— Естественно.
Алистер выложил перед собой копию письма Элизы Даунс, и доктор Вольман надел очки.
Я добавил к нему полученное вчера письмо в «Таймс».
— Я должен поблагодарить репортеров «Таймс», Райли и Богарти, за то, что они раздобыли письмо Даунс, — сказал Алистер с усмешкой. — Они поймали капитана Малвани в хорошем настроении; он согласился одолжить им это письмо для их последних новостей о По, которые попали этим утром на газетные полосы.
Капитан Малвани, похоже, действительно был настроен благодушно, раз отдал репортёрам улики по убийству.
Если, конечно, — а это весьма вероятно, — прокурор не решил выдвинуть По обвинения по убийству Элизы Даунс.
Он не смог заручиться поддержкой семьи Даунс: они были категорически против, чтобы тело Элизы эксгумировали.
А обвинения По в двух убийствах были для прокурора несомненными; и этого окажется более чем достаточно, чтобы приговорить мужчину к казни на электрическом стуле в Синг-Синг.
А смерть мисс Даунс могла разрушить всё дело.
— Ещё у меня есть дополнительные образцы для сравнения, — произнёс я.
Я протянул ему записную книжку, где По в первый раз написал свой неправильный адрес, и переданное мне вчера письмо, в котором он утверждает, что невиновен.
Также удалось раздобыть квитанцию, подписанную Чарльзом Фроманом — результат моего бесстыдного подкупа одного из клерков отеля «Никербокер».
К ним Алистер добавил свою собственную находку.
— Ещё один подарок от репортёров «Таймс», — пояснил он, кладя на стол открытку, похожую на те, что прилагаются к букетам в цветочных магазинах. — Вы же знаете: они говорили с друзьями Анни Жермен, второй жертвы. И одна из её подруг нашла в вещах девушки эту записку.
Мы прочитали четыре слова, написанные неаккуратным почерком:
«За кулисами в одиннадцать?»
— Значит, вы хотите, чтобы я сравнил эти образцы, нашёл определённые закономерности и установил, писал ли их один и тот же человек? Прекрасно!
Доктор Вольман надел белые хлопчатобумажные перчатки.
Сначала я подумал, что он сделал так по привычке, ведь каждое послание было завёрнуто в защитный пакет. Но затем доктор Вольман достал листки бумаги, один за другим, из полиэтилена, подошёл к огромному, полутораметровому окну и изучил каждое письмо на свет.
Мы почти пятнадцать минут сидели в тишине, пока доктор Вольман не закончил и не вынес вердикт:
— Если Тимоти По — действительно автор вот этого, — он указал на строку с адресом и вчерашнее послание для меня, — то он не может быть тем же человеком, кто написал вот это.
И он поднял со стола письмо, написанное на нежно-голубой бумаге, найденное на месте первого убийства.
— Что вы выяснили? — спросил я, взволнованный тем, что нам сейчас предоставят доказательства того, что я не ошибался в По.
Доктор Вольман улыбнулся уголком губ.
— Я сравнил хвостики в буквах «д» и «у» в письме на голубой бумаге и в образцах почерка По. Они не похожи, совсем не похожи. Тому же, в нашу первую встречу, мы заметили, что голубое письмо начинается с ложного наклона влево, а к концу переходит в наклон вправо. В почерке По отсутствует любой уклон — будь то вправо или влево — даже в том длинном признании, написанном вам. Посмотрите сюда.
Он указал на фразу: «Клянусь вам, я невиновен».
— В состоянии возбуждения он не смог бы завуалировать свой истинный почерк, — продолжил доктор Вольман, — даже если бы очень захотел. И я отчётливо вижу — в каждом слове, в каждом наклоне букв, — что мы имеем дело с двумя разными авторами писем.
Он протянул нам письма, продолжая рассказывать о различной силе нажатия пером в двух образцах почерка.
Каким же облегчением было услышать от доктора Вольмана то, в чём мы интуитивно были уверены!
Даже если эти доказательства не могут быть приняты во внимание судом, они стали серьёзным подспорьем в нашей собственной теории.
— А что по поводу открытки и подписи Фромана? — поинтересовался я.
— Неубедительно, — без колебаний ответил он.
— Вы предоставили мне два слова в одном образце, — он указал на подпись Фромана, — и четыре — в другом, — кивнул он на открытку. — Мне просто не хватает материала для оценки петель, высоты букв и силы нажатия пера.
Таким образом, мы исключили одного подозреваемого — Тимоти По. Но не можем сузить круг среди остальных.
Я отчаянно нуждался в большем.
— В нашу первую встречу вы сказали, что по округлости букв и движениям пера вы можете судить о том, что убийца — человек средних лет, — произнёс я в надежде, что мы сможем отсеять кого-то из подозреваемых по возрастному диапазону.
Чарльзу Фроману около пятидесяти, Льву Айзману — лет сорок пять, а таинственному поклоннику, увивавшемуся за всеми актрисами — от двадцати пяти до сорока, по описаниям разных свидетелей.
— Вы можете сказать точнее? — спросил я доктора Вольмана. — Существуют ли какие-то характеристики, на основании которых вы можете определить возраст?
Доктор Вольман обвёл нас взглядом, чуть дольше задержавшись на мне. Нам показалось, что он, в некоторой степени, оскорблён вопросом. Затем медленно и с видимым усилием поднялся, опираясь на трость. Кашлянул и заговорил, тщательно подбирая слова:
— Когда мы впервые встретились, я вам ясно дал понять, что я — не графолог. Другими словами, воздерживаюсь от рассуждений о личностных чертах тех, чьи почерки изучаю. Я, если хотите, — он вновь закашлялся и постучал себя по груди, — работаю с научно-обоснованными паттернами, которые можно использовать в случаях судебного опознания.
Он заметил озадаченный взгляд Изабеллы.
— Это значит, что моё дело — сказать суду, является документ подделкой или нет.
Он обогнул стол и медленно подошёл к висящей на стене доске.
— Но когда прошлым вечером мне позвонил Алистер и рассказал обо всей серьёзности вашего дела… и когда я увидел свидетельства того зла, которое несёт убийца, — он кивнул на фотографии татуировки на теле мисс Биллингс, — то осознал, что, несмотря на мои опасения, я обязан помочь вам всем, чем смогу.
— Ты никогда не говорил мне, что практикуешь графологию, — Алистер взглянул на своего знакомого в новом свете.
Доктор Вольман повесил трость на спинку стула.
— Я стараюсь не афишировать умения, которыми предпочитаю не пользоваться. А теперь взгляните сюда. Хотите знать, с каким человеком имеете дело? Позвольте вам показать.
Я прекрасно помнил, как при нашем первом знакомстве доктор Вольман сказал, что в графологии полно шарлатанов.
Очевидно, себя он таковым не считал, но я, несмотря на всю свою заинтересованность в этом деле, не мог избавиться от скепсиса.
Доктор Вольман улыбнулся, словно понимая моё недоверие, и взял кусочек мела.
— Да, графология — наука непростая. Но, как и любая сфера науки, она имеет своих специалистов и приверженцев. На самом деле, графология — одна из самых старейших отраслей науки, китайцы изобрели её ещё тысячу лет назад. На сегодняшний день лучшие графологи пользуются так называемым «правилом трёх», разработанным французами. Это означает, — пояснил он, — что верная интерпретация почерка человека возможна лишь при выполнении всех трёх пунктов. Один пункт ничего не значит.
— Значит, вы доверяете информации, которую можно извлечь подобным образом? — скептически произнёс я.
— Если она выполнена верно — да. Я поясню. Когда мы были детьми, каждый из нас ходил в школу и обучался письму по определённым методикам. У нас, в Америке, и в Нью-Йорке в частности, наиболее распространён метод Палмера, который основывается на повторении. Но, несмотря на то, что все мы обучались по методу Палмера, всем прививались одинаковые привычки, у каждого из нас в итоге оказался разный почерк. И ни у одного из нас почерк не остался таким же, как в детстве.
Мы все кивнули, соглашаясь.
Конечно, мой почерк мало походил на то, чему меня учили в начальной школе.
