Подойдя к воротам, он достал из кармана пиджака связку ключей, быстро, привычно выбрал один, магнитный, и приложил его к замку калитки. Низко заныл сигнал. Штромм поманил Александру и галантно впустил ее в калитку первой.

– Всего несколько минут пешком, – повторил он, закрывая за собой калитку. – Мне засиживаться некогда, около полуночи самолет, едва успеваю. Послушайте…

Штромм неожиданно взял Александру под руку, и она вздрогнула. Подобная фамильярность всегда ее настораживала, но Штромм как будто не вкладывал в свой жест никакого подтекста. Он вел Александру по аллее и говорил спокойно, со своим легким металлическим акцентом, придававшим его речи непререкаемый тон.

– Вы должны ей понравиться, понимаете меня? – Мужчина свернул на одну из боковых аллей, в конце Александра разглядела двухэтажный белый дом, полускрытый деревьями. В глубине сада горел фонарь. – Иначе она вам не доверится. Ольга – человек первого впечатления. Она не уверена в себе, легко идет на поводу, но уж если вы ей не понравитесь с первого взгляда, ничего не выйдет и слушаться она вас не будет. Это подросток. Женщина она только с виду. Мне кажется…

Штромм выпустил локоть Александры так же резко, как схватил его. Он повернулся к женщине и вглядывался в ее лицо, словно старался запомнить каждую черту. Этот сверлящий взгляд, который Александра уже отмечала у своего клиента, производил на нее гнетущее впечатление. Она отвела глаза.

– Мне кажется, – продолжал Штромм, – что в ту ночь, когда убили ее отца, убили и будущее Ольги. Ей так и осталось двенадцать лет. Нет, она адекватна, дееспособна, но ей нужно постоянное руководство. Пока я мог, я все делал для нее. Пятнадцать лет… Приезжал из любой точки мира по первому звонку. Своих детей мне Бог не дал, семьи у меня нет, так что, наверное, в какой-то мере она мне заменила дочь… Неизвестно еще, кто из нас кому должен быть благодарен!

Александра с молчаливым удивлением отметила, что на лице Штромма появилась язвительная улыбка, противоречившая его чувствительной тираде.

– Никаких указаний я вам давать не стану, – улыбка Штромма стала еще шире, что не сделало ее приятнее. – Здесь рецептов быть не может. Доверяю вашему знаменитому чутью.

– Да, кстати, о чутье… – медленно, словно просыпаясь от тяжелого сна, проговорила Александра. – Кто рекомендовал меня вам?

– Это давнее-давнее дело, – Штромм словно забыл улыбку на неподвижном лице. – У меня была старая добрая знакомая в Москве, она знала всех на свете. Я имею в виду тех, кто торгует антиквариатом, конечно. И как-то в разговоре она упомянула вас, сказала, что вы – самый честный человек в этой области. И потому никогда вам не стать богатой!

– Кто же эта ваша знакомая? – изумленно спросила художница.

– Альбина Гуляева. У нее когда-то был собственный магазин, но потом она стала сильно болеть, ноги отказывали, она больше не могла заниматься делами. Сейчас она уже в лучшем мире.

Штромм вздохнул, искренне или притворно – понять было невозможно. Александра не сводила с него глаз. Закат догорел, стремительно стемнело, и лицо ее спутника сделалось почти неразличимым.

– Альбина была небезгрешна, как все мы, но ее мнение для меня всегда много значило, – закончил Штромм. – Поэтому, когда мне понадобились услуги посредника, я вспомнил о вас.

– Альбина была моим лучшим другом, – проговорила Александра. – Мне было тяжело ее потерять.

– Я рад, что вы умеете дружить, – Штромм повернулся и взглянул на дом, белевший в конце аллеи. – В наше время это редкое качество, а Ольге очень нужны друзья.

И направился к дому, больше не делая попытки взять Александру под руку, за что она была ему благодарна. Хотя этот человек, внушавший ей больше опасений, чем доверия, и сослался на знакомство с Альбиной, художница не могла отделаться от тягостного ощущения. «У него жесткий взгляд, фальшивая улыбка… И все эти разговоры об опекаемых сиротах…» Александра понимала, что, возможно, несправедлива к человеку, сразу вызвавшему у нее безотчетную неприязнь, но ничего не могла с собой сделать. Эдгар Штромм не нравился ей, несмотря на то что спас ее от безденежья в самый критический момент.

Их ждали – по мере приближения к дому, белевшему в глубине темного, еще безлистного сада, Александра все яснее различала кого-то за калиткой. Фонарь освещал фигуру сзади, рисуя золотой контур вокруг головы, покатых плеч, обводя руку, лежавшую на перекладине калитки. В сумерках послышался низкий, теплый женский голос:

– Как вы поздно, дядя! Вам же в аэропорт!

– Успею, все успею, такси ждет за воротами! – Штромм быстро подошел к калитке и распахнул ее, жестом подзывая Александру: – Ну, дамы, знакомьтесь!

Он представил Александру хозяйке дома, и Ольга, судорожно кивнув, протянула руку:

– Я вас ждала!

Рука, которую пожала Александра, оказалась холодной, влажной, странно вялой, словно лишенной костей. Художница произнесла, стараясь попасть в приветливый тон Штромма:

– Очень рада! Надеюсь, смогу быть полезной.

– В дом, в дом! – Штромм торопил Ольгу, слегка хлопая ее по плечу, так что сползла вязаная шаль, в которую куталась молодая женщина. – И немедленно кофе! У нас не больше получаса, потом прыгаю в такси и улетаю!

Ольга направилась к крыльцу. Штромм, не глядя, привычным жестом запер изнутри калитку, вслепую найдя нужный ключ на связке.

– Не смущайтесь, – бросил он Александре, которая стояла рядом, не решаясь последовать за хозяйкой. – Она хорошая девочка, вы должны поладить!

…Художница опустилась в глубокое кресло, накрытое пледом, другим пледом хлопотавшая вокруг Ольга тут же накрыла колени Александры. Та, чувствуя неловкость, поблагодарила:

– Спасибо, не беспокойтесь, пожалуйста, здесь очень тепло!

– Нет-нет! – возразила Ольга. – Вы просто с улицы и еще не чувствуете, здесь вечерами сыро, а я поздно затопила. Отдыхайте!

Александра огляделась. В углу большой комнаты топилась высокая голландская печь, облицованная бледно-голубыми изразцами. Александра моментально оценила их – недавно ей случилось продавать старинные плитки, снятые с печей из снесенных домов. Такие плитки и старое литье ценились на рынке, любители с удовольствием платили хорошие деньги, чтобы облицевать ими свои новые печи и камины. Изразцы на здешней печи также были старые, явно русского происхождения, кустарно расписанные. «Конец девятнадцатого века или начало двадцатого, – определила про себя Александра. – А сам дом явно конца девяностых… Тогда такой декор был не в ходу, все строились «побогаче». Исхаков явно разбирался не только в янтаре и пластиках!» Вокруг черной чугунной дверцы изразцы растрескались и были подмазаны глиной. В щелях мелькал золотой огонь.

Стены большой полутемной гостиной были почти полностью скрыты под книжными полками и картинами, развешанными вплотную друг к другу, так что свободного места уже не оставалось. Картины, как навскидку определила Александра, ничего значительного не представляли. Это были обычные трофеи с европейских блошиных рынков и из антикварных магазинов. Зачастую рамка стоила дороже самого холста. Вдоль задней стены тянулась деревянная лестница, ведущая на второй этаж. Наверху горел свет – верхние ступени были ярко освещены и казались облитыми желтым маслом.

Штромм расположился в кресле напротив Александры, возле самой печки. Вытянув ноги, прикрыв колени пледом, он помешивал ложечкой кофе, поданный Ольгой. Сама хозяйка не садилась – она хлопотала вокруг маленького круглого стола, покрытого желтой вязаной скатертью, расставляла на нем вазочки с печеньем, конфетами, пугливо звенела приборами и чашками, то и дело озабоченно приподнимала крышку пузатого кофейника и заглядывала вовнутрь, словно надеясь получить дельный совет. Над столом свисала лампа в фарфоровом белом абажуре, покрытом цветочной росписью. Мягкий свет лился на скатерть, на руки и лицо Ольги. Теперь Александра могла рассмотреть хозяйку дома.