Чурбан чуть повернулся в сторону мордоворота. Тот скривился, поджал, уродина, губы, раздражённо плеснул коньяку в свободную рюмку, четырёхпалой лапой двинул её на край столика.

– Хлебай, фраер.

Игорь через не могу выпрямился, холодно взглянул на шестёрку.

– Я перед сном, в отличие от некоторых, крепкие напитки не употребляю.

Горец усмехнулся в усы, повернулся чуть, приоткрыл шкафчик, достал фужер, наполнил вином, так же вальяжно открыл термос, опустил в вермут пару прозрачных кубиков, барственно кивнул Игорю:

– Э, бэри. Эта – харошаэ, тихаэ вино.

Игорь хотел и здесь кочевряжнуться, но, странное дело, не вытанцовывалось. Этот черномазый явно подавлял его волю. Ну совершенно невозможно смотреть на него сверху вниз. Игорь привстал, взял фужер, сел, отхлебнул. Чёрт с ней, с гордостью, может, хоть легче станет – в голове побулькивала похмельная смесь.

– Э, слушай. Мы пасматрэли плёнку – ты сэбя любишь.

Только теперь Игорь заметил: за термосом лежит его «Зенит». Он вспомнил, что на день рождения исщёлкал кадров двадцать на автопортрет.

– Э, мы навэли справки. Тэбя с тэлэвидэнья выгнали за пьянку В газэтэ ты – мэлкая сошка, всэго лишь каррэктар. Зачэм абманывал? Зачэм фатаграфиравал?

Игорь вдруг сконфузился, заоправдывался:

– Но я же всё равно журналист – из союза-то меня не исключили. Я же публикуюсь и – часто. Вон во вчерашнем номере статья-рецензия… Впрочем, я уж говорил. И вообще меня не за пьянку – это только повод был… А фотографировал… Я не вас конкретно. Хотел припугнуть только… Там весь газон испортили, тротуар заляпали. Там же проезда нет, вы же знаете…

– Э, ладна. Мы паняли: ты случайна папался нам. Нэ павэзло. Хатэл тэбя атпускать, да Лора просит. Как эта? С паршивой авцы хоть шэрсти клок. Выкуп будэм за тэбя брать.

– Что? – Игорь даже усмехнулся через боль. Комедь да и только. – Я что же вам – невеста? Или – сын миллионера?

– Э, нэ нада шутить. Сколька сможэшь, столька заплатишь.

– Да вы что! – всё ещё не врубался Игорь. – У меня зарплата шестнадцать тысяч. На книжке – сто рублей. Вы что, шутите?

– Баба твоя заплатит, козёл, – не утерпел, встрял толстый.

– Вэрна, – поддержал шакала хозяин. – Эсли лубит – найдёт мылльон.

– Да вы что, в конце концов, смеётесь надо мной? Да, во-первых, она и тыщу за меня не даст, а во-вторых, – откуда у неё деньги? Сама – интеллигентка нищая.

– Э, ладна, – прихлопнул по клеёнке бородач. —Нэнада таргаваться. Нэ на рынкэ. Пиши письмо.

– А если не буду писать? – ещё дёрнулся было Игорь.

– Бить будэм.

Мордоворот, осклабившись, начал приподымать жирный зад, опираясь на кулаки-молоты. Да чёрт с вами – хоть на время в покое оставите. И всё же, уже склонившись с авторучкой к листку, Игорь помотал головой:

– Ну бесполезно же! Ну нет у нас таких денег…

– Э, ладна. Эсли ты мылльон за дэньги считаэшь – пыши палавину. Авца.

Игорь скрипнул зубами.

– А как писать-то?

– Пиши: эсли дэнэг нэ палучим – тэбя убьём.

По спине Игоря пробежала мерзкая змейка, фраза прозвучала спокойно, убедительно, веско. Он уже заканчивал дикое своё послание, когда боров подсунулся:

– Про почки-то вставь, пидор. Зараз испугается.

– Что про почки? – вскинулся Игорь.

И вдруг с новой силой ощутил опоясывающую бритвенную боль в пояснице. Он долгим остановившимся взглядом посмотрел на сального подонка. Тот самодовольно ухмыльнулся, обнажив жёлтые клыки, хлебнул допинга.

– Работа чистая. Фирма гарантирует, бля!

Игорь сглотнул ком, прикрыл повлажневшие глаза, судорожно вздохнул, выдавил:

– Сам ты пидор и… петух позорный, – убийственное словцо вспомнилось внезапно, вдруг, из какой-то киношки про зону.

Кабан хрюкнул, взвился. Игорь успел вскочить, перехватить железный стул, выставить ножки-рогатины и сделать выпад. Пластмассовый набалдашник ножки влепился борову в нижнюю челюсть. Тот охнул и отпрянул.

– Э, хватит. О дэлэ гаварим. Нэ можэшь трэзвых бить, нэ вскакивай.

– Я? Я не могу? – с горестным изумлением просипел бугай, держась за челюсть. – И-и-эх! Да я ему, если бабок не будет, нос по харе размажу и яйца отшибу, пидору!

Когда закончили с письмом, горец спросил:

– Э, кушат будэшь?

– Нет, – отрезал Игорь, подавляя тошноту.

– Канэшна.Нэ нада многа пыть. Врэдна.

Игорь поймал себя на том, что смотрит неотрывно на цветастую бутылку «Чио-Чио-Сан», дёрнулся, отвёл взгляд.

– Я спать хочу.

– Иды.Врэма ест.

Хвостатый педик сверкнул глазками, погрозил кулачищем.

– Гляди, фраер, только тронь чё-нибудь!

Игорь вернулся в подполье уже как в родной угол. Поэт запер за ним дверь. Он присел на раскладушку Поёжился. Вытащил из-под себя одеяло, присмотрелся – вроде чистое, приличное. Укутался и начал согреваться.

Спустя минут пять наверху загремели ворота, в гараж въехала машина, ещё раз громыхнуло железо и всё стихло. Игорь скинул одеяло, прошёл, открыл верхний ящик с вермутом – там блестели головками ещё пять бутылок. Он аккуратно свинтил пробку, нижнее оторвавшееся колечко сразу отодрал и спрятал. Вернулся к лежанке, укутался и начал пить-прихлёбывать терпкий ароматный напиток, вливая в организм бодрость, тепло и воспоминания.

Примерно через час, когда литровая бутыль опустела, Игорю было уже хорошо и терпимо. Он отыскал среди коричневых железных банок с кофе свою, перелил из неё содержимое в винную бутылку – натуральный цвет марочного вермута. Только маловато. Ничего, сейчас свеженького добавим. Игорь начал доливать, приглушив вспыхнувшую опять боль, и вдруг, всмотревшись, чуть не выронил от ужаса бутыль – из его организма вытекала в отходы кровь.

Он трясущимися руками навинтил пробку, всунул ставший розовым белый «вермут» в коробку, прилёг на раскладушку. Вспомнилось лицо одного солдата в армии, которому при Игоре отбивали почки – его потом комиссовали…

Мешал свет. Игорь с трудом встал, вскарабкался на четвереньках по лестнице, вывернул лампочку – обожжённые пальцы чуть отвлекли на себя боль. На ощупь вернувшись, Игорь как был, в брюках и рубашке, завернулся в одеяло с головой. Полежал, скорчившись, в тёмном одиночестве тихо минуту, другую, третью…

И – заплакал.

Зоя, прочитав дурацкую записку, плюнула с облегчением и со злостью: кретин пьяный! Его стиль.

Муж любил выверты, фантазия его границ не знала. Он порой такое выкамаривал – убить мало. Ещё в студенчестве – Зоя знала по его рассказам – Игорь как-то накануне перед экзаменом по ненавистному немецкому пришёл к немке и, как бы давясь слезами, пролепетал: мол, врач подозревает у него рак почки и сегодня надо срочно лечь на обследование. Сердобольная немка сама прослезилась и нарисовала несчастному молодому человеку в зачётке «хор». Она хотела даже «отл», но Игорь воспротивился, заскромничал. При встрече осенью Эльвира Эрнестовна испытала безумный приступ радости, узнав, что-де диагноз жуткий не подтвердился.

В другой раз в аналогичной ситуации Игорь подкатил к преподавательнице политэкономии Кате, молодой субтильной дамочке с наивными голубыми очами. Для надёжности аферы он из бланка старой телеграммы и свежеотпечатанного на машинке текста состряпал горестное послание: «Срочно приезжай умерла сестра Соня. Заверено. Врач Иванов». Сестёр у него отродясь не водилось, но откуда было знать это добросердой Катеньке?

А с ней, с самой Зоей, какие фортели выкидывал Игорь? Ездили раз, ещё в медовый период семейной жизни, в Болгарию на Золотые Пески. Вскоре после возвращения – письмо из Болгарии, Зое. Странно. Она на всякий случай скрыла его от мужа, потом распечатала: «Зоенька! Ты мне теперь снишься! Я целую тебя всю-всю! Особенно родинку на левой груди, ту, возле самого твоего божественного сосочка!..» И прочее в том же духе. У Зои, как ныне принято говорить, крыша поехала. А тут Игорь нашёл письмо, взвился: мол, кто? когда? откуда про интимную родинку знает?! Брызгал слюной, вращал глазами, кулаки сжимал. Зоя уж всерьёз оправдываться принялась. Да Игорь, клоун, не выдержал, прыснул. Оказывается, упросил одного нового знакомого там, в Варне, они в баре за коньячком и сочинили этот бред.