– Идите сюда, взгляните! – пригласил он Александру.
Художница подошла и вытянула шею, все еще держась настороже. Ольга осталась стоять в стороне. Она тоже не сводила напряженного взгляда с коробки, с того самого момента, как та была извлечена из шкафа.
На дне коробки обнаружился небольшой мешочек из белого хлопка. Штромм благоговейно извлек мешочек и взвесил его на ладони:
– Каждый раз волнуюсь, когда прикасаюсь к этому чуду… Александра, вас ждет удивительная встреча с оттоманским фатураном!
Он потянул завязку, раскрыл мешочек и осторожно вытряхнул в другую ладонь его содержимое. Кончиками пальцев взял четки за одну бусину и поднес их к лампе, так что они оказались просвеченными насквозь. На лице коллекционера застыло выражение религиозного экстаза. Резкие черты смягчились, сверлящие глаза заволокла водянистая мечтательная дымка.
– Вот, – выдохнул Штромм. – Полюбуйтесь… Потом вы сможете рассказывать, что видели оттоманский фатуран.
Александра смотрела на четки, стремясь запомнить каждую мелочь, как всегда, когда сталкивалась с незнакомым объектом в своей сфере деятельности. С первого взгляда изделие не поражало ни дороговизной материала, ни красотой исполнения, но привлекало своей безусловной необычностью. Массивные, размером со средний грецкий орех, бусины были нанизаны на черный шнурок, каждую бусину отделял от другой узелок. Такая низка «через узелок» была характерна для многих старых изделий – если четки или ожерелье случалось разорвать, бусины не рассыпались. Четки имели в длину по окружности не более пятидесяти сантиметров, как определила на глаз Александра. Их центром являлась более крупная бусина, которая закреплялась шелковой кистью, изрядно засаленной и неприглядной. Кисть, несомненно, была аутентичная, ровесница самих четок. Штромм держал четки прямо напротив лампы, так что Александра могла оценить их глубокий красновато-коричневый тон, в самом деле очень оригинальный и красивый. Это был тот самый глубокий теплый цвет глинтвейна, красного чая и гречишного меда, осенних листьев и кленовой патоки.
– Это сделал большой мастер, – тихо произнес Штромм. Его влюбленный взгляд, устремленный на четки, был нежен и почти робок. – Имя его неизвестно, конечно. Настоящие четки-komboloi, Александра, сделаны в Турции, в начале двадцатого века. Подлинным оттоманским фатураном можно называть только те четки, которые производились там до конца сороковых годов.
– Вы позволите? – тихо произнесла художница, протягивая руку. Ей показалось, что Штромм испытал секундное замешательство. Впрочем, он тут же подал ей четки:
– Конечно, возьмите, подержите. Ощутите их. Это незабываемое мистическое переживание, без преувеличений могу сказать. Знаете, я завидую религиозным людям, они обладают тем, что мне недоступно, – верой. Должно быть, это прекрасно – просто верить, не торгуясь со здравым смыслом, с действительностью… Верующие люди не боятся смерти, вы замечали это? Я не таков. Но когда я держу эти четки, то как будто верю во что-то…
Штромм говорил словно сам с собой, безотчетно улыбаясь и не сводя взгляда с объекта своего обожания. Александра осторожно взвесила четки в ладонях, подняла, взглянула на просвет. Вблизи обнаружилось, что каждая бусина была покрыта резьбой. Довольно примитивный геометрический рисунок, несколько сходящихся к центру борозд, повторялся из раза в раз.
– Резьба имитирует спинку сверчка, – улыбнулся Штромм, заметив, что Александра разглядывает самую крупную бусину, украшенную кистью. – Сверчок не только на Востоке, но и у славян считался проводником в мистический ночной мир. Он осуществлял связь с душами предков, с родовыми оберегами, с джиннами в этом случае. Это не всегда безопасная связь, кстати. Впрочем, считается, что благочестивому человеку ни один дух не может принести зла, так как на то не будет высшего соизволения. Ну, не будем углубляться в эти материи, мы ведь всего лишь собиратели и торговцы!
Он настойчиво протянул руку, и Александра вернула четки. У нее осталось кратковременное ощущение, что ладонь после соприкосновения с бусинами словно смазана маслом – такими гладкими и тяжелыми они оказались. Штромм принял четки в сложенные лодочкой ладони осторожно, словно живого птенца. Он опустился в кресло, отодвинув его от стола ногой, и, не сводя глаз с четок, заговорил:
– А вообще оттоманский фатуран или оттоманский бакелит – на Востоке произносят «бакалит» – это такая же субстанция из термореактивной фенолформальдегидной смолы, как и весь прочий европейский и американский футуран и бакелит. Патент на него был получен компанией Traum&Son в начале двадцатого века. Это был скучный, банальный, ничем не примечательный пластик. Он вышел из употребления в сороковых годах, его сменили более экономичные достижения химической промышленности. В мире современных легких пластиков футуран и бакелит – это вымершие динозавры!
Штромм хохотнул, очень довольный собственной шуткой. Он поерзал, устраиваясь поудобнее в скрипучем кресле бывшего хозяина. Александра осталась стоять, хотя могла, не дожидаясь приглашения, присесть на кушетку. Она то и дело бросала взгляды на Ольгу. Та, замерев в своем углу, словно превратилась в тень. Казалось, стылый воздух кабинета полностью ее парализовал.
– Вторая жизнь европейского футурана началась на Ближнем Востоке, – продолжал Штромм. – В начале двадцатого века он прибыл туда в виде пластиковой тары для посылок, оплетки для проводов и мебельной фурнитуры. Попал в руки к местным умельцам… Материал был очень пластичен, его сразу высоко оценили. Он легко плавился в условиях домашней ювелирной мастерской, каких на Востоке сотни и тысячи, быстро затвердевал в любой форме, поддавался примитивной механической ручной обработке – полировке, резьбе, сверлению. Вскоре в границах Оттоманской империи было повсеместно налажено кустарное производство четок-komboloi. Их продавали как красивую и недорогую имитацию янтаря. Каждый мастер имел свой секретный рецепт обработки промышленного бакелита, при котором бусины приобретали вот этот уникальный цвет, красный или оранжевый!
Штромм вновь расправил четки, любуясь ими на просвет.
– Говорят, чтобы достичь такого эффекта, некоторые мастера сутками томили и вываривали бакелит в красном вине, на медленном огне. Кто знает… Я склоняюсь к тому, что проще было подмешивать в расплавленный бакелит красители, в которых на Востоке, как вы понимаете, недостатка нет. Также в ход шли золотая пыль, янтарная стружка – для мерцания, ладан, амбра – для аромата, который не выветривался с годами… Рецепты придумывались на ходу и хранились в глубокой тайне. Оттоманский фатуран стал чрезвычайно популярен на Востоке как среди женщин, так и среди мужчин. Но…
Штромм сделал многозначительную паузу и глубоко вздохнул. Ольга слегка шевельнулась в своем углу, словно просыпаясь. Ее темные глаза были устремлены на лампу, горевшую на столе, взгляд был тяжелым и неподвижным, как у незрячей или загипнотизированной.
– В конце тридцатых годов прошлого века началась Вторая мировая война. Весь международный оборот товаров был нарушен. Поставки товаров из Англии в Турцию прекратились. Следственно, исчез источник получения футурана, который был частью упаковки. Производство естественным образом умерло. А цены… Цены на изделия из оттоманского фатурана, которые прежде были весьма демократичными по сравнению с янтарем, сразу взлетели. Оттоманский фатуран сразу стал приманкой для коллекционеров. Теперь, в наши дни, цены на аутентичные бусины астрономические! Даже на разрозненные и поврежденные. А целое изделие, такое, как это…
Штромм перелил четки из ладони в ладонь, лаская их взглядом.
– Такое изделие стоит на рынке бешеных денег. Я не мог бы купить эти четки при всем желании. Не располагаю сейчас такой свободной суммой. Стартовая цена на аукционе – два миллиона рублей. И это мизерная цена, она должна вырасти в процессе торгов в несколько раз.
– Но почему… – вырвалось у Александры. Ей давно не терпелось задать беспокоивший ее вопрос, но она тут же запнулась, взглянув на Ольгу. Штромм пристально посмотрел на художницу:
