Сложности с дальнейшим наполнением погребов становились очередной потенциальной проблемой, каких уже набирался целый ворох. Существенного пополнения снарядного парка ждать в ближайшее время не приходилось, поскольку, покидая базу, из арсеналов было взято все до железки, что предназначалось флоту, и большая часть того, что флоту не предназначалось, но могло быть им использовано.
Это было совершенно необходимо, поскольку интенсивные артиллерийские учения во время стоянки в базе обошлись почти в четыре тысячи шестидюймовых выстрелов только из скорострельных пушек, что вылилось в итоге еще и в замену артиллерии главного калибра «Богатыря». Кроме того, были расстреляны до упора почти половина орудий среднекалиберных батарей «Наварина» и «Нахимова», стоившие еще почти трех с половиной тысяч шестидюймовых снарядов и восьми стволов старых шестидюймовок. Для их замены были взяты пушки с разоруженных барж-плавбатарей.
Это далеко перекрывало темпы подвоза орудий и боекомплектов по железной дороге. Возобновить в полном объеме артиллерийские запасы крепости в ближайшее время совершенно не представлялось возможным. Единственная железнодорожная ветка, связывавшая Дальний Восток с Россией, была не в состоянии обеспечить соответствующее снабжение армии и флота, начавших наконец воевать в полную силу. Однако такой фантастический перерасход боеприпасов позволил в кратчайшие сроки поднять до нужного уровня выучку артиллеристов на эскадре, что наглядно продемонстрировали последние события. Но об истраченных тысячах снарядов и приведенных этим без боя в негодность «почти полусотне» орудий стало быстро известно в столице, что вызвало массу гневных депеш из-под шпица и из артиллерийского комитета.
В них едва не дошло до прямого обвинения в саботаже. Теперь где-то в пути была специальная комиссия, назначенная для расследования этого вопиющего случая расточительства в военное время. От прямого отстранения от должности и ареста Рожественского, по сути, спасло только возобновившееся наконец, причем весьма успешно, продолжение кампании.
Столько событий произошло после выхода эскадры с Балтики, а конца войне все еще не видно… Год назад казалось, что стоит дотянуть до Аннама эту армаду, и японцы пойдут на переговоры о мире. Сам Рожественский был в этом уверен и своей задачей считал именно обеспечить переход. Воевать он не собирался. Впрочем, тогда он был совершенно другим человеком.
Кто-то из древних сказал: «Хочешь рассмешить бога, расскажи ему о своих планах!» Получив категорический приказ, воевать все же пришлось. Хорошо еще опомнились в дороге да готовиться начали. Повезло, конечно, что японцы дали до себя дотянуться. Прорвались во Владивосток. Но и этого оказалось мало.
Даже теперь, когда, собрав все оставшиеся силы, снова надавали японцам по морде, они не сдаются. Все предвоенные доктрины летят псу под хвост. Планы штабов, уже новые, казавшиеся абсолютно безупречными и логичными, не срабатывают. Враг стойко держит удар за ударом, а силы тают! Не хватает всего!
Новый наместник императора на Дальнем Востоке потерял всякую надежду найти взаимопонимание в верхах. Все его прежние связи перестали действовать. А завистливых взглядов и злобного шипения за спиной становилось только больше. Причем не только в столице, но и здесь. Слишком многих отодвинул от кормушки или наступил на мозоли.
Вице-адмирал Бирилев, назначенный командовать на Тихий океан, едва прибыв к месту базирования своего флота, был проинформирован доброхотами о творящемся в крепости безобразии и, вполне ожидаемо, пришел в ярость, увидев наиболее выразительные цифры, касающиеся как расхода снарядов, так и небоевых потерь в части артиллерии, а особенно в миноносном флоте, и без того весьма скудном[2]. Однако, побывав на практических стрельбах уже обученных такой ценой комендоров «Олега», в сравнении со стрельбами не прошедших дополнительной подготовки новых береговых батарей, укомплектованных опытными расчетами и вооруженных такими же пушками, свой гнев умерил. Разница в уровне боеспособности была слишком большой.
А после показательных ночных учений минных отрядов с лихими выходами в атаку при слабом свете одних лишь осветительных ракет и без использования прожекторов и состоявшегося сразу после них обстоятельного разговора с замотавшимся до последней степени Зиновием Петровичем в целом одобрил все его начинания.
Имея к этому времени представление о возможностях Владивостока, как базы для целого флота, он был согласен с тем, что у России в этой войне сейчас имеется шанс лишь на единственный, верный и сокрушительный удар, который может решить всё. В таких условиях экономить на подготовке этого удара просто преступно.
Уже на рассвете следующего дня Бирилев отправил в адмиралтейство основательную депешу с обоснованием необходимости понесенных казной расходов в сложившейся ситуации, а также с запросом на скорейшую отправку на Дальний Восток всех пушек, снятых в ходе ремонта и планируемого перевооружения с броненосца «Александр II». Их предполагалось использовать для обороны наиболее важных пунктов побережья, а при необходимости для замены поврежденных в бою орудий аналогичной конструкции.
Кроме того, он считал весьма желательным для этих же целей как можно скорее доставить во Владивосток хотя бы по десятку современных патронных орудий всех калибров и освободившиеся тридцатипятикалиберные картузные пушки со списанных черноморских канонерских лодок и из других мест, где будет возможно их изыскать. Вплоть до снятия малопригодных для использования в бою ретирадных шестидюймовок с броненосцев типа «Екатерина». При этом в обязательном порядке снабдить орудия старых моделей новыми замками улучшенной конструкции и максимальным боекомплектом.
Помимо депеши в адмиралтейство также отправил пространное послание лично генерал-фелдцейхмейстеру великому князю Михаилу Николаевичу, возглавлявшему артиллерийский комитет, с описанием сложившейся ситуации с артиллерией и, самое главное, с ее боеприпасами на театре боевых действий. Он настаивал на срочном принятии самых действенных мер по увеличению пороховых и прочих боевых припасов, заявляя, что иначе мы просто упустим уже почти добытую победу.
Но в Петербурге всего этого понять не могли. Великий князь Алексей Александрович требовал немедленной отставки Рожественского, прямо заявляя: «Коль скоро подготовка эскадры оказалась достаточной для разгрома японского флота при Цусиме, не было никакой нужды приводить в негодность бессмысленными стрельбами исправную артиллерию кораблей! Видимо, ранение сказалось на здоровье Зиновия Петровича гораздо сильнее, чем считают врачи!» Телеграмма об этом заявлении и многие подобные ей, требующие немедленного ответа, изрядно потрепали нервы наместника до начала операции.
С началом активных боевых действий, перепоручив ведение всей высшей канцелярии принявшему дела комфлота Бирилеву и «сбежав» от этой бесплодной переписки на Цусиму, Рожественский наконец получил возможность заняться непосредственно противником, безо всякого сомнения заслуживающим самого пристального внимания.
После уже двух цусимских боев и ряда сопутствующих этому успехов враг все еще был силен и очень опасен. Одолеть его в прямом противостоянии не было никаких шансов. Он имел гораздо больше возможностей для восстановления своего флота, чем мы, не только стоя на отбитой у японцев Цусиме, но даже базируясь во Владивостоке. Однако останавливаться и, тем более, отступать, сейчас было нельзя! Единственной выигрышной стратегией продолжения кампании виделось ведение активной маневренной морской войны.
С Цусимы открывался сравнительно свободный выход на оперативный простор, что позволяло добраться до восточного побережья Японии не только с севера, но и с юга. Причем с большей безопасностью и гораздо более значительными силами. Казалось, что появилась возможность наносить разнонаправленные частые и сильные удары по жизненно-важным центрам японской империи и ее коммуникациям, избегая генерального сражения.
