То ли ощущение сгустившихся над ее головой туч сделало Василису нервной и раздражительной, то ли была какая иная причина, но предчувствие чего-то ужасного разрасталось, как раковая опухоль, в ее душе. Она не высыпалась, кошмары преследовали ее еженощно, каждую минуту она боялась разоблачения и ожидала кары за свою скрытность и сокрытие Галюси, не смея и предполагать, какое наказание назначит директор много видевшей «чужачке». Елисей теперь представлялся ей грозным гением волшебной деревни, ревниво следящим за полной конспирацией вверенной ему территории. Их посиделки как-то сами собой прекратились – Василиса перестала приходить сама, а при случайных пересечениях в школьных коридорах неосознанно шарахалась прочь от своего директора.

Нет, ее восхищение этим мужчиной не стало меньше, просто появились определенные опасения за свою судьбу. Напряжение в Василисе копилось и нарастало, коллеги смотрели на нее все пристальней и задумчивей, директор перестал ей улыбаться и шутить с ней в чатах заочной физ-мат школы, а при встречах смотрел напряженно и испытующе, словно искал какие-то скрытые признаки… незнамо чего. Что она все видит? Обо всем давно догадалась?

Казалось, только учащиеся не замечали, что вот-вот грянет гроза и сверкнет карающая молния над головой молодого специалиста.

День был ветреный. Собирался дождь и время для прогулки было неподходящее, но дома Василисе сидеть не хотелось. Уроки только закончились, тетради на проверку она сегодня не собирала, по общественным делам в школе тоже задерживаться не стала. Ее словно тянуло к Калинову мосту и реке Смородине. Мост теперь вызывал суеверный ужас, и Василиса, влекомая неведомой силой к реке, постаралась выйти к берегу далеко от моста.

Со стороны реки доносился тонкий, душераздирающий писк. Нет, это был не человеческий голос, но ведь здесь разумное существо и не обязано быть человеком или постоянно иметь человеческий облик! А если это один из ее учеников?! Василиса бросилась вперед, к берегу. С высоты крутого спуска она ясно увидела, кто так отчаянно пищит: на прибрежном песке сидел крупный белый птенец с длинным носом, тонкими лапками, встопорщенными на шее мелкими перышками, сильно похожий на маленького аистенка. Судя по большому гнезду на вершине старого, голого, засохшего тополя, так оно и было.

«Сама я на дерево точно не залезу, – прикинула варианты Василиса. – Нужно звать на помощь. Аистенка взять с собой, чтобы на него дикие звери не наткнулись, пока я бегаю, или лучше здесь оставить, чтобы его родители нашли и защитили? А когда прилетят эти родители?»

Размышления прервало появление на берегу кота Баюна. Огромный котище подкрадывался к беспомощному птенцу!

– Стой! – завопила Василиса. – Не трожь птичку!

Ее не услышали. То ли ветер сносил звук ее голоса в сторону, то ли вредный котище прикинулся тугим на ухо. Василиса понеслась вниз по склону.

«Прибью, если птенца задушит!» – думала она, рассвирепев не на шутку. Выходкам этого «милого котика» надо положить конец.

Как в замедленной съемке увидела протянутую к птенцу когтистую лапу, услышала последний пронзительный птичий вопль, когда аистенка ловким движением сунули подмышку и поспешно, на трех лапах, поковыляли прятаться на дереве от орущей Василисы. Слезы заливали глаза, но Василиса бежала дальше, горя теперь жаждой мщения: внезапно примолкнувшему аистенку явно свернули шею. До тополя оставалась пара шагов.

Кот взобрался на самый вверх и скинул свою жертву в гнездо. Это такой «подарочек» для родителей невинно убиенного птенца?! Кот полез обратно, а «невинно убиенный» высунул свой клюв из гнезда и запищал радостно, растопырив слабенькие небольшие крылышки.

– О господи, ты… ты его вернул. Живым. – От облегчения у Василисы закружилась голова, она плюхнулась на землю, опершись спиной на шершавый ствол.

Рядом мягко спрыгнул с дерева кот.

– Было бы несколько странно тащить наверх дохлого птенца, не находишь? – проворчал Баюн, отряхивая лапы от налипших кусочков сухой коры. – Нервная ты стала, Василиса, настоечки успокоительной у Яги возьми. Если ты сейчас такая дерганная, то страшно представить, что к Рождеству будет.

– А что будет? – вяло поинтересовалась Василиса.

– Если не чужачка – узнаешь, – фыркнул Баюн. – Некогда мне ликбез проводить для всяких особ непонятой природы. Вот определись, кто ты есть – тогда и поговорим. Хватит всю деревню за хвост водить, а не то всё директору расскажу, несмотря ни на какие сосиски!

Кот встряхнулся и зашагал прочь, по своим важным кошачьим делам.

Василиса смотрела на реку, на круги на воде от редких крупных капель начавшегося дождя, слушала, как шумят крылья прилетевших к аистенку родителей и думала:

«Почему я вдруг стала подозревать Елисея и всех коллег в смертных грехах? Почему начала панически бояться их? Может, я ошибаюсь, как сейчас с котом? Почему вообще заподозрила Баюна в злодейских умыслах, если знала, что это он Агафью Федоровну спас, когда Игната к ней привел? Какие у меня есть серьезные основания считать, что мои коллеги причастны к смерти моего папы? Ну, список они искали – так ясно для чего: чтобы после смерти отца ФСБ не заинтересовалось этим листком, я-то с самого начала своего расследования сочла его подозрительным и верно сочла! Может, пора мне прекратить играть в разведчицу, пока дров по незнанию не наломала? Приду к директору и честно расскажу все, как на духу: вижу, слышу, что-то знаю, о чем-то догадываюсь, что по этому поводу предпринимать собираетесь?»

Она один раз уже раскаивалась в своих необоснованных подозрениях относительно Елисея, когда он от бандитов в деревне ее укрыл! Не стоит повторять прошлых ошибок!

Укрепившись в своем решении во всем признаться, Василиса пошла вдоль берега к директорскому дому. Бледное октябрьское солнышко скрывалось за тучкой, из которой продолжал лить усилившийся дождь. В том месте, где обрывался, не доходя до реки, огораживающий деревню частокол, разрослись кусты. Пробираясь под голыми осенними ветками, Василиса опять стала невольной свидетельницей очередного разговора, на сей раз – в доме директора.

– Давно пора этого упыря в осиновый гроб уложить, серебряными гвоздями забить и на семь метров в глубь земли зарыть, – проворчала… милейшая Яга Лешевна. – Сколько можно без устали по свету шататься?!

– Конца четверти дождаться надо, – строго сказал Елисей, – где я вам нового учителя истории за один вечер найду?

– Да, из специалистов ОМИИ сейчас достаточно свободен только Гизо, но его долго уламывать придется – дней пять минимум, – авторитетно заявил Афанасий Кощеич. – Он дорожит своим покоем.

– Мы все дорожим своим покоем, как и любой редкостной вещью. В ночь с пятницы на субботу, как все разъедутся на каникулы, и закопаем Ворона, – постановил Елисей. – Меня больше тревожит Лесьяр. Информация подтвердилась?

– Да, Михалыча опять из тюрьмы вытягивать надо. Вот же ему неймется: не успел первый срок отсидеть, как уже на второй напросился!

– Третьего у него не будет, – мрачно сказал Елисей. – Этот вопрос будет решен окончательно.

– Каким образом?

– Самым простым: нет человека – нет и претензий к нему, и уголовного дела тоже нет. Упокоим, в гроб положим и в родное село на вечный постой переведем. Петр Аверьянович, поможешь мне в этом деле?

– Конечно, Елисей Назарович, можете на меня положиться!

Василиса не верила собственным ушам: не могут ее коллеги-учителя, умнейшие и милейшие люди вот так спокойно, сидя за обедом у окошечка, обсуждать убийство сразу двух человек! Пусть не совсем человек, но разумных существ, своих же товарищей! Неужели ей только казалось, что Яга Лешевна неравнодушна к своему поклоннику – Ворону Владовичу?! Они же завсегда вместе были: и дома и на работе! А тут она с таким раздражением говорит, что серебряными гвоздями его забить нужно, ужас! А добрейшего Лесьяра Михайловича, лечившего всю школу, за что к смерти приговорили – за то, что в городе решил жить и там людей лечить?!