– На этом все. Помните о вашей клятве хранить тайну. К предателям мы будем беспощадны. Помните, что в двухстах шагах от этого дома – российская гауптвахта, где всегда полно солдат. Ежели вдруг вас арестуют и станут выспрашивать о нашей встрече, в крайнем случае, если отступать вовсе некуда, говорите, что присутствовали на собрании масонов. Говорили о справедливом устройстве мира, равенстве, помощи бедным, но никак не о восстании. И еще, старайтесь меньше пользоваться услугами евреев, они шпионят в пользу москалей. И последнее: вчера мне довелось познакомиться с русским гвардейским офицером, который, как сказал мне Гарновский, вхож в ваш дом.

– Да, он был у нас вчера. Его фамилия Княжнин. Он был нашим попутчиком по дороге в Вильно, – подтвердила пани Ядвига.

– Что ж, пусть. Возможно, от него получится узнать что-нибудь полезное для нас. Но будьте с ним настороже. Он показался не человеком решительным и неглупым, а потому опасным, гораздо более опасным, чем такие, как Арсеньев.

– Почему-то его не было на сегодняшней редуте, он наверняка был приглашен, – сказал Гарновский.

– И знаете, это меня уже настораживает. Вчера мы потеряли его из вида на десять минут, которых ему хватило, чтобы забраться в покои Косаковского через окно, показав, что Кадлубский плохо охраняет гетмана, а мы упустили свой шанс.

Игнатий Хилькевич действительно не так давно с помощью Ясинского получил чин капитана в армии ВКЛ, однако в списке корпуса военных инженеров бывший капитан российской армии не состоял, и мундир, в котором он пришел к Саковичам, был, скорее, маскарадным. На самом деле тайный адъютант Якуба Ясинского содержал игорный дом почти напротив штаб-квартиры гетмана Косаковского. Немалые доходы этого заведения шли на подготовку восстания. Оставив немного пришибленных прозелитов в глубокой задумчивости, их вожди отправились теперь именно туда.

– Кажется, эта пани Ядвига – просто находка для нас, – сказал Хилькевич, совершенно не опасаясь того, что его могут услышать на российской гауптвахте, мимо которой они проходили. – Ты отлично придумал озадачить пана Саковича сочинением свода законов. Мне кажется, он в самом деле будет сидеть за письменным столом, не поднимая головы, что теперь от него и требуется.

– Пожалуй, действительно, только это. Самое лучшее, что может сделать для революции шляхта, – это дать денег и не мешать. Законов, которыми устанавливалась бы подлинная свобода, пан Сакович все равно не сочинит. У шляхтича для того, чтобы дать свободу мужику, просто не повернется рука. А мужики не такие дурные, чтобы подняться просто так.

– Поднимутся! – заверил Хилькевич. – Мы им все пообещаем. А ты сочинишь для них хорошие стихи.

– В самом деле, у них чистые души, их еще можно воодушевить стихами. А вот шляхту лучше всего воодушевит здрадник Косаковский, когда он будет висеть вот на этом фонаре!

На несколько секунд оба Виленских якобинца, как их скоро станут называть, остановились, рисуя в своем воображении картины из недавней истории восставшего Парижа.

– Кстати, я ничего не слышал про этого капитана Княжнина. Он действительно смог забраться в покои к Косаковскому? – вспомнил Хилькевич.

– Да. И судя по всему, он будет охранять гетмана.

– В таком случае он нам мешает.

На следующий день, в понедельник 24 марта[38], Княжнин явился на службу не слишком рано. Он приехал к дому Миллера верхом, оставил лошадь у коновязи, при этом обратил внимание, что солдат, несущих здесь караул, стало больше – они стояли не только у ворот, но и по углам дома.

На этот раз в зале перед кабинетом гетмана никого, кроме полковника Кадлубского, не было. Зато внизу Княжнин повстречал поручика Гарновского – это его артиллеристы охраняли сегодня дом Косаковского. Пушек в войске Великого Княжества недоставало, и свободные артиллеристы использовались как обычная пехота.

– Куда вы пропали? Гетман уже спрашивал о вас, – сделал Кадлубский выговор Княжнину и, доложив о нем, тут же велел заходить.

Косаковский снова был в российском мундире, который он явно предпочитал гетманскому жупану. Он пребывал в не лучшем расположении духа, причиной чего, кажется, был какой-то физический недуг. Едва ли не при каждом движении Косаковский болезненно морщился.

– Если мы с тобой не условились о времени встречи, сие не означает, что ты можешь заставлять себя ждать, – неприветливо встретил он Княжнина. – Верно, после вчерашнего бала ночь напролет куролесил с какой-нибудь красоткой?

– Я не был вчера на балу. Куролесил в другом месте. Прошу покорно простить за опоздание.

– Вот тебе письмо шляхтичей Виленского воеводства, в коем они доносят, что были приглашаемы в имение Хоржевского, где были подстрекаемы составить партию. Сии партизаны[39] должны были напасть на гетмана, то бишь на меня, во время проезда к брату моему в Янов. Бери и начинай следствие.

– Нет нужды в сей бумаге, я знаю ей цену – тридцать злотых за подпись, – не дослушав до конца, сказал Княжнин, разглядевший среди фамилий подписантов одну знакомую.

Ничего не ответив, Косаковский выдвинул ящик стола. По предыдущей встрече Княжнин запомнил, что там лежит заряженный пистолет. «Не позволю ему меня застрелить», – твердо решил он, и Косаковский задвинул пистолет обратно.

– Тридцать злотых за подпись? – наконец, без всякой интонации, голосом уставшего от споров торговца переспросил гетман. – Еще раз убеждаюсь в честности моего Кадлубского. Другой бы этому отребью заплатил по десять, а остальные взял себе. Но и в небольшом уме полковника убеждаюсь: не смог найти людей, которые за такие деньги хотя бы помалкивали…

Гетман Косаковский все же умел не давать волю чувствам. Поморщившись, сказал достаточно спокойно, но уже с эдаким ржавым металлом в голосе:

– Бог с ней, с бумагой, хотя расходы на нее следует отнести на твой счет – ведь специально для тебя, чистоплюя, составляли. Считай – нет ее. Я просто велю тебе, приказываю тебе поехать в Мусники, взять пана Хоржевского за шиворот и провести дознание.

– Я уже сделал это. Я только что вернулся оттуда.

Отправляться в одиночку за сорок верст от города Княжнин не рискнул. Андрюха для такой поездки был мал, Селифан вовсе не ездил верхом, поэтому Княжнин воспользовался правом взять себе казака в ординарцы. Вечером, после визита к Саковичам, обо всем договорился, и уже на заре у ворот каретной мастерской, где Княжнин квартировал, его ждал с заводной лошадью казачок донского полковника Киреева полка.

Казачок был исправный, служилый, как водится, бородатый.

Звали его Тихон. Он и вел себя соответственно имени: если ни чем не спросят, так и помалкивал. По тому, как их благородие держится в седле, сразу почувствовал в нем бывшего драгуна, после чего власть офицера над собой принял по всем пунктам, никаких своевольств не позволял. Однако чувствовалось, что бывалый казачина может, ежели что, проявить предприимчивость. Количество пустых мешков, притороченных к седлу, говорило о том, что Тихон рассматривает эту поездку как дальнюю фуражировку. Очевидно угадывали его намерения и жители встречавшихся по пути селений, которые, как куры, почуявшие коршуна, разбегались и прятались при виде грозной пики с ярко-красным древком и высокой смушковой шапки с красным шлыком. Княжнин поначалу этому дивился и оглядывался на своего ординарца. Да нет – ни рогов, ни копыт не видать, казак как казак, едет с совершенно невозмутимым видом, не мешает их благородию размышлять.

Прежде всего о том, зачем Княжнин вообще едет в эти Мусники. Довольно быстро нашелся отличный ответ: «по долгу службы». Вдруг то, что говорил Косаковский, – правда, хотя бы отчасти? Вдруг где-нибудь в усадьбе этого Хоржевского уже собрался целый отряд шляхтичей, которые точат свои сабли и чистят дула пистолетов? Тогда Тихон будет тотчас отправлен за подмогой. Только Княжнин в такое, конечно, не верил. Но. Самый верный способ убедиться в чем-либо – увидеть своими глазами. Другой вопрос: на что глядеть и о чем спрашивать? Снова кем-то притворяться, как давеча плац-майором? Стыд-то какой! Спросить пана Хоржевского прямо – заговорщик ты или нет? Ежели он благородный шляхтич, то так же прямо и ответит. Не составив никакого более хитроумного плана, Княжнин стал думать то о Лизоньке с Кирюшей, то о кавалерийской бригаде Мадалинского, то о поломанной виолончели…