Выполнив программу-минимум, доктор пошел обедать, на первом этаже караван-сарая подавали еду.

Мих удобно устроился за столиком у стены, заказал жаркое из кролика и пиво. Огляделся.

Посетителей было мало. Красноносый старик, цедивший, судя по всему, не первую кружку, развалился на табуретке у двери. Напротив худая, недокормленная девчонка лопала картошку с брюквой.

— Высокая какая, — машинально отметил Мих, подцепляя ложкой кусок мяса побольше. Вилок в этом мире пока не существовало. Не додумались местные модники до широких веерных воротников, мешающих донести руку до рта.

Девчонка напротив закончила есть, отодвинула горшок, вытерла ладонью свежий красивый рот, встала, но качнулась вдруг, хватаясь за спинку стула.

Мих едва успел подскочить, подхватить под локоть. Иначе бы точно грохнулась.

Мих вывел побледневшую в прозелень дылду во двор, приказал: «Ложись на траву, ноги, вон, на чурбан положи, чтобы выше головы были. Через пять минут будешь как новенькая».

Подумал еще и спросил: «Тяжелая, что ли? Так чего одна шляешься?»

Девчонка промолчала, отвернувшись.

— Данница, — догадался наконец Мих. — Интересно. Никогда чеканок не видел. Загадочные штуки. Артефакты, блин.

Девчонка на всякий случай отодвинулась. Вцепилась в пояс юбки.

— Истеричка малахольная, — констатировал Мих. — Кому же это надо беременную грабить на свою голову? Полежи еще немного. Да резко не вставай, опять голова закружится. А я пошел обратно. Кролик остынет.

Хотел посоветовать девчонке тоже подналечь на мясо, но подумал, что монет на мясо у нее может и не быть, а делиться с каждым встречным-поперечным в его планы не входило.

Ночью на колючем, набитом соломой матрасе снились Миху странные сны.

Будто стоял он посреди густого, пронизанного солнцем и запахом хвои леса, где звал его, эхом отражаясь от стволов, до боли знакомый голос.

— Ми-и-и-иша! Ми-и-и-ишка! Не бросай меня. Не бросай. Найди. Найди, а то пожалеешь.

Мих пытался определить, откуда идет звук. Но Светкин голос звучал и справа, и слева, и сверху, и снизу. А потом уже и не Светкин. Чей-то совсем другой. Незнакомый. Мих метался, кричал, сходил с ума от беспомощности, бил кулаком по теплым стволам. Переворачивалось, опрокидывалось на землю небо. Разбивалось с хрустальным стоном. Хрустело осколками на зубах.

Мих просыпался, жадно пил воду, снова проваливался в сон.

Некто в синем плаще, с черным провалом тьмы под низко надвинутым капюшоном, тянул за руку, настойчиво шептал в лицо: «Ты ей поможешь. Обещай, что ты ей поможешь. Обещай…»

И снова переворачивалось небо, разбивалось. Летели осколки, раня лицо. Взметалось к небу яростное пламя.

Утром Мих встал с тяжелой головой, совершенно разбитый и злой. Еле удержался, чтобы не пнуть гостиничную девку, не вовремя перебежавшую ему дорогу, не наговорить гадостей хозяину гостиницы. Есть не стал. Выпил кипятку и сразу отправился на площадь Хромого Дракона. В дорогу нужны были деньги.

Площадь оказалась маленькая, карманная, как и все они в этих псевдо-средневековых городах. Правда, мостовая была каменная (улица Репина, кольнуло сердце). И даже крошечный фонтанчик с мутной водой тут имелся. А так: несколько лотков с товарами. Пряности, привезенные из деревень продукты, ткани, скобяные изделия. Бродячий гимнаст, тоненький лопоухий мальчишка в выгоревших лохмотьях, крутил сальто. Ему кидали редкие монетки. Старик-нищий тянул протяжно, но тихо, извечное «подайте, люди добрые». Обосновались на циновках двое лекарей. Оба с пациентами. Мих разложил подстилку подальше от коллег.

Скоро к нему приковылял первый больной, владелец одного из ларьков, с затуманенными болью, в красных прожилках глазами. Бедняга маялся мигренью.

«Это она, опять она, непобедимая, ужасная болезнь гемикрания, при которой болит полголовы» — напевал Мих, разминая в нужных местах сведенные судорогой мышцы на плечах больного. Нажимал, считал до сорока, отпускал и снова нажимал. Так он снимал частые Светкины мигрени. В семидесяти процентах случаев это помогало. Торговцу помогло тоже. Мих получил свои два медяка. Отправил пациента с напутствием отлежаться, точно зная, что он этого не сделает. Торговля в этом мире была важнее здоровья.

Только теперь Мих ощутил чей-то тяжелый взгляд на затылке. Оглянулся по сторонам. Никого не увидел. Но взгляд был цепкий, не отпускал. Стало неприятно.

Потом стало не до взглядов: начался сумасшедший дом. Заполошная, подвывающая в голос молодуха в грязном платье и еще более грязном переднике притащила замурзанного, голопопого малыша, засунувшего в нос сухую фасолину. С Миха семь потов сошло, пока он пытался достать посторонний предмет из крошечной ноздри брыкающегося ребенка. Тем более что ребенок норовил, как нарочно, заехать пяткой или в лицо, или по рукам. Бросил бы десять раз, если бы не понимал, что если не он — никто другой и не возьмется.

Когда вымазанная слизью и кровью фасолинa упала наконец Миху в ладонь, выяснилось, что платить молодухе нечем. Мих плюнул и не стал связываться, звать стражу. Один из лекарей показал ему соответствующую комбинацию из пальцев, означающую, что он, Мих, круглый лох.

Мих сделал вид, что не заметил.

— Все равно ведь угробит ребенка, не так, так этак, — тоскливо подумал он, глядя, как молодуха тащит прочь свое чадо. — Какая здесь детская смертность и думать не хочется.

Он передохнул немного, купив у лоточника пирог с картошкой. Чужой взгляд никуда не делся. Сверлил затылок. Мешал спокойно есть.

Третьим пациентом стал дядька с разорванным боком. Мих навскидку предположил, что мужика потрепала большая псина, но озвучивать догадку не стал. Слишком догадливых в этом мире не жаловали.

Рана была неглубокая, но длинная, рваная. Рубаха сильно пропиталась кровью.

Циновку испачкает, — недовольно подумал Мих.

— Зашивать надо, — сообщил он. — Иначе кособоким останешься. Или, если кости плохо лягут, кровью истечешь. Но шрам все равно будет большой и некрасивый.

Дядька только рукой махнул. Мих достал из мешка моток толстой белой нитки, иглу. Велел мужику лечь поровнее и не трепыхаться. Как мог обработал рану и начал шить. Пациент шипел, кусал губы, ругался от души непотребными словами каждый раз, когда острие прокалывало кожу. Но старался не дергаться, понимал, что так будет еще больнее.

Наконец Мих закончил, осмотрел свою работу. Стежки лежали ровно. В пору было собой гордиться.

— Через неделю приходи снова. Меня не будет, но любой лекарь нитки выдернет.

— Сам выдерну, — дернул мужик подбородком. Достал кошель, отсчитал медяки.

Такой выдернет, — согласился про себя Мих.

Когда «рваный бок» ушел, Мих оттащил циновку к фонтану, смыл кровь, пока не засохла. Потом уселся на камни, стал разминать уставшие руки.

— Доброго дня, лекарь, — раздалось рядом.

Мих поднял глаза. Перед ним стоял невысокий плотный человек. Из состоятельных. Прилично одетый, дочиста отмытый, пахнущий духами. Остатки светлых волос были тщательно зачесаны за уши.

— Что привело ко мне важного господина? — Мих не поленился встать и низко поклониться.

Человек поморщился, ответил негромко: «Я поверенный господина главного судьи города. Наблюдаю за тобой все утро. Мне нужен хороший лекарь. Я выбрал тебя».

— Какая помощь нужна господину?

— Узнаешь в доме судьи. За работу получишь серебряный таллен. И будешь держать язык за зубами, когда закончишь. Когда ты уезжаешь из города?

— Послезавтра, мой господин.

— Завтра было бы лучше. Но ладно. Куда направляешься?

— Я ухожу с караваном. И я умею хранить тайны своих больных.

— Меня зовут Илей. Идем, — сказал как отрубил человек-поверенный. Повернулся и пошел не оглядываясь. Был уверен, что Мих двинется за ним. За серебряный таллен-то!

Как Мих и ожидал, дом господина главного судьи оказался весьма представительным, под стать, наверное, своему хозяину: высоким, массивным, но и не без некоторого изящества. Двухэтажный кирпичный, с большим свежевыбеленным крыльцом. По фасаду упрямый плющ тянулся к новой черепичной крыше. Перед домом была разбита небольшая лужайка, на которую, уж можете быть уверенными, помои не выплескивались. Во всяком случае, запах роз перебивал запах нечистот, легким флером накрывающим город и днем и ночью.