– Я слышал богатые графы обожают покупать себе всякую шваль ради утехи! Ты вроде ничего. Может получится подсунуть тебя какому–нибудь вельможе. Будешь жить, как в сказке, если, конечно, сможешь его ублажить! – последние слова торговец произнёс с садистским наслаждением.

Адарлина заметила, что в глазах фэйки блеснули слезы, но та даже не пыталась их утереть, продолжая глядеть в одну точку не мигая. Хрустальные бусины падали с темных ресниц и разбивались о жёсткую соломенную подстилку. Адарлина впервые видела, чтобы кто–то плакал настолько красиво.

– Не реви! – безжалостно усмехнулся торговец.

Адарлина помнила его. Именно он забрал её с рабочих полей, после того, как отвалил жене хозяина круглую сумму, которую явно намеревался отбить вдвойне.

– Всё же большая разница: быть шлюхой в Доме удовольствий или же подстилкой одного единственного хозяина. Это должно казаться тебе благом, – продолжал глумиться он, периодически промокая махровым платочком потеющий лоб. Его второй подбородок лежал на груди, а пивное брюхо покачивалось в такт шагам несчастной кобылицы.

– Delu de’s mass… – прошептала фэйка, и Адарлина невольно вздрогнула. Толи от того, что впервые за весь путь услышала голос девушки, то ли от холодной ненависти, которая переполняла её слова.

– Чего сказала?! – торговец явно был не силён в фэйском языке, но по тону догадался, что эти слова отнюдь не ласковые.

Девушка не отвечала. Её слёзы высохли, а выражение лица снова стало бесстрастным.

– Мерзавка, отвечай мне, не то пожалеешь, что я забрал тебя из того борделя! – рявкнул торговец. Его лицо побагровело, и он со злостью саданул по стене повозки.

Импульс передался фэйке, и она упала на середину вонючей подстилки.

Адарлина испуганно сжалась, вскинула голову и встретилась глазами с торговцем. Он с отвращением оглядел её лицо. Похотливые глазенки скользнули по телу, едва прикрытому рваной одеждой.

– Да–а–а, – зловеще протянул он, – это будет то ещё представление!

От его мерзкой полуулыбки к горлу Адарлины подступила тошнота. Что он собирался с ними делать? Она бы не посмела спросить.

Работорговец пришпорил лошадь и ускакал вперёд. Из груди Адарлины вырвался судорожный всхлип. Она откинула голову назад и пару раз стукнулась затылком о старое скрипучее дерево, стараясь подавить нарастающее отчаяние.

Да, она рабыня – покалеченная, сломленная и душой, и телом. Её ступни черны, а руки грубы. Она была рождена, чтобы работать всю свою жизнь, и Адарлина смирилась с этой участью, но… Работать в поле, в доме, на кухне, в конюшне – только не в Публичном доме!

Сердце сжималось в груди от страха. Ей сразу вспомнились горящие глаза пограничников, рассматривающих её нагое тело. Нет, она не сможет это пережить.

– Не плачь.

Адарлина не сразу сообразила, что обращаются именно к ней. Фэйская полукровка с трудом прочистила горло.

– Они видят твою слабость. Это пробуждает в них жестокость.

Адарлина уставилась на фэйку, сидящую напротив. Её каштановые волосы свисали сосульками аж до самого пола, смуглая кожа приобрела нездоровый землистый оттенок.

– В них? – прохрипела Адарлина.

От нескольких недель молчания в горле першило. Со страшной неотвратимостью фэйка покачала головой.

– Эти чистокровные отродья не просто… Жестоки. Они безжалостны, – она не нашла других слов.

У Адарлины подвело живот, ей показалось, что её сейчас вывернет на пол, но она ничего не ела уже несколько дней, поэтому выходить было нечему.

– Они живут долго, – продолжила фэйка, – неприлично долго. И жизнь успела им наскучить. Они не ценят её. Их развлечения зачастую смертельны для рабов.

Адарлина не знала, что ответить. Она подумала, что лучше бы фэйка продолжала молчать до конца их пути.

Повозка остановилась в узком переулке. Конечно же, их подвезли к чёрному входу. Послышались переговоры, затем, где–то вдалеке, заскрипели двери. От этого звука Адарлину бросило в холодный озноб. Ей хотелось кричать, броситься бежать как можно дальше от этого страшного и позорного места. Но она слишком боялась. Боялась остаться, боялась бежать. Такова была её судьба, и Адарлина не могла ей сопротивляться.

Её буквально выволокли из повозки, как мешок с картошкой, и, подхватив под руки, потащили в дом, вслед за фэйкой. Они даже не успели оглядеться, как их тут же стали спускать в подвал.

Адарлину втолкнули в маленькую, скромно обставленную комнатку и захлопнули дубовую дверь. Посредине стояла большая ванная лохань, над которой уже клубился пар. Матёрая женщина, с мозолистыми руками и грубым безучастным лицом, шагнула к дрожащей девушке и без каких–либо прелюдий просто сорвала с неё все лохмотья.

Адарлина обняла грудь руками, но женщина, даже не взглянув на неё, кратко велела забраться в лохань.

Она долго и безжалостно тёрла тонкую и израненную кожу Адарлины, заставляя ту вскрикивать и стонать, когда грубая мочалка проходилась по особо чувствительным шрамам. Мыло, которым обмывали девушку, имело тошнотворно сладкий запах, совершенно непривычный Адарлине. Женщина несколько раз натерла её волосы этим же мылом и долго омывала их, поднося новые вёдра с водой, сетуя на длину и густоту.

Когда, после третьего раза, наконец, сошла вся грязь, женщина просушила их полотенцем и удивленно моргнула. Тёмная копна стала чернее самой ночи.

Волосы у Адарлины были густые и слегка вились. Несколько раз она обрезала их точёной косой, чтобы не мешали работе, но они снова отрастали, ещё гуще и ещё темнее. Ей приходилось обматывать их бечёвкой несколько раз, чтобы хоть как–то скрепить на затылке. Такая здоровая грива угольно–чёрных волос неприлично выделяла её на фоне болезненных, русых, худощавых служанок. В отличие от них, глядя на Адарлину, хозяева видели что–то, что им нестерпимо хотелось сломать. Их гнев всегда был направлен именно на неё. Адарлину истязали снова и снова, словно не понимая, что она уже давным–давно сломлена.

– Какая грива, – буркнула женщина себе под нос, вытаскивая Адарлину из лохани и заворачивая её худое тело в тяжёлое полотенце.

Ещё никогда мытье не давалось девушке с таким трудом. Вся кожа болела от грубой мочалки, особенно спина.

Адарлина попыталась повязать полотенце, но женщина отобрала его, как только закончила её вытирать. Адарлина снова попыталась прикрыться, на что она презрительно фыркнула.

– Оставь это, девочка. Ты не в том положении, чтобы играть в скромность.

– Я никогда не была куртизанкой, – прошептала Адарлина, дрожащим голосом.

Женщину приподняла одну бровь, её слегка удивило это признание. Обычно сюда попадали только бывалые опытные шлюхи.

– Тогда тебе придётся ещё хуже, – тяжело вздохнула она и усадила обнажённую Адарлину на деревянную скамью перед большим зеркалом.

Служанка принялась расчесывать её волосы, быстро и ловко перебирая влажные пряди. Вероятно, это было редкостью среди шлюх, и служанка считала их чуть ли не единственным достоинством будущей куртизанки.

– С такими безобразными увечьями ты не найдешь себе покровителя, а значит останешься здесь и будешь принимать всех подряд.

От её слов, Адарлина задрожала ещё сильнее, забыв про холод, окутавший её обнаженное тело. Закончив с волосами, служанка уперла руки в бока.

– Я попробую тебе помочь, – неожиданно буркнула она, и у Адарлины ёкнуло сердце, – так что сиди смирно.

– Помочь? – Адарлина дрожала от страха и стыда, неотрывно глядя на своё отражение в зеркале. – Как мне вообще можно помочь?

Адарлина пребывала в таком отчаянии, что с этой грубой женщиной ей было уже не страшно говорить. Она чувствовала, что через руки этой служанки прошла не одна сотня таких же несчастных, как она.

– Бежать тебе не удастся, – проворчала служанка, откладывая гребень. – Да и некуда тебе, я уверена. Я пойду, подберу тебе наряд получше, чтобы прикрыть эти уродливые шрамы. Обычно на Аукцион всех наряжают в лиф и пояс с тонкой полоской шёлка спереди и сзади, чтобы гости могли рассмотреть всё, что им нужно. Но в случае с тобой, такой наряд обречёт тебя на судьбу дешёвой подстилки на нижних этажах.