Барон молчал, опустив глаза. Ответил за него стоящий рядом воин:

– Верно говоришь, рыцарь Храма.

– Судя по твоему виду, в монастырь ушли не последние земли из феода твоих предков, барон? – предположил Гуго де Пейн. – Надеюсь, ты не умрешь с голоду и не замерзнешь из-за отсутствия одежды зимой?

Толстяк молчал и обливался потом.

– А еще, здешнее аббатство пожертвовало весьма немало на содержание святынь Палестины, – продолжал взывать к совести барона и его воинов магистр. – Там христианам очень тяжело… Потому я здесь умоляю о помощи; многие откликнулись: кто средствами, кто готов послужить Святой земле своим мечом. Ты же, во имя Господа, воздержись от насилия над служителями Христа. Ты не имеешь права столь худо относиться к монахам уже потому, что они не имеют жены, родных, детей, они лишили себя всех мирских удовольствий, которые имеет любой рыцарь и даже крестьянин. Но что я вижу? Теперь воины-христиане пришли отнять их жизни, разорить обитель – такого не творят даже мусульмане в Палестине.

– Доблестный магистр, я бы хотел вступить в твой орден и отправиться на Святую землю, – неожиданно произнес стоявший подле барона рыцарь.

– Нет ничего проще, в Марселе готовятся корабли для желающих постоять за Гроб Господень, – пояснил Гуго де Пейн. – Дней пять я буду гостить у вашего графа, а потом отправлюсь на юг. Ты можешь не торопясь собраться в путь, проститься с родными, оставить распоряжения по имуществу и присоединиться ко мне в Анжу.

– Магистр, жди и меня в Анжу, – произнес высокий рыцарь с тяжеленной секирой, которой еще несколько мгновений назад собирался раскрошить монастырские врата. И это, вне всякого сомнение, ему бы удалось.

– Уж больно красив плащ у ваших братьев, – произнес воин с копьем. – Давно мечтаю его надеть. Но что для этого требуется?

– Кроме твоего желания, ничего. Ты можешь носить его столько времени, сколько пожелаешь – в качестве гостя ордена Храма. А если сердце призовет тебя навсегда связать обетом бедности, послушания и целомудрия, то плащ будешь носить всю жизнь, и он же окутает твое остывшее тело перед тем, как его накроет песок Святой земли.

– Доблестный Великий магистр, не будешь ли ты против, если и я пожелаю белый плащ с крестом тамплиера, – уж совсем неожиданно обратился к нему барон Гуго де Амбруаз.

– Святая земля рада каждому рыцарю, который ступает на нее с добрыми намерениями. Возьми мой плащ, – отстегнул де Пейн свою верхнюю одежду и остался в иудейской тунике, – отдашь, когда решишь вернуться к мирским делам.

– Благодарю тебя, де Пейн, – с такой искренностью произнес барон, что немало удивил собственных рыцарей. И надев плащ магистра, попрощался: – До встречи в Анжу!

В следующий миг все воины барона, не ожидая приказаний, спрятали мечи в ножны, прочее оружие также убрали, и дружно потянулись прочь от монастырских стен.

Граф Фульк Анжуйский встретил Гуго де Пейна как родного брата, которого не видел несколько лет; властитель Анжу, Турени и Мэна был предупрежден о визите рекомендательными письмами от Тибо Шампанского и Бернарда Клервоского. Подобная протекция была излишней, так как граф Анжуйский был знаком с Гуго де Пейном еще со времен паломничества на Святую землю в 1120-1121 гг.

Фульк поначалу пытался удивить гостя изысканным столом, и даже немного обиделся, когда заметил, что тамплиер без особого восторга поглощал блюда, которые и на королевские столы не каждый день подаются. Граф не мог понять, что магистр брал яства, которые расхваливал хозяин, только из вежливости, – и проглатывал их, почти не ощущая вкуса. Все оттого, что голова де Пейна была занята великими вопросами, к разрешению которых он никак не мог приступить. К его счастью, сам Фульк мало-помалу подводил тамплиера к теме, которую ему поручил разрешить иерусалимский король.

– Как чувствует себя иерусалимский король? – спросил Фульк, когда, наконец, ему надоело превозносить мастерство собственного повара.

– Благодаренье Богу, Балдуин не слишком часто недомогает. Разве что в последнее время его беспокоит будущее Иерусалимского королевства.

– Вот как? – насторожился граф. – Неужели все так плохо?

Гуго де Пейн не стал рассказывать, как малочисленно войско королевства и как велики силы его врагов. Не столько тамплиер хотел скрыть, что положение королевства весьма неопределенно – ведь он рассказывал всей Европе, что Святой земле требуются защитники. По правде сказать, сейчас Гуго де Пейн и сам не слишком переживал об этих недостатках. Ведь он надеялся, что в ближайшее время защитников прибавится, потому что на корабли уже грузились рыцари со всех концов Франции, вдохновленные Бернардом Клервоским. У магистра была привычка: сначала решать самые сложные вопросы, а остальное улаживалось как-то незаметно, само собой. А самым сложным для монаха было приступить к сватовству.

– Короля тревожит более всего то, что у него нет наследника мужского пола, – наконец собрался с духом тамплиер.

– И надежды на его рождение не осталось?

– Увы… – вздохнул магистр. – Балдуин и Морфия уже в том возрасте, что приходится думать о завещании.

– Я так понимаю, король решил: кому передать иерусалимский трон? – заинтересовался Фульк Анжуйский.

– Мелисенда – старшая из дочерей – вне всякого сомнения, достойна принять корону.

– Я помню эту чудесную девушку, – живо отозвался граф. – Она замужем?

– Нет. Желающих очень много, но король, и сама принцесса, понимают, что будущий избранник должен стать опорой иерусалимскому трону.

– По крайней мере, кто-то есть на примете? – Фульк уже не мог сдерживать растущее любопытство.

– Кстати, – как бы между прочим вспомнил магистр, – король и его дочь помнят тебя. И особенно часто о тебе стал заходить разговор, когда пришло известие о кончине благородной Ирменгарды… Прими мои соболезнования.

– Уж больше года минуло с тех пор, как этот мир покинула женщина, которую мне не в чем было упрекнуть за все годы нашего брака, – произнес с печалью в голосе Фульк, но далее голос зазвучал бодрее. – И на смертном одре Ирменгарда проявляла удивительную заботу обо мне. Она умоляла после ее смерти не оставаться в одиночестве и выражала надежду, что я встречу достойную женщину.

– Видимо, она предчувствовала, что через новый брак ты сможешь оказать помощь величайшему христианскому делу, – предположил Гуго де Пейн.

– Так, значит, Мелисенда вспоминала обо мне? – вновь захотел услышать Фульк.

– Не буду больше увиливать, ибо мое стеснение доведет до лжи. Вот ведь как бывает, когда берешься не за свое дело… – смущенно промолвил магистр. – Дело в том, что король меня и послал выяснить, как ты относишься к женитьбе на его старшей дочери – Мелисенде. Разумеется, тебе придется оставить свои прекраснейшие графства и принять на себя заботу о не столь большом Иерусалимском королевстве. Оно со всех сторон окружено врагами, но разве не почетнее стать королем на Святой земле, чем оставаться графом и вассалом двух королей здесь?!

Магистр столь же откровенно задел самый чувствительный уголок души любого рыцаря, а тем более, графа – тот, где обитает честолюбие. Это оно заставляло тысячи и тысячи благородных отпрысков многих европейских фамилий оставлять свои дома, богатство, молодых и красивых жен и отправляться за славой в пески Палестины.

– Благодарю тебя за откровенность, Гуго де Пейн, – искренне произнес Фульк. – Это свойство все реже встречается в людях. Даже славные рыцари, пользующиеся мечом чаще, чем словами, научились изъясняться как еврейские торговцы рухлядью. Придется и мне ответить столь же прямо.

– И каков будет ответ, – насторожился де Пейн, чувствуя холодок на душе – примерно такой, когда он – юноша, лицо которого еще не знало бритвы, – в первый раз стоял на поле перед своим первым сражением с врагом.

Граф Анжуйский немного слукавил: вместо того чтобы сказать «да» или «нет» (чего, собственно, и ждал Гуго де Пейн), он принялся за рассуждения: