Настя осторожно вытащила из-под головы чудовища подушку, накрыла сверху и навалилась. Через некоторое время Ольга задергалась, но совсем вяло. Прижала сильнее, и толчки прекратились. Тогда она осторожно приподняла орудие убийства и внимательно посмотрела жертве в лицо.

– Сдохла! Точно сдохла!

От радости хотелось кричать и прыгать, но Настена только тихонько довольно хихикала, боясь привлечь внимание ночной дежурной.

Подушку подсунула покойнице под голову и вернулась на свою кровать. Впервые за последнюю неделю она крепко и легко уснула без таблеток.

– Настя! Настя!

Кто-то настойчиво тряс её за плечи и громко окликал, выдыхая прямо в лицо противный запах табачного перегара. «Неужели не сдохла?!» – испугалась Настя. Но, увидев на плече пухлую руку с аккуратными ноготками, успокоилась: «Не Ольга». Старшая медсестра с беспокойством всматривалась ей в лицо. Повернула голову – Ольгина постель пустая. Сестра уловила Настин взгляд и лживо – успокоительно сказала: «Перевели твою соседку в другую палату. А ты все спишь и спишь сегодня. Я испугалась, что ты тоже…» И осеклась.

– Что тоже? – насторожилась Настена.

– Ничего, ничего. Ты вставай. Завтрак проспала. Обедать пора.

Тощая, спитая, неопределенного возраста нянька, Митривна, таскавшая Насте тайком сигареты, принесла обед на железном обшарпанном разносе. Видно, и время обеда уже миновало.

– Сколько времени, Митривна?

– Да уж шестой час. Напугала ты всех. Думали, что как соседка твоя, снотворным траванулась.

– Она отравилась?

– Танька – то? Ну, да. Иван Ильич говорит, видно, таблетки за несколько дней собрала, выпила разом и не проснулась.

– Постой, какая Танька? Её Ольгой зовут, звали…

– Что ты путаешь? Татьяна Первачева… Да что с тобой? Что ты?

Опытная Митривна рванула к двери. Через минуту, корчившуюся и вопящую, Анастасию спеленали, укололи.

Санитарка получила нагоняй «за свой поганый язык». А Настя, оказавшись в серых сумерках пустынной улицы, тоскливо подумала: «Сейчас бы к бабушке».

И пошла привычно по Интернациональной, но почему – то в обратную сторону от родного дома. На пересечении с Мира свернула к четырехэтажной хрущевке, про себя отметив, что в теперешнем бабушкином доме на первом этаже тоже булочная. Для них, любительниц свежей выпечки, хлебное соседство – большое везенье. Всегда успеешь купить рожки с маком, пока не разобрали, в крайнем случае, посыпанную сахарной пудрой сдобу.

Мелькнула мысль: «Что ж она мне номер квартиры не сказала?» Но уверенно, как раньше дом, определила подъезд и нужную дверь. Этаж оказался первый, пропахший сыростью и плесенью.

Настя вдавила кнопку звонка и услышала его тут, на площадке, – так громко он отозвался в тишине квартиры. Еще пару раз звонила, вздрагивая от резкого дребезжания. Сердце заколотилось, вспомнился детский страх – вдруг бабушка долго не открывает, потому что умерла. А через секунду сама чуть не околела от испуга. В квартире резко, громко и настойчиво зазвонил телефон. И с каждым ударом звонка по оголенным нервам росла уверенность, что мертвая бабушка внимательно наблюдает за ней в глазок и вот – вот распахнет дверь. Током прошибла мысль: «Так она же на самом деле умерла! Пять лет назад!» Скатилась по лестнице, чувствуя незримое, опасное присутствие покойницы.

Абсолютно пустая улица, свинцовая тяжесть сумерек и дикий страх, что вот – вот её схватит за плечо мертвая бабушкина рука, приказывали бежать, но ватные ноги не слушались.

Со стороны бывшего бабушкина дома, по проезжей части, шли люди. Они двигались колонной, как на первомайской демонстрации, следом ехали грузовики, в кузовах тоже стояли люди. Настя поняла, что выражение «волосы на голове встали дыбом» не фигуральное. Демонстранты были голые. Белые, разбухшие, как размокшее мыло, тела, огромные и безобразные, двигались, словно жуткие заводные игрушки. Когда покойники поравнялись с остолбеневшей Настей, стало ясно – они её не видят.

Настена пристроилась в хвост колонны и скоро вместе со всеми дошла до старого кладбища, примостившегося возле заброшенного аэропорта. Она почему-то решила, что у них здесь очень важное дело. И не ошиблась. Теперь стало ясно, что ужас ужасов тоже существует. Почти все могилы оказались разрытыми, гробы развороченными, а трупы раздеты и выброшены из могил. Такие же неестественно белые, распухшие, как её спутники, только неподвижные. Надругательство над беспомощными телами, бесстыдно выставленные напоказ гениталии мертвецов, привели Настю в ярость: «Смерть безобразна, но беззащитна. Что ж это за сволочь тут вандальничала? Мразь!» И озадачилась: «Как же я их всех одна приберу? У меня и лопаты нет. А бабуля, как Юра, пугала, чтобы не просилась к ней».

Завязала в узел непослушные волосы и пошла искать лопату.

Телефон голосом китайской игрушки изображал Моцарта и затыкаться, похоже, не собирался. «На чем они там играют, когда звонки записывают? – разозлилась Настя. – Придется взять. Все равно, кроме меня некому. Что у них за кладбище такое, телефоны есть, а лопат нет. Ну, где же ты?» Аппарат лежал на рыхлой земле, выброшенной из могилы. Настя потянулась и наткнулась тыльной стороной ладони на угол тумбочки. Выругалась и открыла глаза. Точно, Сонька вчера нашкодила, звонок поменяла. То – то у неё морда хитрющая была, когда под предлогом «дай позвонить, а то мой сел», шарилась в её телефоне.

– Что, сволочь, звонишь убедиться, что шутка удалась? – хрипло поинтересовалась Настя.

– У меня все всерьез. А сволочью, даже и не припомню, кто меня в последний раз называл, – близко, будто лежал рядышком на кровати, сказал Андрей.

– Память короткая, – пошутила Настена. А сердце, совсем как недавно с Олежеком, заныло.

– Разбудил? У тебя выходной или Тамарка смилостивилась, расписание поменяла?

– От неё дождешься милости, как и от тебя, – и тут же поинтересовалась, – кстати, ты не знаешь, где у змеи находится яд?

– Железы у неё специальные во рту…

– Молочные?

– Ядовитые. От них канал идет к зубам. Когда кусает, надавливает на железы, и яд перетекает в зуб, а уж потом в жертву. Ничего ты о себе не знаешь.

– Зато ты, похоже, познал себя полностью, – отрезала Настя.

– Собачимся, как обычно, – вздохнул Андрей. – Ты мне приснилась.

Настя чуть было на автомате не ответила: «А ты мне нет», – но промолчала. Представила, как она рассказывает мужу сон про кладбище, а он, как всегда, слушает только её голос, абсолютно не вникая в смысл слов, и зарылась с головой в одеяло.

– Соскучился по тебе, – пробился сквозь холлофайбер родной голос.

Так он был хоть немножко дальше. Говорил смело, точно зная, что не бросит свой блядский театр и не рванет к ней в Тьмутаракань. Он даже когда-нибудь осмелится снова сказать ей, защищенный тысячами километров, что любит. Телефон все стерпит. Безопасно.

– А мне приснилось, что мы женились. Я была пьяненькая и в мокрых пуантах, а ты, как обычно, на высоте. Но подпоил меня ты.

– Тоже, как обычно, – засмеялся Андрей. – Хочу потрогать твои кудряшки. Вижу, как наматываешь локон на палец.

Это было выше человеческих сил.

– Локон, – передразнила она. – Локоны у девочек в партере, а у меня кудри. Все, мне пора собираться.

Молчание.

– Алло! Отключился?

– Нась?

Удар ниже пояса. Нельзя её так называть, там, за тридевять земель, собираясь вернуться в следующей жизни. А может, и совсем не собираясь.

– Мне, правда, пора. Пока.

И быстро нажала отбой. Едва отдышалась, телефон зазвонил снова. Не вытерпев пластмассовой музыки, ответила:

– У тебя сегодня нет репетиции или девушка бросила?

– Репетиции – твоя епархия, а на девушек я пока не перешла. Хотя, чем черт не шутит, если ты вдруг согласишься, может, и попробую, – прокуренным басом сообщила Сонька.

– Дура ты! И шутки у тебя дурацкие, особенно про звонок.