И во времена так называемых религиозных войн XVI столетия речь шла прежде всего о весьма определенных материальных классовых интересах; эти войны так же были борьбой классов, как и более поздние внутренние конфликты в Англии и Франции. Если эта классовая борьба протекала тогда под знаком религии, если интересы, нужды и требования отдельных классов скрывались под религиозной оболочкой, то это нисколько не меняет дела и легко объясняется условиями времени (Т. 7, с. 360).
Собрание свело конфликт к спору с министром внутренних дел по вопросу о том, кому принадлежит право назначения и смещения полицейского комиссара (Т. 8, с. 174). <…> когда борьба представляет, так сказать, лишь парламентский, местный интерес. Тогда прорывается затаенная ярость партии порядка, тогда она сдергивает полог с кулис, срывает маску с президента, объявляет республику в опасности, но тогда и ее пафос кажется нелепым, повод к борьбе – лицемерным предлогом или вообще не стоящим борьбы. Парламентская буря оказывается бурей в стакане воды, борьба – интригой, конфликт – скандалом (Т. 8, с. 175).
Существует категория филантропов и даже социалистов, которая считает забастовки весьма вредными для интересов «самих рабочих» и усматривает свою главную задачу в том, чтобы изыскать способ обеспечения постоянных средних ставок заработной платы. Не говоря уже о том, что наличие промышленных циклов с их различными фазами делает невозможными какие-либо средние ставки подобного рода, – я, в противоположность этому взгляду, убежден, что попеременные повышения и падения заработной платы и возникающие на этой почве постоянные конфликты между хозяевами и рабочими являются при современной организации производства необходимым средством для того, чтобы пробудить энергию трудящихся, сплотить их в единый великий союз на борьбу против посягательств правящего класса и не допустить их превращения в апатичные, тупые, более или менее сытно накормленные орудия производства. При общественном строе, основанном на антагонизме классов, тот, кто хочет воспрепятствовать рабству не только на словах, но и на деле, должен решиться на войну. Чтобы правильно оценить значение забастовок и рабочих союзов, мы не можем позволить ввести себя в заблуждение тем обстоятельством, что их экономические результаты внешне незначительны, – мы должны иметь в виду прежде всего их моральные и политические последствия. Если бы не было сменяющих друг друга продолжительных фаз застоя, процветания, лихорадочного возбуждения, кризиса и крайнего упадка, через которые проходит современная промышленность в своих периодически повторяющихся циклах, если бы не было обусловленного этой сменой фаз повышения и понижения заработной платы и постоянной, тесно связанной с этими колебаниями заработной платы и прибыли, войны между хозяевами и рабочими, рабочий класс Великобритании и всей Европы был бы подавленной, умственно отсталой, внутренне опустошенной, покорной массой, для которой освобождение собственными силами было бы так же невозможно, как для рабов Древней Греции и Рима. Мы не должны забывать, что забастовки и объединения крепостных явились источниками возникновения средневековых коммун и что эти коммуны были, в свою очередь, колыбелью ныне правящей буржуазии (Т. 9, с. 175).
Теперь уже нельзя возлагать на аристократов-протекционистов ответственность за все аномалии промышленной системы и за те грозные конфликты, которые сама эта система порождает в своих недрах, ибо уже прошло почти восемь лет как существует свобода торговли, введенная при необычайно благоприятных обстоятельствах, при наличии Калифорнии и Австралии – этих двух золотоносных миров, как бы экспромтом созданных силой вдохновения современного демиурга. Так постепенно, шаг за шагом, промышленная буржуазия своими собственными руками разрушала все заботливо выращенные иллюзии, которые она могла бы использовать в час опасности, для того чтобы отвлечь возмущенный рабочий класс от его подлинного врага и направить его возмущение против врага самих промышленных магнатов – против земельной аристократии. В 1853 г. было покончено с лицемерным обманом, к которому прибегали хозяева, и с наивными иллюзиями, которые питали рабочие. Война между обоими этими классами приобрела острые формы, стала открытой, официально признанной и для всех очевидной. «Дело идет, – восклицают хозяева в одном из своих последних манифестов, – уже не о заработной плате, а о том, кто должен господствовать». Манчестерские либералы наконец сбросили с себя львиную шкуру. Они добиваются лишь одного – господства для капитала и рабства для труда (Т. 9, с. 455).
Углекопы поступили, конечно, неправильно, применив по отношению к своим товарищам-рабочим насилие, чтобы помешать им делать ту работу, которую они прекратили. Но когда мы видим, как хозяева взаимно обязуются штрафовать друг друга на большие суммы, чтобы заставить всех присоединиться к локауту, вряд ли приходится удивляться тому, что рабочие более грубо, но менее лицемерно применяют силу для проведения своей стачки! Сам г-н Джозеф Юм заявляет в письме, адресованном престонским рабочим: «Среди сторонников урегулирования конфликтов между нациями посредством арбитража, а не войны, я вижу многих хозяев-фабрикантов, воюющих в настоящее время со своими рабочими» (Т. 9, с. 466).
Первая работа, которую я предпринял для разрешения обуревавших меня сомнений, был критический разбор гегелевской философии права; введение к этой работе появилось в 1844 г. в издававшемся в Париже «Deutsch-Franzosische Jahrbucher»4. Мои исследования привели меня к тому результату, что правовые отношения, так же точно, как и формы государства, не могут быть поняты ни из самих себя, ни из так называемого общего развития человеческого духа, что, наоборот, они коренятся в материальных жизненных отношениях, совокупность которых Гегель, по примеру английских и французских писателей XVIII века, называет «гражданским обществом», и что анатомию гражданского общества следует искать в политической экономии. Начатое мною в Париже изучение этой последней я продолжал в Брюсселе, куда я переселился вследствие приказа г-на Гизо о моей высылке из Парижа. Общий результат, к которому я пришел и который послужил затем руководящей нитью в моих дальнейших исследованиях, может быть кратко сформулирован следующим образом. В общественном производстве своей жизни люди вступают в определенные, необходимые, от их воли не зависящие отношения – производственные отношения, которые соответствуют определенной ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определенные формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. He сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание. На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или – что является только юридическим выражением последних – с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции. С изменением экономической основы более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке. При рассмотрении таких переворотов необходимо всегда отличать материальный, с естественнонаучной точностью констатируемый переворот в экономических условиях производства – от юридических, политических, религиозных, художественных или философских, короче – от идеологических форм, в которых люди осознают этот конфликт и борются за его разрешение. Как об отдельном человеке нельзя судить на основании того, что сам он о себе думает, точно так же нельзя судить о подобной эпохе переворота по ее сознанию. Наоборот, это сознание надо объяснить из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и производственными отношениями. Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые более высокие производственные отношения никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества. Поэтому человечество ставит себе всегда только такие задачи, которые оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сама задача возникает лишь тогда, когда материальные условия ее решения уже имеются налицо, или, по крайней мере, находятся в процессе становления. В общих чертах, азиатский, античный, феодальный и современный, буржуазный, способы производства можно обозначить, как прогрессивные эпохи экономической общественной формации. Буржуазные производственные отношения являются последней антагонистической формой общественного процесса производства, антагонистической не в смысле индивидуального антагонизма, а в смысле антагонизма, вырастающего из общественных условий жизни индивидуумов; но развивающиеся в недрах буржуазного общества производительные силы создают вместе с тем материальные условия для разрешения этого антагонизма. Поэтому буржуазной общественной формацией завершается предыстория человеческого общества (Т. 13, с. 30–32).
