Часть его страстно желала раскрыть Сидней правду об ее отце, сорвать с него маску и обнажить ужасную, мерзкую личину человека, которого она воздвигала на пьедестал. Человека, за которого она была готова отписать свое имущество и жизнь кому угодно. Но он зашел слишком далеко. Прошло слишком много времени. И он не мог рисковать, раскрывая ей свои планы на Джейсона. Не сейчас.

Так близко. Его дыхание отозвалось грохотом в груди. Боже, я подобрался так близко.

И женщина — не важно, как сильно он жаждал попробовать ее на вкус или погрузить свои шары в ее глубину — стоила его мести. Наказания за его отца.

Он улыбнулся, и его температура сравнялась с арктической.

— Разумеется, — протянул он. — А мне нужен письменный, юридически обязательный документ, отражающий все мои сделки.

На мгновение ее глаза закрылись, и, хоть она и старалась, не смогла не вздрогнуть от его атаки. Он стиснул зубы. Проклятье, да, он был холодным, первоклассным ублюдком, но, черт подери, она не заслужила этой колкости.

Сконфуженный, он сжал руки в кулаки.

— Я...

— Ты действительно чудовище, как тебя и называют, — прошипела она, а потом, развернувшись, выпрямив спину и вскинув голову, вылетела из его кабинета. Дверь закрылась с тихим щелчком, таким же эффектным, как если бы она стукнула ей со всей силы.

Значит, у котенка есть когти. И она оцарапала его до крови.

Лучше бы ему об этом не забывать.

Глава 7

Уже во второй раз за эти дни Сидней стояла у офиса корпорации ее отца. Вчера ее грудь была наполнена тревогой и осколками надежды. Сегодня же эта надежда была уничтожена признанием Терри и ее подписью на законном, обязательном договоре.

К тому времени, когда она вернулась из офиса Лукаса, договор, в котором подробно описывались условия их соглашения, уже пришел ей на почту. Почти как если бы он заранее составил документ в ожидании ее покорения его шантажу. Она усмехнулась. Никаких «почти» здесь быть не может: Лукас Оливер был одним из самых самонадеянных мужчин, которых она когда-либо встречала. Скорее всего, он нисколько не сомневался, что, в конечном счете, она капитулирует.

Распечатав, внимательно изучив, подписав договор и отправив его обратно Лукасу, у Сидней не было причин откладывать объявление ее отцу новостей о расторгнутой помолвке. В ее животе свернулся страх. Она сглотнула, прогоняя морскую болезнь, родившуюся из страха и беспокойства. Боксер избивает и причиняет боль своими кулаками, а вот ее отец использовал слова и ледяное молчание, чтобы ранить и калечить. Она была принимающей стороной таких сокрушающих ударов неодобрения слишком часто, чтобы сосчитать точно. Однако каждый раз был как первый, самый болезненный.

И вот сейчас она должна была встретиться с отцом и сообщить ему, что она не только собирается унизить его публично, закончив свои отношения с Тайлером, но и, вероятно, разрушить его длительные деловые и личные отношения с Рейнхолдсами.

Он даже не узнает, что, принимая на себя этот удар, она сохранит то, что любит больше всего. Она подвела его однажды — она не сделает этого снова.

Она втянула воздух, собираясь с духом для встречи с резким осуждением и презрением.

— Сидней.

Испугавшись донельзя, она резко вскинула голову, чувствуя, как сердце ушло в пятки.

Она моргнула. Пристально вгляделась. Опять моргнула.

Лукас стоял рядом с ней, прохладный октябрьский ветер теребил его темные волосы, будто бы тоже был не в силах сопротивляться притягательности этих густых прядей.

Ей было знакомо это чувство. Черт побери.

Он так... «привлекал» — это было таким слабым описанием той примитивной реакции, которую выдало ее тело при взгляде на его высокую, стройную, сильную фигуру, его завораживающее лицо, покрытое шрамами, и проницательные глаза цвета бирюзы. Однажды летом, когда Сидней приехала на каникулы в Виноградники Марты, местные подростки запускали фейерверки на пляже позади дома ее семьи. Даже сейчас, годами позже, она слышала шипение, искры и хлопки перед взрывом звуков и жара. То напряжение и взрыв удивительно точно зафиксировало реакцию ее тела на Лукаса, как показала вчерашняя прелюдия, безобидно именуемая поцелуем. Желание запустило в девушку свои жадные когти, и она сдалась после унизительно короткой битвы. В тот миг, когда он взял ее лицо в свои руки, контролируя и ограничивая ее движения, и запустил свой язык между ее губ, разрушив тем самым все предвзятые мнения о количестве страсти, которое у нее имелось, девушку ошеломила мысль о том, каким будет секс с этим мужчиной. Жаркий. Требовательный. Дикий. Несколько непристойный.

Две недели.

Господи, через две недели она выйдет за него замуж. Окажется в его постели. Фейерверки переросли в полноценный взрыв. Страх, тревога и этот предательский жар распространились по всему телу, заставив ее задрожать.

Постой-ка. Что я делаю? Чувство вины пробилось сквозь желание, покрывая жар маслом. Этот человек спланировал и стремится к разорению ее отца, более того, использовал ее для этого. Как она могла хотеть его, чувствовать что-то помимо отвращения?

Она была еще большим предателем.

— Что ты здесь делаешь? — резко спросила девушка. Паника внутри нее сделала ее голос острее бритвы. Когда она позвонила ему вчера, сообщая, что отправила договор, он спросил, планирует ли она рассказать отцу о расторжении помолвки. Она не ожидала, что он придет сегодня. Несомненно, чтобы позлорадствовать, наблюдая за битвой.

— Ты здесь, — ответил он ровно.

Два этих простых слова запустили цепную реакцию вибраций у нее в животе. Но так же быстро как эти бабочки появились, так же быстро она заставила их вернуться в коконы. Исходя от другого мужчины, эти слова могли бы означать заботу. Но она была лишь пешкой в плане Лукаса; он поставил её в весьма затруднительное положение, вынудив разбить отцовские надежды. Не то, чтобы она жаждала его любви. Их соглашение не имело ничего общего с любовью и уважением, и, пока она будет помнить, с кем имеет дело, ее сердце останется безучастным. Он не причинит ей боль.

— Что в переводе значит: ты не мог устоять и не посмотреть лично, как отреагирует мой отец на нашу помолвку, — она вернула свой взгляд к устрашающей, огромной крепости из стали и стекла. Безупречное отражение ее отца. — Или ты не можешь доверить мне зайти туда самостоятельно. Ты боишься, что я подам ему сигналы руками, намекая, что все это — ужасный фарс?

— Сидней.

— Что?

— Ты тянешь время. Почему? — он приблизился, располагая свою большую ладонь на ее пояснице. Жар от его прикосновения проник через слои ее легкого пальто и платья, пустив нервные окончания, расположенные там, в пляс. Она отступила, пытаясь высвободить больше пространства между ними и сдвинуть его руку, но он последовал за ней. Твердая плоскость его груди коснулась ее плеча, два длинных пальца крепко обхватили ее подбородок, приподнимая его. — Ты боишься? Твой отец когда-нибудь причинял тебе боль? — вопрос завершился тихим рыком, его брови сошлись в темную, грозную «V».

Не в том смысле, что ты думаешь.

— Нет, конечно, нет. Он никогда не поднимал на меня руку, — она дернула головой, но его хватка не ослабла, и она сердито посмотрела на него. — Ты не возражаешь?

Его глаза сузились, но, к ее облегчению, он отпустил ее лицо и отступил на пару дюймов, так что каждый ее вдох более не содержал аромат свежего весеннего дождя.

— После вас, — он склонил голову в насмешливом поклоне и махнул рукой в направлении входа, маленькая, сардоническая усмешка искривила его рот.

Она не затруднила себя ответом, полностью сфокусировавшись на стеклянной двери, которая тем больше разрасталась и расширялась, подобно широко распахнутой острозубой пасти хищника, чем дольше она смотрела на нее. Иди и покончи с этим. Да, он разозлится, может, даже придет в ярость, но это для его же блага. Все это ради него.

Она прокручивала, как кинохронику, эту мантру в голове, заходя в офисное здание, в лифт и выходя на том же самом этаже, который посещала вчера — день, когда ее мир превратился из спокойного, но стабильного существования, в опасное минное поле, полное лжи, подвохов и ужасных секретов.