Неприязнь и страх, что вызывало каждое наше движение, мы видели каждый день. Теперь, когда мы с братьями и Вильцедом вышли из дома, перепуганные нашим появлением люди снова разбежались кто куда. Не понимаю, правда, зачем они вообще собирались у нашего дома. Их было человек десять, а одеты они все были как рыбаки. У одного даже была удочка. Как раз он и остался стоять около дома. Как только мы его заметили, пришлось немного поторопить и без того быстрого Вильцеда, как раз уже начавшего на месте нам о чем-то рассказывать. Это был Рыбак. Думаю, можно понять, что это за человек, приведя один простой пример: когда мы выходили из дома, нигде было не скрыться от палящего уже с самого утра алого солнца, но когда мы его заметили, тенью облака мгновенно накрыло весь наш поднебесный простор. Не то, чтобы мы его, Рыбака, и вправду боялись, но мы уж точно любили пошутить по поводу него. Говорят, он был человеком с такими странностями, что с ним никто всерьез не дружил, ведь одно его присутствие вгоняло в депрессию. Увидев его, нам только больше захотелось выпить, хотя изначально это хотелось делать лишь Френтосу, а я вообще пил редко, тем более хоть не с утра пораньше. Как говорил один старый друг Френтоса, Микола, когда-то пытавшийся напоить нашу сестру чаем с женским возбудителем, "Я пью не много…А, у вас есть? – выпивает залпом столько, сколько я не выпил бы за день. – Я пью много, только когда есть много."
Увы, быстро скрыться из поля зрения кого-либо на нашей "главной" дороге было уже как пару дней невозможно из-за дождей. Дорогу не размыло, а она, просто-напросто, всегда представляла из себя смесь грязи, песка, присыпанного крупами и зерном, махоркой, кое-где рыбой, и злостно досаждавшими родителям своими действиями, барахтающимися в ней детьми. Утопая в этом месиве по щиколодку, противно хлюпая и чавкая легкими замшевыми сапогами, на всякий случай надетыми мной для посещения Ренбира, я с трудом дотягивал ногу до ноги, и так же едва успевал за братьями и Вильцедом. Совсем скоро грязь вокруг должна была уже осушиться и закоптиться на солнце, но, увы, бледные, бархатные облачка не желали этого так просто допускать, скрывая за собой все еще оранжеый восходящий его диск.
Приятный влажный бриз разносился с моря, и кое-где, по сторонам, кричали люди. Утро давалось нашему городку довольно тяжело, ведь караванами оттуда часто выходили повозки, следуя с грузами, запряженные гнедыми, но почти всегда старыми и дряхлыми лошадьми, в сторону порта. Суда пришвартовывались ненадолго, дабы не выбиваться из планов. Живший пососедству в кузнице старик, словно леший обросший всюду седыми волосами, плечистый и сухой, отгонял от плавильни, от которой и за версту, казалось, несло жаром, непослушных детей, пока их за шиворот не оттягивали родители. Завидя нас, старик взял кочергу, раскаленную докрасна, и весело помахал нам ей, радуясь, что мы, возможно, еще к нему сегодня заглянем.
–Здраве будьте, ребят! – приветливо, роняя сажу с кочерги, горловым басом кричал нам кузнец. – Давеча, Соккон, мечишко не потрескался?
–Твое во век не потрескается. – улыбался ему я, проходя мимо, зная его манеру манить всех проходящих господ известным всей округе его мастерством, и желанием самолично на них обоих, его и его мастерство, взглянуть.
Тут и там слышались крики мужиков, запрягавшись еще минуту назад тройку несших за собой обоз товара с Лафена лошадей, теперь вдруг отказавшихся помогать их делам. Два мужика, уже немолодых, раскрасневшихся с похмелья, схватив моток веревок, вскочили с лавки у дома одного из них, и с криками нагнали одну из вдруг сбежавших лошадей, повязали ее, оседлав словно дикого быка, и свалили ее наземь. Разбрасывая копытами грязь даже в нашу сторону, пустив ее целую охапку в спину Френтосу, сильная молодая кобыла ржала, фыркала, извиваясь в путах, пока мужики довязывали ей копыта. Френтос нервно плюнул в сторону, оттирая рукавом мокрую и холодную, скопаную из глубин дороги, грязь, приняв такое за работу лошади, не привлекая к этому вины мужиков. Я ему решил немного в этом помочь, и на секунду нам всем пришлось для того остановиться. Мужики, глядя на нас теперь, только гадко ухмыльнулись, вроде думая "Так вам, бандитам!"
–Как думаешь, заплатят? – указывал товарищу на хозяина лошадей, бригадира грузчиков у лавки Седого, один из них.
–А думаешь, нет? – самоуверенно разминал порозовевшие с хоть какой-то работы ручища его товарищ.
Не проходит и минуты, как работники каравана отбирают лошадь у мужиков, вручая им каждому денег максимум на бутылку "похмельного спасения", и то кидая их в грязь, откуда мужики еще минуту пытаются их вытащить. Мы, тем временем, уже уходим куда дальше вниз по дороге, в сторону порта.
Обозы проезжают мимо, по грязи, довольно тяжело, и лошади еле-еле не застревают в ней. Бессолнечная прохлада после недавних дождей пробирает кучера мимо проезжавшей тройки до костей, и он, сам старый, как смерть бледный, краше в гроб кладут, сжимается в клубок руками и ногами, дабы закрыть ими рваный промерзший полушубок. Богачи, кроме торгашей, уже давно забыли о Кацере и делах с ней, и нищета с головой накрыла ее. Не мудрено, что люди вокруг, едва сводящие концы с концами, с такой завистью и злобой наблюдали тогда за каждым нашим движением – в одном лишь мешке Таргота мы несли больше средств, чем было у всех жителей новой Кацеры вместе взятых, учитывая даже торговцев и ремесленников. Просить и умолять эти жители также либо не умели вовсе, либо просто боялись. Коренных жителей Кацеры в городе и было еще пару семей, ненадолго уезжавших из города на время нападения на наше имение Думы и его подельников, и пожар они также пропустили. К слову, вообще странно, что Дума тогда заручился чьей-то помощью, ведь всегда он, как и Даллахан, был одиночкой, не державшим связи вообще ни с кем, оставаясь загадкой, жуткой и опасной, для всего населения Запада. Никто из нас троих с братьями не видел тех головорезов, но что они там и вправду были – факт.
Брущадка порта пусть и была немало занесена грязью, по ней передвигаться было уже куда проще и приятнее не только нам, но и обозам. Спустив с нас со всех грязь с помощью окто на нее, Френтос специально, для забавы, взял наиболее твердый ее кусок в руки, и кинул его, на немалое расстояние, прямо одному из стражников порта в спину, едва не сбив его с ног, испачкав весь зад его дублета. С лицом еще не проснувшегося не то гнева, не то удивления, стражник повернулся в нашу сторону, сразу решив, что с такого расстояния докинуть грязь до него и так точно мы бы не сумели. Не найдя виновников, он попросил товарища, спавшего стоя и обнимавшего при этом древко алебарды, отряхнуть его, в то время как сам уже собирался было во весь рот зевнуть. Помешало ему неожиданное ими обоими появление впереди еще десятерых стражников, в изголовье строя которых в сторону одного из кораблей, пришвартовавшихся в порту, шел молодой офицер. Стражники решили действовать незаметнее, пусть и офицеру на них явно было плевать. В порту тогда остановилось лишь четыре корабля, все довольно крупные, и последним из них приплыла, явно самая маленькая, торговая шхуна, загруженная тоннами ящиков точно и не ясно с чем, и капитан ее, с обветренным детским лицом барин в волчьей шубе, уже как раз регистрировал ее в будке регистратора, явно также, как и все вокруг, страшно не выспавшегося.
В порту не было тихо, и кислый запах овощей с ближайшей помойной кучи на территории чьей-то хаты разносился по нему бризом не хуже запаха свежего конского навоза, появившегося, кажется, лишь секунду назад. Звуки из города хорошо перебивались портовой суетой, грохотом колес обозов, ударов волн о мостовую, и росказнями Вильцеда о его ненормальных товарищах, которые то "Пошли ловить угря на макарошку", то "Выломали с борта доску на костер, и ей забили вдруг образовавшуюся на ее месте дыру с обратной стороны, когда корабль начал тонуть". По его словам, в порту Кацеры уже не останавливаются обычные пираты, а такие, как они, останавливаются лишь закупить товара, чаще популярное ныне вишневое вино, которое у них потом будет выпрашивать обнищавшая Налоговая. Как ни странно, Вильцед хорошо знал о делах Соляры с того момента, как он ушел в море. Было бы неплохо, если бы мы встретили его теперь и сами. Он был довольно умен, и с ним всегда было, о чем поговорить. Даже жаль, что его товарищи, еще прослышав о Шеагральминни, так скоро разбежались.
