Я почувствовал, что закипаю от гнева, ведь, как правило, подобную информацию он от меня не скрывал. Но я ведь тоже не всё ему рассказал…

Я утаил от него сведения о Тимоти По.

— Похоже, идея Фромана не сработала, — резко ответил я.

Малвани недовольно фыркнул.

— Ты всё никак не отпустишь свою идею о том, что в деле замешан Чарльз Фроман? Так «Новый Амстердам» даже не его театр!

Он замолчал, а затем с неохотой признал:

— Хотя мои источники сообщили, что управляют им Кло и Эрлангер, а они входят в синдикат Фромана.

«Входят в синдикат Фромана…»

Я положил трубку, а слова Малвани по-прежнему эхом отдавались в моей голове.

Элиза Даунс. Убита в «Империи».

Анни Жермен. Убита в театре «Гаррик».

Теперь третья жертва. Убита в «Новом Амстердаме».

Слишком поразительные совпадения.

Если убийцей был и не сам Фроман, то уж точно некто из его синдиката. Человек изнутри организации. Либо конкурент извне. Но в любом случае, убийца был прекрасно осведомлён о делах Фромана.

О театрах.

Об актрисах.

И знал, куда именно ударить.

* * *

Я извинился перед хозяйкой квартиры за столь ранний телефонный звонок, собрал вещи и как раз успел на поезд в город, отправляющийся в 08:32.

В воскресенье утром в вагоне было почти пусто. Я занял место у окна и погрузился в размышления.

Поезда Гудзонской железной дороги и Гудзонской ветви Центральной железной дороги Нью-Йорка ходили реже, чем остальные, но проезжали через наиболее живописные места.

Обычно в течение всей получасовой поездки от тихого городка Добсон до Нью-Йорка я любил смотреть на потрясающие открывающиеся виды Гудзона с палисадами.

Но сегодня всё было тусклым и бесцветным — и колючие деревья, и мутная вода, и даже серые небоскребы Манхэттена, маячащие впереди, как бесплотные призраки.

Зима обесцветила пейзаж.

Хотя, возможно, всё дело было в моём настроении.

Потрясение от встречи с отцом прошлым вечером и от новостей о его болезни уже почти прошло, но одно осталось неизменным: пустота внутри.

Я не видел его десять лет и был удивлён, что он остался практически прежним.

С другой стороны, мало что изменилось за эти годы. Так почему должен был измениться он?

Город тоже не поменялся.

Несмотря на все наши усилия, жестокие преступления и убийства не заканчивались, а лишь неуклонно росли. Несмотря на личные ресурсы Фромана; несмотря на работу полицейских, назначенных на дело Малвани; несмотря на исследования Алистера и даже несмотря на мои собственные благие намерения помочь.

Все казалось тщетным — особенно теперь, после смерти очередной женщины.

Я просматривал отчёты допросов, которые дал мне вчера Малвани, надеясь, что где-то в записях его подчинённых будет зацепка, благодаря которой, расследование сможет двинуться дальше.

Его детективы поговорили с семьями Элизы Даунс и Анни Жермен и встретились со многими людьми, работавшими и в театре «Гаррик», и в «Империи» — от продавцов билетов и уборщиков до конферансье.

Они проанализировали отпечатки пальцев и даже позвонили в редакцию «Таймс», чтобы прояснить оставшиеся вопросы.

Но к концу поездки, прочитав все отчёты, я понял: все исследованные ими пути — пустышки.

* * *

В половине одиннадцатого я был в «Новом Амстердаме».

В отличие от прошлого раза, на этот раз в дверях стоял полицейский, которые спросил моё имя и сверился со списком, чтобы не допустить посторонних на место преступления.

В этом театре заправлял делами не Лев Айзман, а местный управляющий, и он был готов сотрудничать с полицией.

Сухонький, тщедушный мужчинка в очках с чёрной толстой оправой встретил меня в вестибюле и представился Алем Штраусом.

— Я работаю в театральном бизнесе уже почти шестьдесят лет, — с гордостью произнёс мужчина. — А пятнадцать из них — на мистера Эрлангера.

Он печально покачал головой.

— Я никогда прежде с подобным не сталкивался.

— Кем она была? — спросил я, отдавая пальто и шляпу.

Аль Штраус поманил меня пальцем.

— Идёмте. Скоро вы сами всё увидите.

Мне не оставалось ничего иного, как двинуться за ним следом по самому просторному и роскошному театру, который я когда-либо видел, хотя я лишь мельком успел рассмотреть его великолепие и богатство отделки в стиле модерн.

Я направился к двум небольшим лифтам на восточной стороне длинного тёмного коридора, чуть не споткнувшись о перебегавшего мне в панике дорогу чёрного кота.

Аль Штраус пояснил, что коту дали тут постоянное прибежище в обмен на его услуги по поимке грызунов.

И действительно, я ощущал неприятный мускусный запах, который свидетельствовал либо о живущих здесь нескольких котах, либо о разлагающихся где-то в уголке мышах.

Мы поднялись на лифте на крышу, которая, по сути, и была театром, окружённым стеклянными стенами. Сверху открывался вид на сады, а взглянув наверх, я увидел, что крыша была оборудована так, чтобы в тёплую погоду разбираться, и театр находился под открытым небом.

Жарким нью-йоркским летом подобный театр обеспечивал уютное времяпрепровождение по вечерам.

— Идите, — произнёс Аль, опускаясь на стул рядом с лифтом. — Я больше не хочу это видеть.

Он кивнул в сторону сцены, вокруг которой копошились мужчины в синей и коричневой форме. Я сразу узнал статную фигуру Малвани и одного из его детективов, с которым он меня знакомил в театре «Гаррик».

Я направился к ним. Несколько офицеров кивнули мне в знак приветствия, а Дэвид Марвин протянул руку.

Малвани сидел на корточках и рассматривал чёрное пятно на полу.

— Не важно, — произнёс он и поднялся. На его лице ясно читалось облегчение. — Рад, что ты тут. Пришёл как раз вовремя.

Вокруг сцены и рядом со мной толпилось с десяток офицеров, но один человек явно отсутствовал. Жертва.

— Коронер уже забрал тело? — озадаченно поинтересовался я.

Малвани мрачно покачал головой. Марвин указал на занавес по бокам сцены.

— Мы ещё даже не сумели её спустить.

Я проследил за его пальцем и поднял взгляд вверх.

Там и было жуткое тело. Неудивительно, что я не заметил его на такой высоте.

Больше похожая на куклу, чем на человека, девушка смотрела на нас стеклянными глазами, одетая в ниспадающее платье с блёстками и боа из перьев изумрудно-зелёного цвета. Она качалась вперёд и назад. Медленно. Ужасающе медленно.

Фактически, на этот раз он её повесил, а не задушил?

— Возможно, если опустить занавес, мы сможем её освободить? — горячо предложил молодой офицер.

— Не смешите ме… — начал Малвани, но тут же осёкся. — Ну конечно! Тут же нет ни лестницы, ни подмостков. Откуда им взяться зимой? Значит, он просто подвесил её на занавесе и так поднял.

Малвани одобрительно кивнул молодому офицеру.

— Хорошая мысль.

— Как её нашли? — спросил я. — Сомневаюсь, что кто-то просто пришёл сюда в это время года.

Малвани с горечью ответил:

— Ты прав. Мы бы никогда и не узнали о её смерти, если бы он не захотел.

— Он?

Малвани взглянул на меня с тревогой.

— Убийца оставил нам ещё одно своего рода «любовное письмо».

Он повернулся, взял афишу — лист размером тридцать на сорок пять сантиметров, какие обычно вывешивают в фойе театров — и протянул его мне.

Я заколебался.

— С него уже сняли отпечатки?

Малвани кивнул и заметил:

— Не думаю, правда, что нам это чем-то поможет. Лист сплошь покрыт отпечатками. Такое чувство, что пол Нью-Йорка хватались за этот постер. И всё же…

Он протянул мне пару хлопчатобумажных перчаток, какие были и на нём. Я быстро натянул их и поднёс плакат к свету.

На чёрном фоне была изображена женщина в обтягивающем платье с огромным боа из перьев, которая прижималась, словно в танце, к мужчине в смокинге. Жирными жёлтыми буквами значилось название пьесы: «ПИГМАЛИОН».

А под изображением — два имени.