– Простите, вам пылесос не нужен? Новый, в упаковке. Очень недорого…
– Нет, милая, не нуждаемся. Своё бы добро распродать до вечера.
Обескураженная Зоя отошла, призадумалась. Вдруг:
– Зоя Михайловна!
Она вгляделась: ба! Её студент, Борщевский— в этом году окончил. Она только-только у него экзамен принимала – фюнф поставила. Ну и ну! Борщевский стоял в торгашеском ряду, сверкая толстенными стёклами очков, предлагал на продажу всякую мелочь: видеокассеты, женские трусики-недельку, батарейки, жвачку и что-то маленькое в блестящих упаковках – чуть ли не презервативы. Зоя уж и вглядываться не стала.
– Зоя Михайловна, – поздоровавшись, сразу приступил к делу вчерашний студент, – у вас, вижу – проблемы?
– Д-да… – Зоя подумала: а почему бы и нет? А вдруг? – Видите ли… э-э-э… Яков, мне срочно надо продать новый пылесос, а я не знаю, как это делается
– Пылесос? Советский?
– Да, «Ракета»… Но совершенно новый, в упаковке – последней модели.
Студент-торгаш сдвинул на затылок бейсбольную кепочку, протёр профессорские окуляры, поразмышлял с полминуты.
– Ладно. Ради вас, Зоя Михайловна, так и быть – рискну. Да и пора мне дело укрупнять. Пойдёмте.
Борщевский собрал в громадную наплечную сумку своё товарное барахло, попросил соседа по прилавку приглядеть за местом.
По дороге Зоя не утерпела, спросила:
– Вы меня, Яков, извините, но я поражена. Ведь вы учились отлично, немецким владеете уже на уровне…
– На «отлично» учиться не трудно, Зоя Михайловна, если голова есть. С дипломом учителя прожить трудно – вот в чём беда-то. Я ведь, если откровенно, поступал на иняз от души, и вправду хотел учителем стать. Вроде героя Тихонова в «Доживём до понедельника»… Э-э, да что там! Сейчас всё перестроилось, и планы мои тоже перевернулись. А немецкий… Он не пропадёт, спасибо вам, Зоя Михайловна. Вот поднакоплю, как по политэкономии учили, первоначальный капитал, язык тогда и пригодится – будем с Германией связи налаживать. И всё будет зэр гут…
Зоя слушала вполуха, а сама всё пыталась утвердиться – какую цену запросить?
В квартире Борщевский разулся в прихожей, оставил здесь же сумку, прошёл в комнату, цепко осмотрелся. Помог хозяйке вытащить из угла, из-за тумбочки с телевизором, резервный пылесос в коробке. Раскрыл, вынул машину, осмотрел-ощупал со всех сторон, включил в розетку, послушал гул, провёл щёткой по ковру.
– Ну и сколько же, Зоя Михайловна?
– Тридцать пять.
– Гм, – начинающий бизнесмен наморщил лоб, ещё раз оценивающе осмотрел «Ракету».
– Простите, Зоя Михайловна, но он в магазине за сорок пять «штук» свободно стоит. На нём трудно навар сделать… Тридцать.
Зоя взглянула в глаза бывшего именного стипендиата через его стеклянную броню – креста на нём нет! Впрочем, крестик у Борщевского как раз имелся-болтался поверх майки. Все её расчёты предварительные продолжали рушиться. Борщевский вынес коробку в прихожую, покопался в сумке, вынул полиэтиленовый свёрток, выудил оттуда запечатанную пачку пятисотрублёвок, послюнявил пальцы, отсчитал шестьдесят ассигнаций. Зоя молча стояла, смотрела на бывшую гордость факультета иностранных языков.
– Зоя Михайловна, а может ещё что хотите загнать? – неожиданно спросил Борщевский. – Я возьму, если – вещь.
Зоя встрепенулась: и правда, что бы ещё продать?
– Может, книги?
Скупщик прошёл в комнату, глянул мельком на стеллажи – Достоевский, Чехов, Пушкин, – скривился, пренебрежительно хмыкнул:
– Ну нет, на таких книгах сейчас не заработаешь. Вещи нужны.
– А-а, – вспомнила Зоя, – вон музыкальный центр. Мы им редко пользуемся, он практически новый.
Борщевский опять лишь бегло осмотрел сборную горку радиоаппаратуры в углу у серванта: усилитель «Вега», магнитофон-приставка «Радиотехника», проигрыватель «Ария», усилители «С-30Б» – задумчиво посвистал, приложив палец к губам, вынес наконец вердикт:
– Нет-с, Зоя Михайловна, на этом тоже много не огребёшь – громоздко, а спрос небольшой. Вот если б импортная музыка была… А вот, я вижу вон там пишмашиночку – «Унис», кажется? Вот это я бы взял.
Зоя автоматически, не раздумывая, сразу и наотрез: нет, ни в коем случае! Этой портативной пишущей машинкой более всего дорожил Игорь. Он даже не раз, в пылу семейной конфронтации, заикался, что-де, если уйдёт из дома, то прихватит с собою только «Унис» и 30-томник Достоевского…
– Ну что ж, ну что ж, – медленно обводил жадными очами комнату новоявленный нувориш.
Зоя как бы его взглядом тоже окинула свои владения: да-а-а, не шибко-то роскошно – и своровать особо нечего.
– А знаете, Зоя Михайловна, – решил бывший институтский отличник, – я бы ещё ковер взял. Вон тот на стене.
Над диваном висел красный шерстяной ковёр-красавец – гордость и отрада Зои. Покупали его ещё по спискам, в очереди почти год числились.
– Сколько? – упавшим голосом спросила она.
– Скажу честно: у меня осталось семьдесят «штук» – всё отдам.
Зоя поколебалась, но семьдесят тысяч – весомая добавка.
– Снимайте.
Борщевский шустро вспрыгнул на диван-кровать, кряхтя и охая от усердия, снял с гвоздиков тяжёлый ковёр, свернул-укатал в рулон, расплатился, ушёл, согбенный и счастливый, бросив напоследок:
– Ауфвидерзеен, Зоя Михайловна! Если что – обращайтесь, всегда помогу.
Зоя, закрыв за ним дверь, села в любимое кресло, пересчитала капиталы – двести восемнадцать тысяч. Меньше половины. Она долго и отрешённо смотрела на непривычно голую стену над супружеским ложем-диваном. Страшная усталость глыбой навалилась на сердце. Зоя решила взбодриться, нарушить режим – отправилась на кухню, достала кофемолку.
Пока варился кофе, она ещё и ещё раз пошарила в воображении, в памяти – проверила, есть ли какие-нибудь выходы… Увы, оставалось только одно последнее средство – «Рубин». Господи! А вдруг он тоже в воскресенье не работает?
Зоя, не допив горький кофе, возбудившись и без него от страха, кинулась в комнату к серванту, выпотрошила свою заветную дамскую шкатулочку. Среди янтаря, финифти, мельхиора, меди, бирюзы и прочей полу- и четверть драгоценной ювелирной мелочи, накопляемой годами, в отдельном футлярчике покоилось золото: два обручальных кольца, серёжки в виде ромбиков, цепочка и перстенёк с изумрудиком. С неделю назад Зоя заглядывала в «Рубин», любовалась на витрины – в ценах примерно разобралась. Хотя в скупке, конечно, безбожно будут занижать – так что надо с запасом рассчитывать.
Итак, обручальные кольца сразу в сторону: очень, говорят, дурная примета потерять или продать свадебное кольцо – семье тогда не сохраниться. Зоя сама себе усмехнулась: да-а-а, их семья, видно, на обручальных кольцах только и держится. Недаром они с Игорем так их берегут, даже вот решили не носить от греха подальше. Серьги… За них можно сто тридцать запросить. За цепочку – сто двадцать… Эх, опять не хватит! Придётся и перстенёк любимый – подарок матери – отдавать, тысяч за сто. Ого, триста пятьдесят набегает. Это более чем с лихвой, ещё и на хлеб-чай останется…
Ну уж если пошли по дороге колдобины да рытвины, то и конца им не видать. По пути Зоя заскочила в Дом торговли, потешила любопытство: такой ковер, какой утартал у неё Борщевский, стоил сто двадцать тысяч. За спасибо, выходит, отдала. А тут ещё – ювелирный магазин сам-то работал, а вот скупка отдыхала. И, как тут же пояснили расстроенной Зое всезнающие женщины в деревенских платочках, отдыхает скупка уже несколько дней и закрыта будет неизвестно сколько. Оказывается, это «мафиози», торгующие золотишком, прикрыли государственную скупку. Они всё могут, «мафиози»-то! Приехали. Полнейший тупик.
Зоя стояла на крыльце «Рубина», думала. Её кто-то потянул за рукав кофты:
– Паслушай, карасавица!
Глянула – цыганка, старая, седая, с требовательным бесстыдным взглядом.
– Золата куплю, многа денег дам. Не пажалеешь! Многа-многа денег дам. Прадавай золата!
Зоя инстинктивно отпрянула, вырвала рукав. Она старалась не разговаривать с цыганками, обходила их стороной. Однажды, ещё на первом курсе института, она поехала на выходные домой. У входа на автовокзал её перехватили две цыганки, молодые, улыбчивые, напористые, – закружили, обворожили, чего-то наболтали. Когда Зоя-студенточка пришла в себя, у неё исчезло уже колечко с пальца и не осталось в кошельке ни копеечки, даже на билет до родимой Тынковки. Пришлось через весь город возвращаться в общежитие, одалживаться у Арины…
