Когда я изучала материалы гугла и вики, мне попалась на глаза статья… Может, если бы я нашла побольше подобного контента, а не страшилки форумчан, все было бы иначе. «Учись предугадывать желания Мастера». Похоже, я начала делать первые успехи на новом минном поле.
– Наручники на стальной цепочке! Тяжелые… – мои щеки заливает краской смущения. Как еще хватило ума прикусить язык и не пуститься в объяснения, что я была при этом голая. – Я не понимала, что делаю. Только потом… Если бы точнее ударила в висок… или выбила кадык… это же верная смерть, но в тот момент этого не понимала…
Интересное общение у нас получилось. То, что он подводил меня маленькими шажками к самому основному – ликвидации чувства вины, мне на тот момент было не понять. Так разговорить меня, лишив неприятных эмоций и практически не нарушив зоны комфорта, смог только Стерхов. Спустя время – выйдет еще у одного человека. Но пока я этого не знаю.
– Юля, в этом совсем нет твоей вины. Слышишь меня? – его голос не дрожит, но я поспешно качаю головой, уловив беспокойство там, где его не могло быть и в помине.
– Конечно, нет. Я ведь так этого и не сделала…
– Никто не имел права лишать тебя добровольного согласия. Что бы об этом ни говорили и как бы ни аргументировали.
Мне все же холодно под палящим солнцем. Этот психологический холод, наверное, никогда не отпустит, он прописался в ДНК на всю жизнь вместе с панической жаждой совсем не сладкой обреченности. Чтобы выпить горячего кофе, нужно спуститься в рубку. А я не могу пошевелиться, в то же время не желая понимать, что активировалось защитное поле, которое отсекло весь негатив, срывающий защитные барьеры, выпуская эмоции, и выйди за его пределы – утонешь в своих надуманных страхах и ожидании неизбежности, будешь в панике смотреть за борт и прикидывать расстояние до берега, а еще лучше – вжиматься в кресло, стиснув зубы, представляя, что рассказ о наручниках завел твоего визави похлеще всякой виагры, и ночью кошмары обретут четкую и понятную форму.
– Он сказал, что я из тех людей, которым запрещено давать выбор.
Пальцы на миг теряют чувствительность, и я недоуменно провожаю взглядом надкусанный персик, который не смогла удержать в руке, он беспрепятственно катится по палубе. Проигнорировав тревогу, которая похожа на порыв сухого, жаркого ветра, а не на такой привычный лед, приказываю сама себе – держать в руках. И себя, и фрукты. И гнать ассоциацию из прошлой жизни с соком нектарина, который Дима так эротично снимал своими губами с кожи, возвращая меня из замкнутого мира похожей апатии.
Сегодня произошло что-то неподвластное разуму и логике. Я впервые ощутила его. Так, как могла раньше ощущать только Диму. Нет, слава моей недалекой сообразительности, я не поняла этого. Ментальные вибрации замкнутого купола не обрели свою осязаемую форму, не вызвали ничего из того, что должно было меня насторожить – ни бабочек внизу живота, ни желания прижаться в поиске источника тепла, я даже не до конца избавилась от страха кролика перед удавом. Я впервые словила его волну. Что именно это было? Возмущение? Злость? Ярость? Может, даже ненависть? Я никогда этого не узнаю, так как он способен прятать свои эмоции в совершенстве. Все дело в другом – как я смогла уловить этот телекинез, закрыв все эмоциональные шлюзы, но непостижимым образом оказавшись в этом биополе избранного замкнутого мира?
На миг мне показалось, что он в ярости из-за меня, из-за прошлой ночи. Может, из-за моего своеволия, а может, из-за провокации, которая попала в цель. Хотелось верить, что мое отчаянное показательное выступление не вызвало ответной реакции, но умом я понимала, что полного равнодушия не было и быть не могло. Все что угодно. Как в его мире расправляются с теми, кто проявил подобное своеволие? Что бы мне угрожало, не окажись я слабой после болезни? В попытке постичь еще Димкиных тараканов я перечитала довольно много художественной литературы, большинство романов в деталях расписывало жесткий регламент подобных отношений. Такое с рук не спускают, но реальный мир очень сильно отличался от авторских вымыслов. Уводил от реальности, причем в крайности…
Я очень скоро поняла, что он все же злился, более того, горел в глубине души от ярости не на меня, а на своего ученика, которого не смог провести по минному полю своего учения без ущерба для окружающих. То ли не проявил достаточной твердости и авторитарности, то ли не смог вбить в чужое бунтующее сознание тот факт, что добровольность никогда нельзя отнимать, как и принимать эгоцентричные решения за других. Так глубоко проникся моей болью? Или своей несостоятельностью в этом вопросе? Я не спросила. На тот момент я мало что понимала. Отдыхала с его молчаливого позволения под тентом внушения, где ключевыми понятиями были безопасность и умиротворенность, старалась не думать о вечере, потому как скорое возвращение домой сейчас отсекло острым лезвием тяжелые мысли. Да и, положа руку на сердце, я очень легко и быстро поверила в его благородные порывы.
– Исключение принципа добровольности неумолимо ставит под удар остальные принципы. Потому что каждый из них в отдельности можно назвать взаимополагающим. Тебя безжалостно загнали в стрессовые рамки, не оставив выбора, и уже вследствие этого принцип безопасности оказался недееспособным. О разумности в подобных условиях даже говорить не стоит…
Мы еще долго проговорили. До вечера. Мой страх в этот день растаял под жарким солнцем Ялты до микроскопических капелек, которые тоже должны были превратиться в пар, но ласковый закат и свежий ветер с едва уловимым дыханием приближающейся осени сохранили их в кристально прозрачном виде, именно в той кондиции, которая была необходима для развития чего-то нового спустя время. Я об этом практически не думала. Мне проще было записать Александра в список тех людей, которых ангел-хранитель в нужный момент привел в мою жизнь, соединив пути, спаяв перекрестки, обозначив его полномочия четкими границами.
Чтобы защищал. Чтобы не хотел. Чтобы относился, как к дочери, которой никогда не было. Чтобы не позволил скатиться в бездну тьмы или же безумия, просто перенастроив обостренные струны полыхающих нервов на новую частоту. Неважно как, пусть она будет выстлана эмоциональной агонией, ожившими страхами и нелогичными действиями. Пусть я испугаюсь по-настоящему, в последний раз, но осознаю – пока я чувствую так глубоко и так больно, жизнь продолжается. Она не делится на «до» и «после» и никогда не делилась. Она движется вперед, плетет свой узор, иногда грубой дратвой садистского шибари, иногда морозными узорами на стекле или же ласковой гладью дождя по оконным стеклам, росчерком радуги вдалеке, порывом нового ветра перемен к лучшему, торнадо обостренных эмоций, приливами и отливами жизненных обстоятельств. Она есть, и в ней куда больше белых полос, только нужно уметь их увидеть, зацепиться, набраться сил и пойти по ним вдоль. Эффект зебры создаем не мы, и даже не обстоятельства. Всегда найдутся те, для которых твоя темная полоса станет элитным сортом его белоснежной дорожки, и он постарается перечертить твой монохромный маршрут, подчиняя своим правилам. Ведь если задуматься, мы сами создаем себе куда меньше черных сплошных полос…
Но что-то все же изменилось. Неотвратимо. Без права на возвращение. Я могу бороться с обстоятельствами дальше, но в остальном…
– Скажите… – Я позволяю себя обнять. Да, вашу мать. Именно так! Без какого-то надуманного подтекста, просто даю укутать свои плечи шалью – сожгла, сильно долго была на солнце. – Вы… точно знаете? Вы видели его мертвым?
Пауза. Вздрагиваю от едва уловимого нажима сильных длинных пальцев на моем плече.
– Юля, мне жаль. Ты должна отпустить это.
– Как? В огне? Это же не быстрая смерть? Или…
– Юля, запрещаю тебе даже думать об этом. Просто отпусти. Твоя жизнь продолжается. Не позволяй ему управлять ею с того света!
Мне страшно даже представить, что означает принадлежать такому человеку. Его приказы не обсуждаются, вряд ли хоть у кого-то хватит на это сил и духу, чего уж там – попроси он ласковым тоном упасть на колени, я бы не успела даже опомниться. Прошлой ночью фраза «почему тебе нравится меня расстраивать?» сломала мое сопротивление с эффектом, равносильным десятке ударов кнутом. Что могло означать наказание в исполнении ему подобного, я боялась даже думать.
