– Сапоги, – ответил старик.

– Что «сапоги»?

– Я не говорю: картошка, чтобы есть. Я говорю: сапоги, чтобы работать.

Иванов посмотрел на члена правления колхоза.

– А где я возьму? – развел руками член.

– Пошли отсюда! – приказал Иванов комсомольцам.

Выйдя на крыльцо, Маслов, Гриневский, Сенников, Михалков и Кунгуров тяжело вздохнули и сунули головы в противогазы. О сухарях никто не заикнулся.

Дорога в Тайгу дурна и пустынна. Нет ни указателей, ни верстовых столбов. Тяжелые телеги прорезали в теле дороги две колеи. Попадая в колею, идешь, словно канатоходец, мелкими осторожными шагами.

Третий час моросит противный дождь. Снаружи морды противогазов кажутся заплаканными, изнутри через круглые стеклышки почти ничего не видно. Умный Маслов, который читал Жюля Верна, воображает себя капитаном Немо в подводной лодке, наблюдающим дно океана сквозь иллюминатор. Это коварные англичане взорвали Тибет и выкопали тоннель под Гималаями, чтобы превратить СССР в Атлантиду. Набежавшие волны внезапно сомкнулись над советской землей.

А ведь товарищ Сталин не раз предупреждал по радио, что враги не дремлют. Но мы потеряли бдительность, граждане великой страны повели себя как сонные тетери. И, в наказание за свою расхлябанность, стали рыбами с размокшими продуктовыми книжками, которые невозможно отоварить, а кислородные книжки мы еще не получили, поэтому задыхаемся под водой.

Но положение еще можно исправить, если спасти товарища Сталина, который носится по мировому океану, рассекая волны трибуной Мавзолея. Маслов спешит на помощь. Он поднимает свой Наутилус из бездны, раздраивает люки, вдыхает свежий воздух и говорит… нет, он не может представить себе этого разговора. Он спасет вождя молча, а потом они вместе отправятся воевать с англичанами. Сталин будет смотреть в перископ, и, как только появятся на линии горизонта под черными зонтами дыма британские дредноуты, Сталин скажет «плы!». Маслов зарядит пушку и дернет за спусковую веревку, он будет заряжать и дергать, еще и еще, пока не потонут дредноуты, и Британская империя перестанет быть владычицей морей.

Тогда они причалят к берегу, и Маслов попросит отпустить его из комсомольцев обратно в индийские принцы. Ведь он, на самом деле, индийский принц, он едет на любимом слоне, а рядом, покачивая хоботами, как маятниками, бредут еще четыре элефанта. Принц Немо ложится на землю. Пусть меня растопчут. Такая кончина – подарок судьбы. Если умираешь под тяжестью слоновьей ноги – твоя следующая жизнь будет легкой. Но что это? Слоны предательски падают на землю и сбрасывают маски. Кто-то наклоняется к Немо и сильной рукой отрывает у него хобот.

– Хуй с вами, дохляки, – говорит Иванов. – Пока никто не видит, лесом можете идти без гондонов.

Стоя у окна спального вагона, голодный военный министр Демид размышлял: не пора ли сдаться, поступиться принципами и перейти на кириллицу? Он точно знал, что в русском алфавите 33 буквы. Именно такое количество самолетов и танков обещал монгольской армии нарком Ворошилов, если страна откажется от старой уйгурской письменности. 33 самолета и 33 танка. 33 банки мясных консервов в год обещал каждому солдату нарком Микоян. 33 миллиона рублей на развитие коневодства обещал Наркомат финансов.

Конь, думал Демид, гораздо лучше паровоза. Когда летишь по степи и чувствуешь нестерпимый голод, всегда можешь надрезать своему скакуну вену пониже уха, припасть к ране губами и жадно сосать горячую кровь. Конь ничего не заметит, если всё сделаешь быстро и правильно. Проклятый начальник поезда, чтоб ему сдохнуть и переродиться в мире голодных духов, чтоб ему до конца кали-юги пить кипяток из паровозного котла! За спиной у маршала деликатно откашлялся секретарь-переводчик.

– Что тебе?

– Ваша речь для слушателей академии РККА. Скоро Москва, г-н министр, а Вы еще не изволили с ней ознакомиться.

Хитрое намерение секретаря было очевидно: он надеялся отвлечь Демида от сердитых голодных мыслей, ухудшающих карму.

– Дай сюда, – маршал просмотрел текст. – «Всему миру известно о той стремительности в натиске на врага, которую в свое время проявляла армия Чингисхана. И сейчас, стоя на пороге возрождения Монголии, мы укрепляем в нашей армии эту прекрасную черту чингисхановских войск…» Послушай, Момбосурун, как поступил бы в нашей ситуации великий Темуджин?

– Мне кажется, я знаю, – ответил секретарь и вышел из вагона.

Пятнадцать минут спустя на кухне вокзального ресторана происходила сделка. Момбосурун покупал ящик американской свиной тушенки SPAM у шеф-повара, к голове которого приставил свой револьвер майор Доржиев. Оружие он достал не сразу, а лишь после того, как жрец гастрономии запросил по 150 рублей за банку консервов, а секретарь-переводчик, посмотрев в свою записную книжечку, сообщил, что цена завышена почти в десять раз.

Хотя товарищ заведующий вокзальным рестораном стоял рядом, буквально в двух шагах, товарищ Иванов, не стесняясь этого факта, благим матом орал на всю территорию. Он кричал, что НКВД – это оплот законности в море экономического блядства, что горотдел внутренних дел за свой счет на своем транспорте доставил в Тайгу лучшую тушенку из Америки, которая называется SPAM, и все это ради молодых героев Осоавиахима.

А вредители, окопавшиеся на станции, ничего не придумали умнее, чем спиздить консервы!

– Вредитель! – кричал товарищ Иванов, хватаясь за кобуру. – Ты что тут делаешь?! Тебя сажать нельзя. Тебя расстрелять надо! Ты даже на Северном полюсе будешь воровать у советской власти!

Когда от нечеловеческого напряжения горла он наконец задохнулся и взял паузу, толстый, но бледный, товарищ заведующий спокойно объяснил, что консервы вовсе не украдены, а реквизированы военными монголами из специального поезда, который стоит на запасном пути. Монголы уплатили долларами по курсу и дали расписку. Заведующий протянул Иванову сверток.

– Валюту я передаю лично вам, – сказал он. – Вместе с распиской, которую они накорябали на своем языке, и там все равно нихера непонятно. А вы сами решайте, что с этим делать.

– Сколько здесь? – спросил Иванов.

– Я не знаю. Вы потом посчитаете. Да спрячьте! Не вертите в руках.

Товарищ Иванов послушался и убрал сверток в карман. С этого момента он сделался задумчив и как-то не до конца в себе уверен. Через плечо оглянулся на Маслова, Гриневского, Сенникова, Михалкова и Кунгурова, которые без сил лежали в привокзальной грязи под памятником Сталину.

– А с этими пидорами мне что делать?

– Героев накормим кашей. Они будут довольны.

И оказался прав. Как всегда, в голодные времена бывают правы люди, состоящие при еде. Их глаза наполнены знанием и печалью. Знанием рыночных цен и печалью о том, что не все продукты можно реализовать на черном рынке.

– Накормим, – вздохнул заведующий.

Героев усадили за длинный стол в углу ресторана и отгородили ширмой. Уж очень они были грязны. Официантка принесла пшенку, сдобренную кукурузным маслом, черный хлеб, соленые огурцы, позавчерашний творог и графин водки – для Иванова. Он выпил большую рюмку и закурил. Смеялся, пуская в лица осоавиахимовцев струйки дыма.

– Какая у нас молодежь, а! – кричал он. – Досюда дошли! В противогазах! Они вообще куда хочешь дойдут. Хоть до Северного полюса. А?

– Дойдем, дяденька, – соглашался счастливый Михалков.

– Доходяги! – хохотал Иванов.

Официантка закатывала глаза, понимая, что чаевых эти сумасшедшие не дадут. Товарищ Иванов веселел от водки и взятки. Гриневский, Сенников, Михалков, Кунгуров и даже умный Маслов пьянели от еды. Они взяли по четвертой порции, когда товарищ заведующий вошел в зал четким военным шагом, словно только что вспомнил важный факт из своей биографии. В этот момент он был значительно бледнее гипсового памятника перед вокзалом. Отослав официантку, заведующий склонился к Иванову:

– Мы пропали, – сказал он. – Монголы нажрались тушенки и умирают.