Он развалился на Тони, пока тот надрачивал опадающий член, выжимая остатки семени себе на грудь.

— Мне… надо… тебе, — спустя где-то минуту ленивого сопения в чужие коленки отозвался Питер.

— Ляг на спину, сам все сделаю, — так же лениво отозвался Тони, хотя в его голосе и проскальзывало раздраженное нетерпение.

Питер съехал с его тела в сторону, перевернулся и посмотрел в чужие глаза. Столько агрессивного желания в них было, столько молчаливого вожделения. И то, как Тони неторопливо, сам сдерживая себя, подобрался поближе, устроился пахом рядом с его лицом. Все это пробрало Питера сладкой дрожью до самых печенок. Он молча, без чужого приказа открыл пошире рот, высунул язык и поднял покорный взгляд.

Несколько резких толчков в свою ладонь и такое безропотное повиновение со стороны Питера сделали свое грязное дело. Теплая струя горьковато-соленого семени брызнула на лицо и в рот. Питер даже не моргнул, проглотил все, что попало, облизал губы и потянулся рукой вверх по животу и груди своего любовника.

Они молча смотрели друг на друга, чувствуя дыхание —одно на двоих, сердцебиение — одно на двоих. В этот момент между ними происходило куда больше вещей, чем смогли бы описать такие ограниченные штуки, как слова. Здесь была неземная нежность, что так сладко щемила сердце. Здесь были заявленные права на тело напротив и забота о партнере. Здесь в равной степени были власть и ответственность, которыми до исступления хотелось делиться и отбирать.И жажда, которую невозможно утолить. И влюбленность, кажется, до самого гроба. И все это одновременно.

Тони наклонился и почти невесомо поцеловал чужие губы. Нет, уже не чужие.

Сейчас ему предстояло сыграть оживший труп. Посмеяться немного, напороться на холостую пулю (все патроны в револьвере Штейна были заменены), снова посмеяться и огреть Обадаю чем-нибудь тяжелым по голове. Он давно хотел это сделать. Главное не убить.

Да, Тони перестал ненавидеть его какое-то время назад, но за Питера… из-за этого мелкого сопляка, которому даже восемнадцати не было еще, он готов был порвать любого. Не то что такую превосходящую силу в своей жизни, как Штейн.

Потом Обадаю ждал небольшой спектакль одного актера в комнате для пыток, сдобренный одним уколом некого безымянного наркотического вещества. Там его, конечно, даже пальцем не тронут, но актера они наняли хорошего, подогнали ему девайсы различной величины, в том числе и маску Тони и портативный модулятор голоса.

Мариноваться Обадая будет где-то сутки, после чего ему устроят побег. Здесь его (без документов, нормальной одежды и под наркотическим опьянением) уже будет ждать полиция. Он, конечно, попытается отвертеться, может быть даже пойдет на сделку. Попытается показать видео из архива, которые к тому времени уже бесследно исчезнут, даже покажет место, откуда сбежал. Да, к тому времени это будет уже обычный зачуханный притон.

А потом будет куча проверок, во время которых живой Тони будет периодически маячить маниакальной улыбкой в области его зрения.

К нему приведут Мей, которая решительно ничего не будет понимать. Принесут сводки из моргов, в которых не будет ни имени Тони, ни имени Питера.

А потом к нему приведут ничего не понимающего Питера, который с отчаянием и страхом будет смотреть на своего Оби, который сходит с ума.

Естественно, его засадят в психушку. Естественно, чтобы компания не развалилась, все тяготы по ее управлению падут на плечи совета директоров. Естественно, что до смерти Штейна никто не взглянет на завещание. Так что у Питера есть еще лет десять-пятнадцать, прежде чем на его голову свалится невиданное счастье в виде двух самых прогрессивных компаний штатов. Но даже не это его беспокоило.

Питера беспокоил Штейн. Он беспокоил его настолько, что это стало почти зависимостью, навязчивой идеей, с каждым днем все больше приобретающей оттенок Стокгольмского синдрома.

Была ли это совесть или просто догнавшее его осознание того, что Штейн фактически был таким же, как они. Просто одиноким. Просто никем непонятым. Питер не знал. Он не хотел думать об этом, но рано или поздно невыраженное желание точно приперло бы его к стенке. Заставило бы во всем признаться и вытащить Обадаю… нет — вытащить Оби из психушки, в которую он сам его и засадил.

И с каждым днем таких мыслей он все больше осознавал гениальность сраного Старка. Он предвидел это! Предвидел и разрешил.

От этой мысли сердце сжималось в тисках одновременно от бесконечной нежности и страшной боли.

Приземлившись на крыше одной из многоэтажек в Манхеттене, он заметил яркую точку, что приближалась к нему с другого конца района. Кажется, со стороны гаражей. Питер через третьи лица проплатил аренду на несколько месяцев вперед и по-тихому переоборудовал весь гараж, пока Тони не было в городе. Так что, вернувшись обратно к супергероике, тот восхищенно присвистнул, и тут же проверил прочность ближайшего верстака их с Питером безудержным сексом. Верстак выдержал, а Тони собрал себе новый, куда более приличный, по меркам Питера, костюм. И цвета выбрал красно-золотые.

— Привет, Железный человек! — поприветствовал его Питер.

— О, чувачок-паучок! — плавно приземлившись рядом, отозвался тот. — Все бдишь?

— Ага, — он поднялся на ноги, подошел к просто потрясному костюму вплотную и обнял его, — я скучал.

Из-под закрытого забрала донесся самодовольный хмык. Они не виделись всего пару дней, но этого было достаточно, чтобы соскучиться успели оба.

Они посидели немного на крыше, слушая полицейскую частоту, перекидываясь ничего не значащими фразами, пока Тони это не достало, и он решительно не произнес:

— Что случилось?

Питер поник, тяжело вздохнул и ответил:

— Я не уверен, правильно ли мы поступили, — и обернувшись, добавил, — не пойми меня неправильно! Я знаю, что он сделал с твоей жизнью. Я рад, что ты наконец-то смог выбраться в люди, получить образование и нормальную работу, но…

— Ты не можешь его ненавидеть, — закончил за него Тони.

— Да, наверное, так.

— Я понимаю, паучок, — с тоской на сердце ответил тот. — Я правда понимаю.

— Это не значит, — тут же начал оправдываться Питер, — что все кончено, и я…

— Конечно не значит, — потрепала по голове тяжелая железная рука. — Ты отличный парень и прекрасно справляешься со своей совестью. В конце концов это твой конек.

“Юлить, играть, притворяться, портить исподтишка”, — додумал в своей голове Питер.

— Ну, а на случай, если ты не справишься, у тебя в гараже под диваном припрятан кольт.

От этих слов сердце подпрыгнуло в груди и застучало в висках.

“Он узнал? Как он узнал?” — запаниковал Питер. Он обернулся к маске Железного человека. Тот был тих, недвижим, сердце его билось ровно и спокойно. Он не просто знал, он понимал перспективу и…

“Этот сраный мудак был готов к последствиям с того самого момента, когда украл нас!” — настигла Питера оглушительная мысль.

Он слишком хорошо знает Питера. Потому что слишком хорошо знает себя. Область применения этого идиота, не супергероика, не овации и признание, а надежные планы и хитрые игры разума. Они оба до боли похожи. Питер действительно влюбился в свою будущую версию. Ну а Тони…

— Ты — говнюк, ты в курсе? — беззлобно наехал Питер. — Я тебя ненавижу.

— О, это не правда, — в голосе под маской послышалась улыбка, — пока нет.

И Питер обнял бронированную кожу этого невероятного человека. Он пока что не знал всего на свете, не был таким же гением и не умел распоряжаться чужими ресурсами так же ловко, как это делал Тони.

Он лишь мог распоряжаться собой. И надеялся, что сможет сдержать свою совесть до самой смерти Штейна, когда смысла использовать злосчастный кольт уже просто не будет.