Планы были хорошо задуманы, но их выполнению мешала удалённость. Раз или два связывался гетман Семёнов из Владивостока с Ургой с помощью радио, после чего не было совершенно никаких вестей почти в течение месяца.

Нужно было рассылать надёжных людей для получения информации о военно-политической ситуации. После занятия Унгерном Урги, она стала чрезвычайно оживлённым и полным посольств из всех уголков Монголии пунктом. Даже Далай-лама из тибетской Лхасы послал своих представителей.

Барон, несмотря на множество дел, занимался исследованиями буддийской религии, читая с самыми просвещёнными ламами Монголии и Тибета книги и проповеди святых хутухту. Унгерн вёл очень скромную жизнь, жил в Юрте, одевался в жёлтый шёлковый тэрлик в цветах, такой, какой могут носить только ханы, и удобные для конной езды бурятские сапоги. Во время пребывания барона в Урге, туда прибыл наш земляк, профессор Оссендовский. Вместе со многими ценными советами профессор дал генералу рецепт изготовления удушающих газов из цианистого калия, выработка которого была мне позже доверена. Вскоре Оссендовский, щедро наделённый материальными средствами со стороны генерала и Богдо-гегена, покинул Ургу, направляясь в Пекин, снабжённый охранными письмами. Вскоре после этого барон со всей армией направился в Троицкосавск на Селенге, забирая отряды из-под Маймачена. Когда войска барона уже заняли предместья Троицкосавска, появились подкрепления из-под Иркутска. Несколько полков кавалерии, а также привезённая на пароходах артиллерия, находились в тылах Азиатской Кавалерийской Дивизии. Только смекалка отдельных полковых командиров и ненависть к большевикам спасли армию Унгерна от полного поражения. Вдобавок ко всему появились большевистские аэропланы, гул моторов и бомбы которых приводили в ужас людей, лошадей и верблюдов. Последние встревоженным взглядом следили за движением крылатых машин и либо убегали, как безумные, в степь, либо, как если бы загипнотизированные, ложились на землю. Эти животные утащили 4 пушки на большевистскую позицию, а несколько сот вьючных двугорбых, улёгшись на землю, остались там, несмотря на удары проводников и огонь.

Неожиданно разнёсся слух о смерти Унгерна. Остатки армии двинулись в верховья Селенги, но вскоре с двумя сотнями японцев появился барон, серьёзно раненный в ногу. Взяв в свои руки главное командование, Унгерн остановился на расстоянии шестидесяти километров от Ван-хурэ, разместив дивизию по обоим берегам Селенги.

Потери под Троицкосавском были большие, но наиболее тяжёлой для Унгерна была смерть Джам-Балона. Этот доблестный князь первым ворвался со своей кавалерией в предместье Троицкосавска и погиб геройской смертью.

Находясь в составе Азиатской Кавалерийской Дивизии, я познакомился в короткое время со штабом I Бригады, в которой нашёл многих знакомых со времён боёв на Урале в 1918 г. В первый же день по приезду, вечером, меня вызвали к генералу, который пригласил меня на ужин. Барон интересовался о переходе в Совдепии, отношениях в Урянхае и, наконец, планах на будущее. В разговоре, ведущемся в дружеском тоне, я просил барона об облегчении выезда в Китай, откуда при помощи консульств я хотел пуститься в дальнейшую дорогу на родину. Но генерал, не сводя с меня своих светлых глаз, произнёс:

— Вы останетесь при мне в дивизии. У меня нет ни одного техника, а работы очень много. Впрочем, лама ворожил раньше, что пан вернётся на родину только после моей смерти. Нас связывает общая ненависть к большевизму. Хочу иметь рядом кого-то близкого мне, потому что те, — он указал рукой на лагерь, — меня боятся, а души «бешеного генерала» не знает никто.

Целая ночь прошла у нас с генералом в беседе, которую мы вели на немецком языке. Из этого разговора я сделал вывод, что Унгерн до последнего дыхания будет биться с большевиками, а Забайкалье обильно зальёт кровью.

Предчувствие говорило мне, что этот человек, жаждущий избавить мир от страшной опухоли, разрушающей культуру и духовный прогресс, погибнет, не понятый своими офицерами, считающими его садистом и преступником. Я согласился остаться в дивизии. Хотел быть свидетелем его духовной борьбы и поступков, называемых врагами барона «невменяемыми».

В течение нескольких первых дней я присматривался в дивизии, знакомясь с её составом. Первая бригада состояла из двух кавалерийских полков, монгольского и японского дивизиона и одной батареи из двух орудий. Полки делились на сотни, главным образом, казачьи; кубанцев, донцев, оренбуржцев, енисейцев и забайкальцев.

Первым полком командовал полковник Марков, вторым — полковник К., будущий начальник штаба дивизии. Монгольским дивизионом командовал Башарты Гун, князь из окрестностей Хатхыла. Командиром японского дивизиона был капитан Марута.

Вторая бригада состояла из двух казачьих полков, китайского дивизиона под командованием поручика П., дивизиона пулемётов под командованием полковника Ефарицкого и дивизиона горной артиллерии под командованием полковника Дмитриева. При второй бригаде находились склады интендантства, получающего провиант с главных складов Баранова. Включая отдельные отряды разведчиков, дивизия имела в своём составе около 6000 человек и 11000 коней. Конями и скотом распоряжался хорунжий Бурдуковский.

Инженер Войцехович с помощью деревянного моста через Селенгу связал оба лагеря, после чего выехал в Ургу. Мостом разрешали пользоваться только интендантству и госпиталям, люди и кони должны были перебираться через реку вплавь.

Спустя несколько дней я получил от барона приказ отправиться во вторую бригаду и изготовить там газовые снаряды.

Для помощи я получил химика из Урги, Михайлова, и несколько солдат-ремесленников. Так как генерал Резухин, командующий этой бригадой, боялся несчастного случая в лагере, я организовал лабораторию на маленьком островке Селенги. Имея всяческого рода приспособления, мы смогли легко изготавливать взрывчатые коробки; хуже было с газами, потому что для сохранения серной кислоты нужны были стеклянные бутылки, с которыми трудно было в степи. Именно для закупа этих необходимых предметов, я должен был направиться в Ван-хурэ и Ургу, когда меня задержал разлив реки. Островок мой был залит волнами так быстро, что едва мы успели вывести запасы взрывчатых веществ; моя палатка и бельё поплыли уже в Байкал.

Паводок вынудил всю вторую бригаду к отходу вглубь степи. Целый день мы боролись с силой волн, которые, злобно шумя, неси на наших глазах трупы людей, коней и овец, хатки и юрты.

Одновременно появился новый воздушный враг, аэроплан, в котором, благодаря моим отличным стёклам Цейса, я распознал большевистский самолёт. Командующий дивизией дал приказ на будущее приветствовать подобных гостей огнём орудий и пулемётов. На следующий день нас разбудила канонада. Аэроплан сбросил 18 безвредных бомб, одна из которых даже упала в середину артиллерийского парка, другие же угодили в реку, поднимая громадные столбы воды. С этого момента несколько следующих дней нас удручали посещения самолётов.

Из 180 бомб, брошенных большевистскими лётчиками, только одна серьёзно ранила двоих солдат.

Так как эти ранние визиты не позволяли выгонять табуны коней и скот на пастбище, мы незаметно перебрались в заросли впадающих в Селенгу ручьёв и с того времени воцарилась тишина.

В лагере начали кружить вести о восьмидесятитысячной армии большевиков, идущей на завоевание Монголии и для уничтожения дивизии барона Унгерна. Большевики якобы шли на Ургу, Ван-хурэ, Дзаин-шаби и Хатхыл. Эти вести были известны барону, потому что, вручая мне служебные документы и дзару, он запретил мне долго задерживаться в Урге. Я должен был спешить, чтобы предупредить поручика Балка, пребывающего в Урге для ремонта пушек, о приближающейся опасности, и отправить орудия. На обратной дороге я должен был оценить положение монгольской команды в Ван-хурэ, а в случае тревоги — вернуться назад в Дзаин-шаби и там ожидать приказов барона.