Годы ученичества у Гийонне-Мервиля оказались весьма плодотворными для Бальзака. Он изучил судопроизводство, эту незыблемую процедуру, которая играла огромную, но еще очень мало изученную роль в жизни мужчин и женщин. Он «жил в мире, где были на короткой ноге со сводом законов и богиней правосудия». В будущем он превратит их в орудия своей мысли. «Именно с помощью юриспруденции, – писал де Саси, – его мысль попытается пробить себе дорогу в лабиринте существования». В конторе стряпчего завязываются семейные драмы, и здесь они находят развязку. Тут Оноре увидел женщину, стремившуюся лишить всяких прав своего мужа, полковника наполеоновской армии, который вернулся из Германии после плена и, точно привидение, возник перед женою, вторично вышедшей замуж; юноша знакомился с сотнями порожденных жизнью романов, раскрывавших чаще всего низменные побуждения и реже – благородные порывы представителей рода человеческого. Он сидел рядом с клерками конторы, бедными и алчными молодыми людьми, которые делали вид, будто для них не существует ничего святого, и могли показаться чудовищами, но часто обнаруживалось, что они живут на свои сто франков в месяц в каморке на шестом этаже вдвоем со старушкой-матерью, о которой нежно заботятся. Переписывая прошения, клерки перемывали косточки клиентам. Они работали в полутемном помещении, где пыль превращалась в жирные хлопья; вдоль стен, украшенных большими желтыми объявлениями о продаже недвижимого имущества, тянулись громадные шкафы, набитые связками бумаг, конторки и письменные столы были испещрены пятнами. Здесь стоял тяжелый, острый запах сыра, котлет и дешевого шоколада, который варили себе клерки, смешивавшийся с запахом пыльных бумаг. Контора стряпчего – «одно из самых отвратительных заведений на службе общества», и все же именно тут молодой Бальзак постигал страшную поэзию жизни. Сам он обладал такой неистощимой фантазией (и так умел смешить людей), что часто мешал работать своим коллегам. Однажды старший клерк прислал ему записку такого содержания: «Господина Бальзака просят не являться нынче в контору, ибо предстоит очень много дел».

По вечерам он играл в бостон или вист с бабулей; с годами характер у нее смягчился, она питала слабость к внуку и порою умышленно проигрывала ему небольшие суммы, которые он употреблял на покупку книг. Оноре все больше увлекался чтением, ему нравились трудные, редкие, необычные книги; в нем, казалось, без всяких оснований крепли честолюбивые надежды, он не сомневался, что его ожидает слава, богатство и любовь. Если верить свидетельству его сестры Лоры, Бальзак, несмотря на вечное безденежье, с юности пользовался успехом у женщин. «Он хотел нравиться и вскоре стал героем весьма пикантных приключений; они еще слишком живы у многих в памяти, и я не решаюсь о них рассказывать. Могу только заверить, что, пожалуй, ни один мужчина не имел бо́льших оснований уже на заре своей жизни сделаться фатом». И затем Лора Сюрвиль вспоминает о том, как Оноре выиграл пари, заключенное с бабушкой, добившись благосклонности одной из самых хорошеньких женщин Парижа, имя которой госпожа Саламбье необдуманно назвала, будучи уверена, что тут уж она никак не проиграет ста экю, служивших ставкой в споре. Однако Оноре выиграл, выиграл – несмотря на вечно растрепанные волосы и большой рот с уже выщербленными зубами: пылкое красноречие, красивые глаза, в которых сверкал ум, а быть может, также и молодость принесли ему победу. Бабуля отнюдь не была ханжой, и надо признаться, что в этом «небесном семействе» играли в довольно странные игры.

Тысяча восемьсот девятнадцатый год внес большие перемены в жизнь семейства Бальзак. Граф Дежан, начальник Бернара-Франсуа, неожиданно предложил своему подчиненному, которому исполнилось семьдесят три года, подать в отставку. Старик терял внушительное жалованье – семь тысяч восемьсот франков в год; и, несмотря на все его попытки добиться увеличения пенсии, на просьбу принять во внимание его прежнюю службу в качестве секретаря Королевского совета, размер годового пенсиона был определен ему всего лишь в тысячу шестьсот девяносто пять франков. К этой скромной сумме прибавлялись только доходы госпожи Бальзак (дом в Париже, ферма неподалеку от Тура), небольшие сбережения, помещенные в государственные бумаги, да пресловутая тонтина Лафаржа. В связи с тонтиной вставал вопрос о долголетии, и тут уж Бернар-Франсуа никого не боялся. Он знал сотню способов продлить жизнь и не раз вспоминал о венецианце Корнаро, который к сорока годам подорвал свое здоровье и тем не менее умер столетним старцем; он говорил на эту тему с утра до вечера, посмеиваясь над другими участниками тонтины, которые умирали один за другим: Бернар-Франсуа именовал их «дезертирами».

Итак, будущее сулило чудесное обогащение, но пока что доходы семьи сильно уменьшились и продолжать жизнь зажиточных буржуа в квартале Марэ стало невозможно. У Бальзаков были свои представления о достоинстве, и они не желали ронять себя в глазах соседей. Уж лучше поселиться где-нибудь за пределами Парижа. Жилье, провизия, слуги – все там будет не так дорого. Двоюродный брат госпожи Бальзак, Клод-Антуан Саламбье, согласился купить дом в Вильпаризи, на дороге в Мо, и сдавать его внаем своим родственникам. Селение это, расположенное на полпути между Парижем и Мо, насчитывало пятьсот жителей; беленные известью дома без украшений вытянулись вдоль главной улицы, которая была частью шоссе Париж – Мец. Отсюда в разных направлениях уходили дилижансы. Поэтому в селении насчитывалось шесть постоялых дворов, там останавливались пешеходы и верховые, бо́льшую часть постояльцев составляли обычно возчики, коммивояжеры и торговцы. На главной улице постоянно слышался стук колес, крики форейторов, возгласы бродячих комедиантов, выступавших с дрессированными животными. Почтальон доставлял корреспонденцию из соседнего городка Клэ.

В числе местных именитых жителей были: граф д’Орвилье, весьма скромный «замок» которого стоял против дома Бальзаков; Габриэль де Берни с семьей – парижане, приезжавшие сюда только на лето, и какой-то полковник в отставке. Двухэтажный дом Бальзаков имел пять окон по фасаду и увеличивался мансардой; в саду так густо разрослись кусты, что за ними не видно было плодовых деревьев и огорода. На втором этаже были три отапливаемые комнаты, где жили госпожа Саламбье, госпожа Бальзак и Лора. Ветеран тонтины Лафаржа, железный человек, довольствовался комнатой без камина, и дети побаивались «сквознячка из-под папиной двери». Лоранс спала в кабинете, расположенном рядом с комнатой Лоры. Когда Оноре приезжал домой, его помещали в мансарде. В доме были две служанки – глуховатая соседка Мари-Франсуаза Пелетье, которую все называли мамашей Комен, и кухарка Луиза Лорет, вскоре вышедшая замуж за садовника Пьера-Луи Бруэта.

Обитатели селения радушно встретили это живописное семейство, где, как пишет Мари-Жанна Дюри, «каждый был достаточно умен, образован, говорлив, недурно писал, но при этом отличался обидчивостью и раздражительностью». Бернар-Франсуа все еще одевался по моде Директории, обладал завидным здоровьем, обедал в пять часов вечера, причем меню его состояло главным образом из фруктов (один из пресловутых рецептов долголетия!), а спать ложился с курами. Его комнату украшал книжный шкаф, ключ от которого он всегда носил при себе; выйдя на пенсию, старик целыми днями читал. Тацит и Вольтер помогали ему спокойно переносить нервные припадки супруги и обидные замечания тещи – она называла зятя «несносным хвастуном» и завидовала его бодрости. «Хорошее расположение духа изменяло Бернару-Франсуа только в тех случаях, когда, несмотря на выработанный им режим, его теории долголетия оказывались слегка поколебленными. Если у него разрушался зуб, этот прискорбный случай сильно огорчал его и повергал в уныние», – пишет в своей книге Мари-Жанна Дюри. Но он быстро успокаивался. «Все бренно в этом мире, – говаривал он, – непреходяще одно только душевное равновесие». Если он страдал от подагры, то тешил свое тщеславие тем, что «это недуг аристократический», который восходит к самому царю Давиду. Больше всего Бернар-Франсуа сожалел, что, в отличие от вышеупомянутого царя, ему не дано жить в окружении шестисот юных наложниц.