Первым должен был прибыть Мишаня из своего отдаленного за 100 с лишним километров маленького городка N* * *, где он в качестве соискателя политического убежища жил почти что за решеткой, в лагере для беженцев. Окружающие его там русскоязычные беженцы были почти сплошь беженцы-изиды из Армении, малопонятный ему народ, с очень плохим русским, состоящий из многопоколенньгх семей, снующий днем и ночью якобы по важным делам. Некоторые сновали даже до Испании и обратно, спекулируя сигаретами, что было запрещено. Впрочем, как понял Мишаня, запреты играли чисто техническую роль. Кроме этих мелких проржавленных гаечек-запретов, вообще всюду крутились какие-то более мощные и не столь очевидные социальные механизмы.
Мишане 25 лет. Переходный возраст. Серо-зеленые глаза еще ярко блестят и смотрят на окружающий мир с восторгом, предвкушая счастье в труде и успехи в личной жизни скоро и сразу, вон за тем поворотом, но через минуту те же глаза могут закосить мрачно и настороженно, ожидая подвоха и неприятностей от любой страны, будь то родная Россия, Франция, и вообще, иди далее по карте в любом направлении.
Тем более Мишаня был вундеркиндом, в 15 лет окончил российскую школу с медалью, после чего получил еще два российских вузовских диплома, кстати, с отличием. А у вундеркиндов жизнь еще более неровная, после горячих восторгов окружающих на голову капает ледяной душ. Ну не могут люди долго восхищаться кем бы то ни было, даже вундеркиндами!
Следующей прибывающей фигурой должна была бы стать Ольга Васильна, пышнотелая блондинка 46 лет, красивая нетривиальной поздней красотой. Она сама была не чужда литературе: организовала на местном человеческом материале литературный клуб, писала стихи, но вслух читать их не могла: при декламации запиналась на каждом слове, а куда их послать для печати, не знала, мысленно аттестуя себя отсталым элементом. Кроме того, она писала еще маленькие пьесы, но решалась их показать только одному писателю в Москве – старому и вконец спившемуся. По имени Мефодий Борисыч. Писатель приглашал ее к себе домой каждое лето, когда она была проездом в Москве, и даже на дачу под Калугой – свое родовое имение – на самом деле крошечную избушку-развалюху на берегу очень красивой речки, где любили размещать свои удочки и лыжи внуки Борисыча. Последний постоянно обещал «протолкнуть» ее вещи в Москве и взамен просил ее сделать то же самое с его творениями во Франции, но предварительно их переведя на французский. Потом старик виртуально исчезал на целый год, потому что не мог пользоваться электронкой – он был почти слепой. А звонить ему Ольга не могла. Он плохо слышал, но дело даже не в этом. Ольгин муж Алексей Олегович Кручинин обычно никуда ее не пускает, велит сидеть дома, а не светиться по тусовкам. Любые встречи людей, даже в церкви на службе, Алик презрительно называет тусовками. Но сегодня ему вдруг надумалось поехать в близлежащий город А* * * на конференцию. «Знаем мы эти конференции», – смекнула Ольга. В глубине душе она подозревала своего Алика в изменах, но боялась даже об этом и думать, тем более отец Василиу из румынской церкви, нынешний ее духовник, с амвона запрещал своим прихожанам всякие подозрения как основу для последующего злословия. А к процессу злословия и вражды Ольга потеряла интерес. «Буду злиться – заболею сразу же», – рассуждала наша героиня. А заболев, она не справится с домашними обязанностями, а в России – еще и с профессиональными (правда, их уже проехали). Домочадцы были сложны, мелко деспотичны, требовательны, а профессиональные обязанности вообще в идеале должны совершаться в условиях постоянного сосредоточения. Перед французским ПМЖ Ольга работала бухгалтером в маленькой фирмочке и по совместительству читала курс бухучета в частном томском вузе. Но теперь об этом, наверное, стоило уже забыть, или на всякий случай все-таки помнить?
Третьим прибывающим должна была стать Марина – стройно-высокая, с интересной бледностью тоже весьма привлекательная, но еще довольно молодая женщина 36 лет, ожидающая ребенка. Ее муж – каталонец Мануэль, видом пухлый добродушный медвежонок, мог прибыть вместе с ней, а мог и не прибыть. Русский он начал изучать совсем недавно и русских немного робел. Особенно его смущали их бесконечные шуточки и приколы, непонятные ему. От них он уставал, ему казалось, что слегка издеваются над ним, пусть и невинно. С Мариной он говорил по-испански. Оба раньше работали на виноградных плантациях под Барселоной, где и познакомились. Марина тогда работала и жила нелегально. Она прибыла с Украины, окончив Харьковский институт искусств, факультет искусствоведения, и поработав на Украине художником-оформителем. В свободное от винограда время она пела в греко-православной церкви Барселоны, даже одно время была там регентом, а также рисовала маслом и гуашью, «чтобы рука не забыла». Потом они даже немного рисовали вместе с Мануэлем портреты на Рамбле, но там все было поделено, и рэкетиры снимали с них стружки, как, смеясь, рассказывала Марина. Она всегда была ровна в обращении, приветлива, слегка смешлива, хотя иногда строга, по-тихому авторитарна и слегка придирчива. «Как все украинки», – говорила она. На свадьбе в порядке живой очереди украинские соотечественники и особенно соотечественницы серьезно, хоть и шепотом, предупреждали Мануэля, поднося к его носу сжатый кулак или грозя ему пальцем: «Украинская жена – это во!»
Прожив в Барселоне немало лет, супруги зачали долгожданного ребенка – in vitro. И предпочли приехать на ПМЖ к Мануэлевым родителям в В* * *. Там его сразу поставили на учет по безработице, стали платить пособие и даже послали на двухгодичные курсы коммерции. А сейчас ему предстояло сдавать экзамены сразу за 2 года. Коммерцию он не понимал и не любил, особенно бухучет. Он, как и Марина, тоже закончил институт искусств, но во Франции, и с работой по специальности ему не везло. Безработица Франции даже и в те – докризисные времена – была хорошо известна миру. А рисовать прохожим портреты за деньги? Да здесь, во Франции, этим ничего не заработаешь.
Супруги были веселы, дружелюбны, гостеприимны, что было несколько нетипично. Мишаня вторую ночь должен был ночевать у них, а предыдущую, еще до пресс-конференции писателей, собирался провести у Ольги Васильны. Ольга Васильна хотела познакомить Мишаню со своей младшей дочкой Катюшей, 17 лет.
«Пусть выйдет за него замуж, даже пусть так рано, – наивно рассуждала про себя Ольга Васильна. – Вообще русские должны жениться на русских. Педиатры не в восторге от этих детей – «половинок», полуфранцузов-полурусских. У таких детей более ранимая психика. Они более возбудимы. У них хуже иммунитет. А тут готовый русский парень, очень неглупый. Чего нельзя еще пока сказать о Катюше. В ней видится жесткая поверхностность всех суждений, взгляд на других, особенно на маму, как на слуг своих, лень по дому и по учению. Она – это папочка родимый без его гениальности. Может быть, такую юную особу умница Мишаня будет мягко корректировать. Если они родят (никаких абортов, кстати, – это абсолютно исключается!), я буду нянчить малыша, все будут думать, что я его мама. Это лучше, чем бесконечные пробы пера – переборка и ощупывание, как на базаре, мальчиков, глотание контрацептивов, бросания – расставания, чужие постели, не дай Бог покушения на самоубийство…». Правильно выразилась Валерия Новодворская в каком-то интервью: «Секс – это скучно. Я читала». Умная женщина, недаром партию возглавила, только какую, не помню. Зрит в корень, – мысленно похвалила ее Ольга. И рожать вообще лучше пораньше, не в 36 лет и не пробирочного ребенка, как некоторые. Хотя теперь это сплошь и рядом. Мишаня прибыл в В* * * с вечера, с поезда ринулся на трамвай и на пороге нежно и радостно расцеловал Ольгу Васильну в обе щечки. Коварная Катюша загодя укатила на трамвае домой к подружке Вике с целью ее поддержать: у той мама не ночует дома, ухаживает за каким-то стариком-сердечником, по очереди с кем-то держит его всю ночь за руку. Старик боится умереть во сне, особенно в жару. А почему-де никто за Вику не волнуется, ведь она ночью тоже одна, без мамы? Ладно, время еще есть, не будем форсировать события, успокаивает себя Ольга Васильна, да мне самой интересно понять, что за птица сей Мишаня, каков он вообще.
