут так случалось, что, когда она входила в раж, то её уже было не остановить. Вроде бы неплохая девчонка, но явно с пулей в голове. А кто вообще нормальный в этом гадюшнике?

– Эй, бусинка, как дела? – орёт Стас через весь коридор, такой длинный и страшный, как человеческая кишка.

– Ещё не родила.

– Правильно, и не надо, – встревает Карина, потому что считает, что просто обязана вставить свою копейку.

– Я тоже так думаю.

Майя спешит уйти, почти бежит, но пресекает этот порыв на корню. Стас как будто не замечает её нежелания вести беседы, даже если они всегда происходят на «отмахись» – шагает рядом, в ногу, не запыхавшись и не моргая.

– Чё ты, куда такой летящей походкой?

– Дела есть, но тебя они не касаются.

– Да погоди или как, ты типа из той категории, кто жить торопится и чувствовать спешит? – и улыбается, падла, слишком дружелюбно. Но Майю таким не проймёшь.

– В спешке только кошечки родятся, да и то слепые. И что делать тогда, Стас?

Он смотрит прямо, пронзительные водянистые глаза даже не блестят, и взгляд выглядит искусственными, как у сломанной пыльной куклы. Майя выдерживает его, и тут его губы вновь разъезжаются в улыбке, которая волшебным образом сглаживает неровность зубов.

– Ну, как что, утопить, разумеется, – Отвечает Стас и в момент оказывается ближе, чем был.

– Тогда себя утопи, ублюдок, – бросает Майя и как змея выкручивается из его хватки.

Дальше он за ней не пошёл.

***

На телефоне восемь пропущенных. Все от Инны, кроме одного – то Никита. Пальцы проехались по сенсору, а там уже гудок, и десять секунд ожидания.

– Я звонил, чтобы узнать, пойдёшь на Песчанку?

Майе кажется это странным – они никогда толком не общались. Сказывалось всё: и разные полюса характеров, и разный круг общения, и мировоззрение. Так на кой-чёрт он её приглашает погулять, как выразился?

– А кто будет? – спрашивает тем не менее она, чтоб если что, был весомый повод отказать. Мол, с теми мудаками общаться никак не получается, а значит и встречаться не стоит, она же не мазохист, в конце концов.

– Да много кто, – тушуется Никита, но быстро берёт себя в руки, – Инна точно придёт, ведь туда тот папаша подъедет.

Майя чувствует, что проглатывает язык, хотя ответить что-то нужно.

– Ради одной Инны я не пойду. Удачи, – бросает она и почти отключает звонок, когда Никита успевает сказать, что туда придут ещё несколько ребят из параллели.

Синий экран светит прямо в глаза, но Майя настырно вглядывается в него, и не видит там ничего, кроме аватарки Никиты, где он копирует Стича из мультфильма, засовывая язык в нос.

«А сопли ничё такие на вкус» – сказал он тогда, прежде чем получить оплеуху от Карины. Просто так, для профилактики.

«Тот папаша» – это пятикурсник Денис, у которого квартира в центре, клёвая тачка, длинные патлы и своя мастерская где-то у моря. Для вдохновения, как выразился он.

И угораздило же эту овцу в него влюбиться. Он только на горизонте, а у Инны словесный понос, и всё – звёзды в глазах такие, что ночное небо меркнет на её фоне.

Ему было скучно. Возможно, даже интересно глянуть, что из этого эксперимента выйдет. Дал ей шанс, и после этого она стала повёрнутой. Да, совсем ку-ку. Да покуда на ходу и на плаву. Он игриво называл её «нимфеткой», но тут по губам читайте – шаболда, и никак не иначе.

Единственный вопрос, который Майя постоянно задавала себе, был: почему она до сих пор с ними всеми якшается?

Ответ не появлялся, как не появлялась надежда на улучшение.

***

На Песчанке было как никогда людно. В основном, всякая шпана разбилась на кучки и теперь все с жаром что-то друг другу доказывали.

Майя устало закатила глаза. Вот вечно с говна пену снимают, а на деле ничего из себя не представляют.

Взгляд выцепил Инну, пьяную и хохочущую, на коленях у своего «папаши», такого же подшофе, совсем румяного. Больше ничего интересного не было. Точнее, никого.

Все, как один, блеклые, страшные, скучные и, скорее всего, тупые. Никита, и тот, готовый настолько, что толкни его – упадёт плашмя, даже не подставит руки. Посмотреть на его разбитое лицо стало почти осязаемым желанием.

Отказывать себе в таком удовольствии Майя не стала.

Она подошла к нему шагом выверенным, чётким, какой обычно бывает у людей военных и, остановившись аккурат напротив белобрысого идиота, двинула ему локтём в грудину.

Красильников упал, как и предполагалось, словно мешок с дерьмом, – также грузно, стремительно, по ровной траектории впечатываясь лицом в землю. Разбил он себе не только нос, судя по всему, но и такого зрелища было достаточно.

Майя улыбнулась совсем чуть-чуть, и снова уже собралась заворачиваться, когда случайно мазнула взглядом по стоящей впереди кучке.

Её словно взяли на прицел: просканировали рентгеновским зрением, пробрались вглубь – самую душу – вывернули наизнанку и разглядели каждый синеватый сосуд, коих много, и отдают они бордовым, если внимательно присмотреться.