Фабула и композиционная структура романа "Придворные шуты" более сложны. Начальник одного из гитлеровских концлагерей Коль из множества обреченных на смерть узников выбирает четырех, превращая их в неких шутов своего "двора". Это сам герой-рассказчик, горбатый судья Кагана, наделенный унаследованным от отца даром ясновидения, лилипут Лео Ризенберг, жонглер Адам Ван и "астролог" Макс Гиммельфарб, по образованию историк. В первых главах романа читатель становится свидетелем сцен, в которых эти "придворные шуты", каждый на свой лад, развлекают свиту и гостей Коля. Одна из таких сцен завершается трагически: капитан Вальц, заключивший с Колем пари, что выведет из равновесия Адама Вана и заставит его совершить ошибку во время жонглирования, на глазах у заключенного убивает его жену. Однако тот продолжает жонглировать. Как бы в награду за "спасение" четырех "придворных шутов" Кагана предупреждает Коля о приближении русских и тем самым позволяет ему скрыться. Лилипут Ризенберг погибает в результате трагической случайности по пути из концлагеря, а Ван решает во что бы то ни стало отомстить Вальцу. Рассказчик и Макс Гиммельфарб узнают от него историю этой мести в Иерусалиме, в канун шестидневной войны. Оказалось, что в решающий момент он так и не смог нажать на спусковой крючок револьвера, но Вальц потерял от страха рассудок и сам нашел гибель в морских водах. Ван, тяжело раненный в результате очередной акции арабских террористов, умирает. Пытаясь осмыслить происшедшее, Кагана спрашивает себя: не похож ли и Бог на начальника концлагеря, тешащего себя выходками "придворных шутов", в роли которых выступает все человечество?
В "Петушином пении" и "Придворных шутах" писатель как бы заставил чешскую прозу вернуться в 1930-е годы, когда ее законодателями и хранителями чистоты чешского языка были Карел Чапек и Владислав Ванчура. У обоих этих литературных антиподов образ повествователя тогда занимал центральное место в структуре произведения, а метафора была наполнена философским смыслом. Но Даган обогатил эту прозу не только трагическим опытом войны и "еврейскими нотками", но и сильной лирической и фантазийной струей, берущей истоки в межвоенной чешской поэзии, а в его философских размышлениях соединились философия Т. Г. Масарика и Мартина Бубера.
В сюжетном материале последующего творчества писателя, если воспользоваться его собственными словами, "Прага и Иерусалим участвуют примерно равными долями". Однако слово "Прага" при этом надо понимать расширительно: иногда это вся Австро-Венгрия и Чехословакия времен Первой республики ("Все мои дядюшки", 1987), иногда только один район Праги квартал бывшего гетто ("Пятый квартал", 1989), иногда Градец Кралове времен "детства, отрочества и юности" писателя ("Часы с музыкой", 1982; "Велосипед пана Кулганека", 1992; "Родной дом", 2000).
Романы "Улица по названию Мамилла" (1984) и "Прощание с Иерусалимом" (1997) завершают "Иерусалимскую трилогию", начатую "Придворными шутами". В них важное место занимает проблема взаимоотношений между евреями и арабами, взаимоотношений, которые, по убеждению автора, рано или поздно должны завершиться примирением.
О книге "Иерусалимские рассказы" (1982) можно было бы сказать, что она примыкает к трилогии, если бы сама трилогия не возникла, в сущности, из этих рассказов. Основные ее герои уже присутствуют на их страницах, а в рассказе "Судья" вкратце намечена и фабула "Придворных шутов". Точно так же рассказ "Носильщики" стал зародышем новеллистического сборника "Из рассказов носильщика Овадьи" (1985), а рассказ "Часовщик" - первоначальным наброском романа "Часовщик с улочки Зодиака" (1984), написанного Авигдором Даганом совместно с Павлом Габриэлем Даганом (как и "Три рассказа о долгах", 2002).
Одна из сквозных тем творчества Авигдора Дагана - связь поколений. Она впервые намечена уже в "Песне о жалости", развита в повести "Часы с музыкой", с юмором и фабульным блеском развернута в романе "Все мои дядюшки", продолжена в книгах "Велосипед пана Кулганека" и "Разговоры с яблоней" (1999). Но наиболее полно эта тема раскрыта в романе "Натюрморт с конем-качалкой" (1998). Автор прослеживает судьбы трех поколений одной еврейской семьи (дед и бабушка, их сын и дочь, их внук), на долю которой выпало немало счастья и еще больше горя.
Несколько особняком в творчестве писателя стоят сборник новелл "Золотая свадьба Фигаро" (1985) и повесть "Венецианский карнавал" (1997). В обеих этих книгах (и в пока лишь анонсированных "Библейских апокрифах") автор развивает традицию чапековского апокрифа - произведения, дающего новую трактовку библейского, евангельского, легендарного или литературного сюжета. В первой из названных книг Авигдор Даган знакомит читателя с потомком севильского цирюльника, пытается разгадать обстоятельства и причины возникновения рассказа Франца Кафки "Возвращение" (еще раз он обращается к фигуре своего знаменитого пражского земляка в новеллистическом сборнике "Кафка в Иерусалиме", 1996), по-новому излагает историю принца Гамлета и трактует легенду о глиняном истукане Големе, оживавшем по воле средневекового пражского раввина. В повести "Венецианский карнавал" рассказывается об одном из "земных" визитов Фауста и Мефистофеля (продав свою душу властителю ада, ученый-де оговорил право каждые сто лет возвращаться на землю, дабы узнать, чего за это время достигло человечество). Размышляя об итогах научной революции ХХ века, писатель, так же как и Чапек, приходит к убеждению, что всякое новое научное открытие несет с собой новую угрозу человечеству, но вместе с тем по-чапековски не теряет надежды, что когда-нибудь на Земле установятся мир и справедливость.
В повести "Венецианский карнавал", а позднее в сборнике "Рассказы из старого цилиндра" (1998) и романе "Желтый дом" (2003), Авигдор Даган опирается на свой опыт дипломата. Отказавшись от намерения написать "Воспоминания", он рассказывает о своих встречах со множеством выдающихся деятелей политики и культуры ("Встречи", 1994).
Видный чешский прозаик Эдуард Басс назвал своих собратьев по перу современными сказочниками. "Сказочник, - писал он, - не скрывает, что ведет нас в царство фантазии, тогда как мы, позднейшие его последователи, считаем делом своей чести соединить фантазию с реальностью". Почти все книги прозаика Виктора Фишля - Авигдора Дагана - это своего рода сказки для взрослых. Вопреки трагической реальности ХХ века, мир его персонажей ближе миру Диккенса и Жорж Санд, чем миру Достоевского и Кафки. В этом, вероятно, сказалось воздействие на него чешской прозы, которая, начиная от классиков ХIХ века Божены Нeмцовой и Яна Неруды и кончая Карелом Чапеком, была пронизана верой в торжество человеческой доброты.
