- Ящерицы очень бедовые тут. Не хуже обезьян, - пояснил Борвенков. Очень просто могут и в постель вскочить и напугать со сна. Словом, хозяин никакой гарантии, как он объясняет, насчет их не дает.
Было что-то невыразимо грустное в том, как Борвенков, попрощавшись со мной, пожав мне руку, попятился к двери, говоря:
- Ну, словом, вот так. Одним словом, до свидания. Передавайте там всем, одним словом, привет. Земле нашей, одним словом, народу. А я вот покамест тут остаюсь, очень благодарный вам за разговор и внимание...
Он стал спускаться по лестнице. Потом вдруг остановился и, еще раз поглядев на меня, будто вспомнив что-то, вдруг сказал:
- А вообще-то я другой раз думаю: будь она проклята, та алюминиевая, мятая-перемятая тарелка с жидким немецким супом, на которую я польстился тогда. И потерял - что? Родину, то есть все на свете. Уж, может, лучше было тогда помереть с голоду. Но кто же знал? А вот, видишь, как получилось. Одним словом, прощайте. Не поминайте лихом за лишний разговор и за все. Пошел я...
Он сбежал по этой катастрофически скрипящей лестнице, и было слышно, как прохрустел гравий под ногами, когда он обогнул отель.
Все-таки я зажег свет в номере. И сию же минуту увидел, как что-то длинное, темное, похожее на змею зашевелилось в большом белом плафоне под потолком. Из плафона минуту спустя высунулась узенькая головка и неодобрительно оглядела меня сонными глазами.
В этот же момент меня позвали вниз к телефону. Интересно, кто мог узнать, где я? И кому я мог потребоваться в это время?
Звонил доктор Ермаков. Может ли он зайти ко мне сейчас.
Доктор был не один. Его сопровождала (или он ее сопровождал?) очень стройная блондинка, показавшаяся мне в первое мгновение необыкновенно молодой в сравнении с мужем.
Впрочем, и доктор сейчас не выглядел таким пожилым, как в госпитале часа два назад.
Без белого халата, в темно-зеленом костюме, при красном галстуке он казался много моложе своих лет. И говорил более оживленно, сожалея, что не удалось, как следовало, побеседовать там, в госпитале:
- Были многие неотложности, и, кроме того, извините меня, с вами был этот тип...
- Ну почему, - вдруг вспыхнула жена доктора, - ты постоянно называешь несчастного Борка "этот тип"?
- Катя, прекрати, - с почти болезненной интонацией попросил доктор. И сразу снова стал выглядеть пожилым. - Дай поговорить. Дай поговорить нормально с человеком. Я так рад. Мне так приятно. Дай поговорить...
- Говори, но говори, пожалуйста, как человек, - потребовала супруга. Я не могу терпеть твою постоянную неприязнь. Девочка - крошка, эта Надя, которую я принимала при родах, бегает ко мне чуть ли не каждый день, спрашивает, как по-русски будет "кошка", "конь", "трава". Сама, без посторонней помощи почти научилась читать по-русски. Спит и видит во сне удивительную страну, в которой родился ее отец. А отца мы называем "этот тип".
- Ну извини, Катя, но это все не так просто, - сказал доктор. - И даже очень не просто...
- Вот именно, - подтвердила жена. И повернулась ко мне. - Вы понимаете, миссионеры когда-то построили здесь хижину и назвали ее госпиталем святого Эммануила. По прошествии десятилетий на том же месте при помощи Советского Союза было выстроено прекрасное здание, вы же видели, настоящий современный госпиталь. Но местные жители по-прежнему называют его именем Эммануила. Хотя непонятно, при чем тут какой-то Эммануил? Да и был ли на самом деле такой святой? Однако все повторяют...
- Не могу понять, к чему ты это? - устало посмотрел на жену доктор. И снял очки, чтобы протереть их носовым платком.
- К тому, что люди любят повторять затверженное. Ты сделал прекрасную операцию Борвенкову. Можно сказать, оживил его. Хотя мог бы и не оживить. И все равно повторяешь одно и то же: "этот тип".
- Ты была бы права, если б я не воевал, не видел войны. Но я, к сожалению, ее очень хорошо видел. Своими глазами.
- Но ты же не один ее видел, - снова перебила его жена. - И я воевала, как ты знаешь. В меру сил...
При этих словах я опять взглянул на жену доктора и заметил впервые множество морщин на ее шее и понял, что она совсем не молодая, только выглядит молодой, то есть, как говорят, умеет держаться.
Муж насупился, замолчал.
В плафоне под потолком опять зашевелилось вокруг лампочки все еще загадочное для меня темное существо и высунуло свою узенькую головку.
- У нас дома такая же история, - оживилась жена доктора, взглянув на плафон. - И каждый вечер я ее выгоняю половой щеткой. А утром она снова тут как тут.
- Ящерица, - поднял усталые глаза к плафону доктор. - Где-то я читал, у некоторых из них агрессивный характер...
- Мне неприятно, - опять чуть воспламенилась жена, - что ты, такой хороший, добрый, даже благородный человек, готовый каждую минуту, буквально каждую минуту идти на риск для чужого благополучия, что ты такой... Я даже не знаю, как это назвать...
- Ну, хорошо, хорошо, прошу тебя, не выдавай мне рекомендаций и характеристик, - уже сердито попросил доктор. И встал.
- Сядь сейчас же, - засмеялась жена. - Все равно ты никуда без меня не уйдешь.
В комнату постучали. Вошел хозяин отеля и пригласил всех пройти в гостиную. Он просил нас оказать ему высокую честь - откушать чаю в его скромном доме. Оказывается, он тоже в недавнем прошлом пациент доктора.
В гостиной разговор уже не возвращался к Борвенкову и к его судьбе. Речь шла о госпитале и о том, что супруги Ермаковы скоро должны покинуть эти края. Они приобрели здесь в рассрочку отечественный автомобиль, на котором и хотели бы отправиться домой. Рискованно? Нисколько. А если даже и рискованно - интересно. Они сейчас изучают маршрут...
- Я безумно хочу домой, - как по секрету, сообщила жена доктора. - Хочу в Иркутск. Хочу в знойный день посидеть у прохладной Ангары. Хочу искупаться в Ангаре. Хочу выпить холодного хлебного кваса. Хочу побродить по Москве. Постоять в предвечерние часы на каменных плитах Большого театра, не удастся ли купить "лишний билетик". И все-таки, все-таки я теперь обязательно буду скучать... И ты ведь будешь скучать, Василек. И даже по хозяину этого отеля, которому ты вырезал, я уж не помню, что...
- Аденому простаты, - подсказал доктор. - И мне это было непросто.
- Я знаю, - кивнула жена.
Чай был необыкновенно вкусный, крепкий, ароматный, с засахаренными фруктами, с длинным тонким печеньем, похожим на сладкие и чуть пригорелые прутики, и с жареным арахисом, о котором говорил Борвенков.
Хозяин не участвовал в нашем чаепитии.
- Очень занят. Не имею времени, - сказал он.
И в самом деле, старенькому хозяину этого не нового восьмикомнатного отеля нелегко, наверно, было выполнять одновременно несколько обязанностей - повара и официанта, уборщика и бухгалтера. Ведь номера он сдает, как я узнал потом, с четырехразовым питанием. А помогают ему только жена и сестра жены - две тихие старушки, похожие на ученых мышек.
Вскоре доктора позвали к телефону. В госпитале, должно быть, случилась очередная неотложность.
- Надо идти, надо идти, - повторял он, поговорив по телефону и стоя уже внизу у выхода.
А жена его в этот момент просила меня или совсем не писать о ней и ее муже или как-то "все это" зашифровать...
- Но почему?
- Несолидно как-то все это получается, - огорчилась она. - И я тут вела себя при вас не очень тактично. У вас может сложиться впечатление, что доктор Ермаков во всем уступает жене, что он боится жены. А он, вы знаете, ничего и никого не боится. И к Борвенкову он не может изменить своего отношения. Вот такой, ну, упрямый, что ли...
- Надо идти, - еще раз крикнул снизу доктор, уже раздраженно.
Я проводил их до угла дома и вернулся к себе.
В плафоне снова зашевелилась ящерица, когда я зажег свет.
1978
