Новые мысли приходили на ум. Например, я завёл некий ритуал, который, с одной стороны, должен был укрепить мою власть над моими рабами и ещё более унизить их, а с другой — потешить моё самолюбие как истинного и полновластного хозяина. Так, каждый раз, когда я открывал люк и включал свет, мои рабы, став по стойке смирно, должны были дружно скандировать: «Мы — рабы! Рабы немы!» Трое бомжей живо откликнулись на мой каприз — казалось, им даже доставляла удовольствие эта новая игра; наркоман, поначалу не въехавший, наконец допёр и тоже ломаться не стал. Девчонка же никак не среагировала. Она вообще ни на что не реагировала. А я не стал настаивать. Ладно, думаю, придёт время, и ты у меня запоёшь, запоёшь как миленькая. Здесь только я вправе решать, и никто — никто! — не может противиться моей воле. Слово хозяина — закон, и если та дура до сих пор не поняла этого, то тем хуже для неё.
Когда пришло время следующей кормёжки, я оставил их без еды. Всех до единого. «Забыл» спустить к ним кастрюлю с картошкой. Бродяги тут же скумекали, что к чему, и в тот же вечер избили непокорную, посмевшую идти против «коллектива».
На следующий день её истеричный, с хрипотцой, голосок уже вплетался в общий хор утреннего приветствия. Поднятая кверху мордашка, некогда смазливая, нынче же осунувшаяся, землистого цвета, в фингалах и кровоподтёках, тупо твердила заученные фразы. Что ж, урок, который я им преподал, был усвоен: преступил закон один — отвечают все. Всё очень просто и, главное, эффективно. Однако успех следовало закрепить: жратвы в тот раз они так и не получили. Нарушать график кормёжки я был не намерен.
Вечером по обыкновению я возвращался под кров моей вдовушки. Сам не знаю почему, но меня тянуло сюда, словно пчелу на мёд (чуть было не сказал: как муху на дерьмо). Здесь я отдыхал, и душой, и телом. Оттягивался на полную катушку. Сбрасывал шкуру хозяина и становился простым смертным. Маленьким беспомощным ребёнком, которого — я знал это — и напоят, и накормят, и спать уложат. Бывали дни, когда я вдруг остро чувствовал: мне это необходимо. Без этих переключений у меня бы точно крышу сорвало.
Никогда за собой не замечал любви к детям, а тут внезапно что-то во мне проснулось. Поначалу-то мне до хозяйской дочки было всё равно что до фонаря, не замечал я её, словно и не было её вовсе. А потом сдружился с нею, даже привязался. Долгими летними вечерами раскладывали с ней кубики, строили из книжек домики, играли в «Денди». Иногда водил её гулять, катал на качелях, кормил мороженым и чипсами. Но больше всего любила она ходить в детский парк, где была масса всяких аттракционов, каруселей и других подобных забав. Здесь она забывала обо всём на свете. А я… я радовался вместе с нею, сам не знаю чему. Просто мне было легко с этим пятилетним несмышлёнышем, легко и свободно. Слыша её задорный смех, видя весёлый блеск в благодарных глазёнках, я словно очищался от грязи, слой за слоем соскребал её со своей души.
Бывало, гуляя с ней по парку или хрустя на пару пересоленными чипсами, я возвращался мыслями к моим рабам. И не раз при этом испытывал сильное искушение отвести туда, в провонявший дерьмом погреб, эту доверчивую крошку. Дважды был близок к этому. Но потом понял, что никогда этого не сделаю. Не хотел я видеть её в числе своих рабов. Не хотел, и точка.
Зарабатывал я где только мог, но в последнее время всё больше воровал. Удача сопутствовала мне в моих опасных авантюрах, два-три раза удалось сорвать крупный куш, и потому недостатка в деньгах я не знал. В карманах у меня теперь всегда хрустели новенькие сторублёвые купюры, водились и баксы. Львиную долю заработанного я приносил вдове; ни о чём не спрашивая, она молча принимала деньги. Догадывалась ли она об их происхождении? Наверняка. Но жить-то ведь как-то надо! Тех же грошей, что она получала в своём буфете, едва хватало, чтобы заплатить за квартиру, телефон и свет. Здесь не до принципов.
Вернувшись как-то раз в свою заброшенную хибару и открыв люк (в нос сразу же шибануло такой крепкой вонью, что на глазах у меня навернулись слёзы), я застал всю компанию за весьма интересным занятием. Старик голым скакал по погребу и дико гоготал, звонко шлёпая руками по костлявой заднице. Второй бомж со своей подругой вновь пристроились в углу и откровенно трахались. Пацан же (я так и продолжал держать его на игле), матерясь и рыча, с остервенением насиловал девчонку. Та отчаянно отбивалась, кричала, кусалась, умоляла оставить её в покое, но её сопротивление только подливало масла в огонь. Парень окончательно озверел и орудовал теперь вовсю; в конце концов он добился-таки своего. Девчонка вдруг обмякла, распласталась на полу и впала в прострацию. Глаза её остекленели, губы были искусаны в кровь. Он же, сделав своё дело, сыто отвалился набок и тут же захрапел.
Подскочил старик и начал выплясывать что-то несуразное, бесстыдное. Глядя на эту живописную картину, на разодранное платье девчонки, её полуобнажённое, измятое, истоптанное, выставленное напоказ тело, на этого придурковатого идиота, похотливо вертящего задницей, я вдруг подумал: надо бы придать этому спектаклю побольше абсурда.
— Эй, дед, — крикнул я вниз, — хорош мотнёй-то трясти! Давай залазь, твоя очередь.
Он поначалу опешил, зыркнул на меня подслеповатыми глазами. А потом допёр. Подпрыгнул от радости и полез на девчонку. Та всё ещё пыталась слабо сопротивляться, но вскоре окончательно затихла. Старик же эдаким живчиком елозил на ней, потея и сопя от удовольствия, вертел своим прыщавым задом, пускал слюни беззубым ртом, мял грязными лапами бесчувственное тело. Чем закончилась эта грязная порнуха, я так и не досмотрел. Потерял всякий интерес. Да и от вони кишки сводило, того и гляди вывернет. (Противогаз, что ли, купить?) Словом, захлопнул я люк и пошёл прошвырнуться по городу.
К вдове в тот день я не вернулся. Не смог. Не пускало что-то после всего увиденного. Прошлялся по пустынным улочкам до самого вечера, заглянул в кабак, пропустил пару пива, а потом решил: не вернусь. Никогда. Всё, точка.
Ночевал я в своей развалюхе, на обшарпанном диване, прямо над люком. Благо, ночи в июле стояли тёплые. Да и рабы мои под боком были.
С тех пор я прописался здесь окончательно.
Времени у меня теперь было более чем достаточно. От нечего делать я придумывал всё новые и новые развлечения, стараясь ещё больше унизить обитателей погреба. Унижая их, я тем самым увеличивал пропасть между мною и моими рабами, ещё более утверждал свою власть над ними. Так, уже на следующий день после той порнушной сцены я несколько изменил предыдущий сценарий: держа над открытым люком шприц с очередной дозой дури, заставил пацана трахнуть старика. Парень не посмел возражать: больно уж не терпелось ему поскорее ширнуться! Только обжёг меня волчьим взглядом — и тут же скинул штаны. Старик тоже ерепениться не стал — знал, козёл старый, чем это может для него кончиться.
Это зрелище доставило мне особое удовольствие. В памяти всплыло моё собственное недавнее прошлое, когда меня самого пользовали вот таким же точно способом, да так пользовали, что я сутками потом сесть не мог. И не какие-нибудь обколовшиеся юнцы, а здоровенные потные битюги, все в шрамах да наколках, с резаными венами и густой шерстью на бычьих торсах…
Надо было видеть, как пыхтят эти идиоты в угоду своему хозяину!
Отныне я ввёл этот ритуал в ежедневный распорядок дня моих рабов.
В один из последующих дней придумал я новую хохму: купил десять бутылок дешёвой водки и опустил их в люк, заменив этим пойлом суточную норму воды. Поначалу-то мои олухи обрадовались и в два счёта вылакали всю бормоту. На этот раз обошлось без мордобоя: водки хватало на всех. Пили все наравне, и даже девчонка, к тому времени почти совсем оклемавшись, высосала целый пузырь. А потом началось самое интересное.
Вся хохма заключалась в том, что пили они натощак, без закуски и запивки. Ясное дело, их сильно развезло. А уже через час все как один блевали — все, кроме старика. Нутро-то у него покрепче оказалось, чем у остальных. Впрочем, это были ещё цветочки. Основной сюрприз я приготовил назавтра. Поутру всех мучило сильное похмелье и жуткая жажда. Вой, стоны и мат неслись снизу непрекращающимся потоком. А девчонку разобрала вдруг сильнейшая икота, походившая скорее на судороги припадочного больного. Вот тут-то я и спустил им ведёрко с водой, предварительно сыпанув в него изрядную порцию пургена. Надо ли говорить, что последовало потом!
