Бывает.
Принять блудную дочь домой? Это повредит репутации. Или дело не в репутации, но… она сослала меня в этот дом, подальше с глаз, надеясь, что здесь я, точнее, Иоко, не выдержав одиночества, придет к чудесной мысли о необходимости отправиться в монастырь, а она…
Но чем ей мешает дом?
Именно тогда, как поняла, появились разговоры про аренду.
Угрозы.
И тот чиновник… откуда она узнала? Вряд ли человек этот, будь он хоть в малом уме, стал бы распространяться о сыгранной с Иоко шутке. Здесь мздоимцев терпят, а вот обманщиков, как я поняла, не любят, тем паче если они на службе Наместника состоят и говорят его словом… да, он молчал бы, ибо одно дело слово против слова, и совсем другое…
А если Иоко проговорилась матушке о своем намерении?
Или не она, но…
Так, соглядатай в доме? Или за домом? Кто-то, кому поручено присматривать за домом и его хозяйкой. Посещение местной канцелярии не осталось бы незамеченным… а там отыскать чиновника, предложить ему что-то куда более ценное, нежели…
Смысл?
Есть он, я шкурой чую, не той нежной, что досталась бедной Иоко, но собственной, не единожды пострадавшей от подковерных игрищ. И дело вовсе не в родовой чести…
Что ж, в ближайшее время мне все же придется побеспокоить одного почтенного старца.
– Вы изволили разговаривать очень громко… вы умоляли матушку оставить нас в покое…
– А она?
– Она, – Шину низко склонила голову, – сказала, что отстанет, лишь когда спасет вашу душу от вечных мук…
Чудесно.
Монастырь и иные варианты не рассматриваются…
Я постучала пальцем по столу.
– Что-то еще?
– Вечером вам стало дурно, – сказала Шину. – Сперва вы решили, что это от переживаний, но после… я заварила вам водный корень, а Мацухито собрала другие травы. Вы сами сунули пальцы в рот, чтобы вызвать извержение нутра…
Поэты они здесь. И если я так поступила, то неужели подозревала неладное? Только поздно. Пары часов хватит, чтобы яд впитался… но… не слишком ли радикально? Одно дело мошенничество, и совсем другое – убийство.
Или…
– Спасибо, Шину. – Я поклонилась. – Ты очень помогла… и впредь, как ты думаешь, буду ли я права, отказав ей в праве заходить сюда?
– Этот дом принадлежит ей…
В том и проблема…
Несомненно.
Глава 11
Этот посетитель явился следующим днем, когда небо соизволило потемнеть. Местные вечера были скоротечны, как девичий век. Я отдыхала в саду. Пусть разум и тело восстановились после болезни, но все равно уставала я как-то слишком уж быстро.
Да и забот меньше не становилось…
Шелковые нити подходили к концу.
И рис.
И еще надо было купить хорошего жира, лучше у тьерингов, если есть у них жир морского зверя…
Соль.
Ароматные масла, без которых мыла не сваришь.
Запасы кухонные.
И письмо почтеннейшему хранителю, который, помнилось мне, был другом отца, и в этом теперь виделся свой особый смысл. Захочет ли он принять меня?
Не узнаю, если не спрошу.
Нерешительность Иоко, неуверенность ее в себе и во всем мире никуда не ушли, и мне стоило немалых сил преодолевать их. Моя рука дрожала, и кисть никак не желала касаться шелка…
Нужные слова, нужные знаки, которых я сама не напишу, ибо рисование и в юные детские годы давалось мне не слишком хорошо. А значит, я должна воспользоваться умением Иоко, но притом переступить через ее сомнения…
Нехорошо тревожить занятого человека.
Нехорошо. Но иногда приходится.
Знак шэнь – обращение… и уродливейшая клякса, которой не место на листе. И злость. И тут же страх… она так привыкла бояться, эта девочка, что не верила себе самой.
Я со вздохом отложила ненаписанное письмо.
Седьмой испорченный лист.
Попрошу Кэед.
Вопросов задавать она не станет.
И, сложив кисти в шкатулку, я вышла в сад. Сад нас обеих успокаивал. Здесь уже ощущалась прохлада, и память подсказывала, что морозы приходили здесь рано, наводя свой особый порядок, что в доме, что в городе.
Я подняла тронутый багрянцем кленовый лист.
И еще один.
В доме найдется глиняная чаша для осеннего букета… а если и нет, то… в той, другой жизни мне вечно не хватало времени, чтобы остановиться.
Зимы пролетали, оставляя после себя сожаление об испорченных солью сапогах, и еще ощущение слякоти и общей неустроенности. Сгорали весны, и лето умещалось в один миг, между удушающей жарой и осенними вдруг дождями, а те тянулись и тянулись, раздражая сумраком.
Здесь дожди тоже будут.
И сумрак.
И солнце надолго спрячется за серую стену облаков. И говорят, что осенью оживают разные духи. Лисы-кицунэ плетут себе наряды, выплавляя золото из листвы. Они собирают ее в огромные медные котлы, под которыми раскладывают костры из шишек и человеческих костей, и тот, кто вдохнет дыма этих костров, сам получит толику силы. Мудрости. И злобы.
Поэтому ставни осенью запирали.
А еще люди складывали собственные костры, из старых вещей, ибо недосмотришь – и из древних шлепанцев появится бакэ-дзори[17], а фляга для сакэ породит коварного шептуна-камэоса[18]…
Засвистит ветер, разрезанный серпом ветророжденной ласки.
Поползут к берегам рек водяные-каппа…
– Красиво, – сказал кто-то, и я вздрогнула, обернулась, выпустив ворох листвы. А ветер подхватил ее, закружил, будто пытаясь наспех вылепить то ли чудовище, то ли просто существо иного толка, каковые порой являлись людям. Главное, что на мгновение у него получилось, но…
Кошка?
Или паук-прядильщик, способный изменить судьбу?
Сгорбленная старуха, что является без приглашения и, поселившись в доме, забирает все светлое, что было в нем?
Мужчина стоял на террасе.
Невысокий.
И пожалуй, даже хрупкий какой-то. Тьеринг? Пожалуй, но… в его чертах было что-то и местное. Правда, среди местных не попадались мне люди светлые, а этот был блондином. Пепельным. И волосы отрастив, не стал сбривать их со лба и боков. Он заплел косу, украсив ее тремя белыми лентами, и это что-то да значило, но вот что – Иоко не знала. Она, было показавшаяся миру, спряталась, оставив мне и чужака, и мифических лисиц, и соседскую кошку, которая, перебравшись через забор, устроилась на террасе. Та, словно подглядев мысли, приоткрыла желтый глаз и усмехнулась.
– Не боишься, женщина? – голос у мужчины был низким, хрипловатым.
Простуда?
Или сам по себе?
– Вас?
– Ее, – он указал на кошку, чей хвост раздраженно дернулся. – Говорят, они вырастают огромными, способными сожрать человека…
Теперь она открыла оба глаза и, перевалившись на спину, подхватила плотный лист.
– Хвост у нее пока один, – возразила я.
Взмах лапы, и когти попросту разрубают лист на аккуратные полосы… а ведь и вправду для кошки это немного… чересчур? Но она лежит и смотрит, выжидающе так.
Прогоню? Схвачусь за метлу? Или сразу за колдуном отправлю?
– Вреда от нее нет. – Я опустилась рядом с кошкой и осторожно коснулась мягкой шкурки. – А польза несомненна… мыши не досаждают.
Как ни странно, гость мой не стал возражать. То ли привык к существам необычным, то ли не счел возможным воевать в чужом доме. Кошку, впрочем, он обошел стороной и, приблизившись ко мне, сказал:
– Я представлял тебя иначе.
– Я не представляла вас вовсе. – Кошка заурчала и потерлась о пальцы.
Оборотень или нет, но ласку она любила.
– Урлак. Хевдир здесь.
Надо же… а не похож… то есть не то чтобы я имела представление о том, как должен выглядеть хевдир, но… Наместник, опираясь на память Иоко, редко появлялся на людях. А если и случалось ему покидать лаковые стены своего дома, то путешествовал он в шелковом палантине, который несли крепкие мужчины. Паланкин окружала охрана с бамбуковыми палками и мечами.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
