Пришлось прибегнуть к услугам соседа. О чём-то пошептался. И через пару-тройку минут сосед, как бы невзначай, встречается с Анной. Та, видя мрачное настроение соседа, проявляет любопытство. Сосед машет рукой, ещё мучительнее корчит физиономию, мол, тяжело говорить, но говорит:

– Да, вот вчерась спрятал в огороде бутыль с самогоном… зятья должны приехать завтра… найдут, вылакают и никакой работы… Прихожу нынче, опосля утренней изморози, а она треснула от холода, только землю похмелила.

– Го-осподи! – Нюра рванулась в сад, где Андрей занял наблюдательный пункт в туалете, щели которого позволяли круговой обзор. Цель обнаружена, что означает – несколько дней будут наполнены особым содержанием.

Книги и кино показывали нам войну. Криворотый, множество инвалидов и бетонные глыбы дота подтверждали, что она была.

Дот стоял у подножья холма. Справа в холм врезалась железная дорога. Слева взбиралась вверх шоссейка. Пасть дота должна была большим калибром пригладить к земле всякого неприятеля, ставшего на эти дороги.

Прокатившаяся по Кубани фашистская лавина ненадолго задержалась у дота… пока не кончились боеприпасы. Стены и перекрытия выдержали, но люди оказались беззащитны – из пасти дота виден памятник на братской могиле.

Прячась от внезапно налетевшей грозы, наткнулся в доте на дядьку Андрея. Он, скорчившись, притулился к стенке и плакал. Из его рассказов помнилось: он плакал во взрослой жизни, когда прощался с женой, медовый месяц продлился всего неделю, когда получил известие о рождении дочери, когда перед штурмом Праги получили известие о капитуляции Германии. Слёзы не спутаешь с каплями дождя.

Тронул его за плечо. Он отнял руку от лица и узнал меня. В трезвом виде, что бывало очень редко, он не замечал нас, пацанов, и не затевал с нами никаких дел. Когда он опьянён до «двести грамм» – мы его лучшие друзья, и он часами мог рассказывать про войну…

– Перерезать горло – плёвое дело. В одно мгновение набрасываешься коршуном, закрываешь рукой рот, поднимаешь голову к звёздам, и острый нож сам входит между хрящей. В этом деле есть одна гадость: у некоторых фрицев, вероятно, успевают испугаться, резко подкашиваются колени, утаскивая за собой тело, а голова в руках и горло открывается, фонтанируя воздух и кровь… брызгая в лицо, залепляя глаза… Оттираться – терять драгоценные секунды, пришлось бежать по еле уловимому топоту разведчиков… а коридор-то узкий, полшага в сторону и напорешься на мину. Хрен со мной, но операция может провалиться… Неудобно, когда кровь залепляет глаза.

– Дерёшь когти, без оглядки. Повернёшься посмотреть на фейерверк – застынешь очарованный, а каждая секунда бега увеличивает шанс на жизнь. Уже слышна свора немецких овчарок и солдат. Нужен рывок ещё на полста метров до речки. А за ней легче будет… Взрывы и вспышки света, озаряющие облака, восторженно подгоняли нас к речке, а там машина до самого фронта… и уже там за своим бруствером ещё целый час можно было любоваться салютом.

– Часовой оказался чересчур нервным, долго и шумно брыкался. Зато компания в хате была спокойной. Вероятно, крымские вина погрузили в невозмутимый сон. Мы вошли, только один офицерик был способен распоряжаться собой – он бесстрашно и деликатно предложил мне стакан с вином… лицо невинного мальчика. Хотелось забрать его с собой… но здесь были птицы покрупней – полковник с тупорылистым лицом. Собрав все документы и оружие, мы погрузили пьяные и сонные тела в погреб… вместе с мальчиком. Ребята увезли полковника с трофеями, а мне досталась задача прикрытия. Через пять минут заурчала наша машина, а здесь сохранялась тишина…Еще минута ожидания, за это время обратил внимание, что фрицы научились пользоваться нашими гранеными стаканами… Тишина сохранялась, когда вошёл в лесополосу и когда, пройдя с километр, повернул за гору, а потом загудело, засверкало… Жаль мальчишку, и добираться до наших одному скучновато.

– Война – грязь, от которой очиститься невозможно, если она осела в душе, покрыла плотным слоем сердце, зашита в тело вместе с органами… Очищение возможно только перед Богом, но нас отучили верить в него.

В сильном опьянении дядя Андрей не видел и не замечал никого в этом мире. Сейчас он был слегка пьян, в лице скомкались отрешённость и безысходное одиночество. Увидев меня, лицо его разгладилось и потеплело.

Ему хотелось сказать что-то важное, что обязательно должно отразиться на моей судьбе.

– Колян, сынок, жизнь не женщина, её не соблазнишь лаской и словами. Для неё надо отдать всё, но и тогда она разборчива, – поучал, находясь в сморщенном положении. Вероятно, отогревался, отдавая холодный опыт взамен теплого сочувствия.

– Думалось: соскребу с души грязь – перескажу виденное и пережитое. Слушали… а потом надоел – принимали за нытье и хвастовство. Оставаться наедине с грязью – задыхался в кошмаре… спасала водка. Иногда казалось. Что с отнятой рукой отняли душу, а телесные раны – это разрывы моей чувственности… есть радостное ощущение жизни, и вдруг падение в пропасть – нежелание жить. Война заставила всмотреться в ужасное нутро смерти, выработала безразличие к умирающему телу врага. А преодолевать безразличие к жизни, как ни странно, помогало оружие, умение владеть им и ненависть к фашистским выродкам. Поняв это, понял и другое… Жена Анюта – сильная женщина. Она перенесла больше, чем я на фронте – к нечеловеческому напряжению и смерти можно привыкнуть. На «большой земле» силы отбирают горе и страдания… и неумение ждать… Коля, когда научишься ждать, преодолеешь всё на свете… Я этому не научился и не принёс Анюте счастья…

Пару лет Андрей жил в одиночестве – решился не мучить жену и детей. Его стали видеть реже шляющимся по улицам Гирея. Говорили: прикупал на всю пенсию самогона и харчей и не вылазил из своей конуры до уничтожения всего запаса.

Однажды по пьянке произошло возгорание: сгорела хатёнка, обгорели ноги до костей, но жизнь не остановилась. После госпиталя его без ног на платформе-коляске определили в Дом инвалидов. Существующей обстановки он выдержал чуть более месяца – там не было возможности выпить, и, самое страшное, стали лечить от этого желания. И он сбежал… без коляски…

Через семь дней первой его увидела соседка – он заполз к ней во двор через огород. И, зная её сговорчивость, попросил стакан самогона и сходить за Нюркой. Соседка ушла, Андрей с жадностью выцедил первачок и… больше никто не видел его живым.

Взгляд из будущего

Славное, но горькое слово «Война»! Не видел её, но она жила во мне с осознанного детства своими последствиями: изуродованной землёй и людьми, горькими или героическими воспоминаниями переживших её.

Война своей действительностью задела меня напряжённостью труда в 67-м году, когда Израиль пытался оторвать часть Египта, а мы, солдаты Советской Армии, не отделяя сна от бодрствования, отправляли Насеру оружие возмездия.

Война коснулась, зацепив мозги и сердце, в 68-м на земле Чехословакии, где каждый куст и даже трава вопили о вреде нашего, солдат СССР, присутствия в таком количестве…

Война! Не ощутил напрямую на «Афган», ни межнациональные конфликты, ни Чечни, но понимал необходимость случившегося или выдумку гнусных политиков, не имеющих оправдания, даже будь они зачинатели процесса реформации общества в сторону демократии и гуманизма.

Война! В ней о гуманизме только ложь, правда только одна – кто враг человечности… Священных войн тоже не бывает, ибо в любом убийстве нет святости.

Мой жизненный опыт и анализ калейдоскопа политиков, промчавшихся перед моими глазами, позволяет сделать удивительный вывод: для политиков, жаждущих власти любой ценой и с помощью силы, есть только одно безопасное место – тюрьма.

Но где Бог, который справедливо покарает мерзавцев?.. Где герой, способный объективно осудить подлецов?.. Их нет, не было и не будет. Поэтому в любые времена верны слова замечательного человека: «Люди, будьте бдительны!»