И матушка старалась быть с ним любезной.

А он на нее не смотрел. И на меня не смотрел. На золото только. И мутноватые глаза его оживали.

«Драконий выблядок», – сплюнула мать, когда старик переступил порог. И Иоко показалось, что она услышала такой ехидный смех…

Нет, матушке денег хватило бы до конца ее дней.

Но почему лишь матушке?

Плохо не знать законов. Очень плохо. Я пыталась вспомнить те свитки, которые Иоко читала. В них ведь должно было быть хоть что-то по правам наследования? Ведь вопрос весьма и весьма актуальный…

Я не успела.

Ее принесли в паланкине.

И высокий слуга с трещоткой шагал впереди, распугивая уличных мальчишек и голубей. Впрочем, на нашей улочке ни тех ни других не водилось, а потому голос его:

– Дорогу госпоже! – лишь беспокоил соседей.

Паланкин внесли во двор и бережно поставили на террасу. Скользнул в сторону шелковый полог, расшитый вишней… кажется, новый, во всяком случае, Иоко такого не помнила. Ступила на доски махонькая ножка в зеленом башмачке. И слуга поспешил подать руку, не позабыв набросить на нее черный кусок материи.

Матушка Иоко некогда была красива.

Она в совершенстве владела искусством рисования лица и теперь, спустя годы, лишь преуспела в нем. И наверное, по местным меркам, это было красиво. Я же видела перед собой не лицо, но маску. Белоснежную. Ровную.

Ни одна морщинка не смела портить этой лакированной глади. Высокая прическа – подозреваю, искусственного происхождения – радовала глаз обилием украшений.

И Иоко стало… неудобно?

Цубуши-шимадо пристало носить юным девушкам, но отнюдь не дамам, разменявшим сорок весен, чересчур уж игриво и…

Три гребня-куши, шнуры из золотых нитей и полупрозрачные низки бисера, которые поблескивали и переливались при каждом движении головы. Заколки-канзаси из шелковых лент. Всего этого слишком уж много. В этом великолепии лицо ее кажется маленьким. А красный рот и вовсе точка. Глаза где-то теряются. А вот брови – две нарисованные точки у самой линии волос. Идеальные по форме, но… смешные? Именно. Я поняла, что та часть меня, которая все еще была далека от этого мира, готова расхохотаться, а это было бы невежливо. И потому я позволила Иоко сгорбиться, глядя на собственные ботинки. Или вот на кимоно смотреть можно. Красивое. Темно-зеленое и украшенное расшитыми гербами.

– Ты стала выглядеть еще хуже, чем раньше, – сказала матушка, окончательно убив во мне надежду на то, что встреча пройдет мирно.

– И я тоже рада тебя видеть, матушка…

А ведь я уже месяц здесь.

И болела тяжело, о чем наверняка сообщили, только матушка не соизволила навестить меня ни во время болезни, ни после выздоровления.

Дом этот, который рассыпался на глазах.

И пустые кладовые.

Исчезнувшие деньги… что ж, у меня набралось много вопросов.

– И манеры по-прежнему оставляют желать лучшего… я устала, – капризно произнесла она, раскрывая темный веер, расписанный той же вишней. – Пусть твои девки подадут чай…

– Они не девки.

– А кто? Такие же неудачницы, как ты сама. Боги, я должна была родить мальчика. Я верила, что рожу сына, и все говорили, что будет именно так, но, наверное, духи-уно подменили младенца в утробе. Мне действительно не следовало смотреться в то зеркало… старуха предупреждала…

Матушка чувствовала себя… как дома?

Нет, пожалуй, я в этом доме не позволяю себе подобного поведения.

– Еще не разродилась? – поинтересовалась она, ткнув пальцем в живот Юкико. – Тебе не следовало принимать ее, все-таки какая-никакая репутация оставалась… а эта до сих пор ведет себя непотребным образом?

– Зачем ты пришла?

Я встала перед матушкой, не позволив ей войти в покои Кэед. Та бы вряд ли стала молчать, а ссора… я еще не поняла, во что обошлась бы нам эта ссора.

Правда, с каждым словом я все яснее понимала: конфликта не избежать.

– Ты их разбаловала. – Матушка пропустила мои слова мимо. – И сама… сын всенепременно позаботился бы о бедной матери… но ты… мое величайшее разочарование… не особо красива, не слишком умна…

– Но выкуп ты за меня взяла неплохой.

Я наступила на горло ярости.

Не сейчас.

Матушка лишь отмахнулась:

– Ты могла бы получить много больше, если бы хватило ума повлиять на мужа…

На того уверенного в своей правоте ублюдка? Дышать надо. Глубоко и спокойно, вспоминая темную гладь ручья.

– …но ты оказалась слишком слаба, беспомощна и к тому же пуста… позор на мою голову! – Она коснулась прически тонким пальцем, который сперва показался мне неправдоподобно длинным, но память Иоко подсказала, что дело не в пальце, а в накладках для ногтей. Длинные. Тонкие. Изящные. Расписанные то ли цветами, то ли змеями… как и шпильки в ее волосах.

– …тебе следовало бы отправиться за мужем, чтобы спасти имя семьи, но…

Покрытые черным лаком зубы. И рот, в который я смотрю неотрывно. Этот рот кажется мне вратами в бездну. Вот сейчас она раззявится и проглотит меня целиком, а потом и остальных, и дом, и даже город…

Я моргнула, избавляясь от наваждения.

– Я просто последовала твоему примеру, мама, – сказала я, и слова эти, к огромному моему удивлению, дались просто.

Более того, я ощутила огромное облегчение.

Не мое.

Иоко?

Или то, что осталось от нее? Что бы ни было, но оно помнило удушающую заботу этой женщины, которая притворялась любящей матерью, а на деле…

Может, и вправду подменили ее зеркальные духи? Это ведь случается с особо самовлюбленными красавицами, а Иоко не заметила.

Матушка замолчала.

И молчала как-то нехорошо… лязгнули ноготки, и показалось, что с огромным удовольствием полоснули бы они по моей щеке.

Или горлу?

Я прикрыла шею ладонью.

– Не сравнивай нас! У меня на руках осталась маленькая дочь и хозяйство…

…и двадцать три тысячи золотых монет, которые ныне спокойно обретаются в хранилище. А еще пара лошадей, повозка и два десятка слуг. И это не считая всяких мелочей вроде серебряной посуды или коллекции нефритовых фигурок, которые отец вырезал удовольствия ради, но…

– Впрочем, чего еще ждать от столь неблагодарной особы? – Матушка сложила руки, и рукава кимоно сомкнулись, скрывая и ладони, и металлические когти. – Надеюсь, когда-нибудь боги пошлют тебе просветление…

Уже послали, иначе, нежели божественным вмешательством, я свое появление в этом доме объяснить не способна.

– …а мне покой…

– Тоже очень на это надеюсь…

…и не слишком огорчусь, если покой этот будет вечным.

Матушка молчала.

И я не спешила продолжать беседу, как не предлагала пройти на террасу. Чаепитие? С нее станется яду в чай плеснуть… а может… надо бы выяснить, не появлялась ли матушка накануне моей болезни. И если так, то…

Подозрения.

И с тем колдуном, силами которого я поправилась, встретиться стоило бы, вот только подозреваю, что без денег он со мной говорить не захочет. А с другой стороны, попытка – не пытка.

– Я жду. – Матушка первой потеряла терпение.

– Чего?

– Денег.

– Каких? – Что ж, кое-что стало проясняться.

– Болезнь лишила тебя остатков разума? – Матушка позволила проскользнуть насмешливым нотам.

– Памяти.

– Что?

– К сожалению, я очень плохо помню то, что происходило со мной в последнее время. – Я все же направилась к террасе. В доме слишком много… не то чтобы любопытных, но эти женщины не слишком обрадуются, узнав о моей амнезии. – А потому действительно не понимаю, дорогая матушка… – получилось слишком уж насмешливо, – о каких деньгах ты говоришь.

– О тех, которые ты обязалась платить мне.

– За что?

– За дом.

Вот как… за дом, стало быть… и не только за дом. И неужели Иоко была настолько наивна, что действительно давала ей деньги?

Давала.

И не только свои… но все равно не понимаю. Матушка отнюдь не бедствует. И даже если она каждый день будет приобретать новое кимоно, что слишком расточительно – по натуре она довольно скупа, – ей хватит золота на многие годы, а она…