Секунду.

Харрис отложила бумаги и поднялась из-за стола. Открыла свой шкаф. У неё было немного вещей, несмотря на то, что она уже несколько месяцев жила дома. Старая привычка иметь всё под рукой. Мать жаловалась на неё, почти требуя, чтобы Хлоя прошлась вместе с ней или хотя бы с подругами по магазинам и прикупила себе нарядов, раз решила остаться. Девушка собиралась сделать это после первой зарплаты на новой работе, но теперь сомневалась, что у неё будет на это время.

Харрис наклонилась и расстегнула сумку. Она давно была разобрана, в ней хранилось лишь то, что явно, по мнению Хлои, не могло пригодиться дома. Например, подарок от Эммы с мужем – подруга настояла, чтобы Харрис взяла его с собой, и девушка так и поступила, хоть и не понимала, для чего. Потом, медленно сходя с ума от жутких звуков бомбёжки, Хлоя вспомнила о подарке и впервые вытащила его на свет божий. Это, а заодно, давняя поездка с отчимом на Гавайи, помогли ей справиться с происходящим. С тех пор девушка не расставалась с этой укулеле – брала её всюду, куда бы их ни отправляли. Места инструмент занимал немного, но чудесным образом успокаивал и хозяйку, и окружающих людей. Харрис знала всего с десяток аккордов и три или четыре рисунка боя – обычно девушка не заморачивалась, интуитивно находя подходящий под песню ритм. Играть было несложно. Может быть, Лукасу именно это и было нужно?

Бросив в плотный чехол упаковку запасных струн и ещё пару примочек, Хлоя застегнула его и поставила возле своей кровати. А потом вернулась к столу – дописать, наконец, заключение.

Лукас почти проспал завтрак. Утром ему принесли лекарства и еду – ничего особенного, он уже давно не ходил на общие завтраки. Его решили изолировать почти сразу же, как он начал пытаться доказать своему первому врачу, что не является психом. Врача быстро уволили, условия ужесточили – вскоре стало ясно, что сопротивляться и пытаться спастись бесполезно.

Эосфор ел без особого аппетита. Над душой опять стояли санитары – парня, что пожалел его прошлой ночью, среди них не было. Пришлось быстро жевать и глотать то, что дали. Иначе он мог бы остаться и без обеда – чувство насыщения всё равно быстро исчезало, если вообще появлялось, но оно было едва ли не последней радостью в этой бесконечно серой жизни.

Наконец, санитары забрали посуду, проконтролировали приём таблеток, и ушли. Лукас, едва уверившись, что они не вернутся, поднялся с кровати и направился в ванную комнатку. Бритвы уже не было, похоже, тот парень её забрал от греха подальше. Было чисто – наверное, он полностью замыл кровь, когда Лукас уснул. Вспомнив о порезах, Эосфор подошёл к маленькому зеркалу, намертво привинченному к стене, и придирчиво себя осмотрел. Если не присматриваться, их можно было и не различить. А если ещё не вертеть головой, не привлекать внимания к шее, так вообще хорошо.

Настало время гигиенических процедур, и один из санитаров вернулся. Видимо, Хлоя передала им какие-то свои распоряжения, так что парень не стал заходить в ванную комнату, лишь оставил дверь чуть приоткрытой, чтобы контролировать действия Лукаса. Но теперь у него хотя бы была возможность не подвергаться постоянному контролю и ежедневному принудительному осмотру тела. Если он хотел что-то скрыть, то мог это сделать. Это было настолько приятно, что Эосфор даже улыбнулся своим мыслям – уже второй раз за два дня. Эта Хлоя делала с ним что-то невероятное.

Скоро его оставили одного. Лукас ещё немного полежал на боку, наслаждаясь возможностью не опираться на больную спину, потом встал и начал бродить по палате. Ему подумалось, что можно было бы заняться чем-то вроде простой физкультуры – но отжиматься было сейчас довольно сложно, а приседать после этих слегка дурманящих таблеток – наверняка довольно рискованно. Он ослабел за время, проведённое «на привязи», однако, теперь мог это исправить. Вот чуть пройдёт эффект от лекарств, и можно будет что-нибудь сделать. И руки, руки тоже должны зажить и начать его слушаться…

Эосфор как раз начал пытаться отжиматься от стены, когда кто-то опять завозился у двери. Лукас так увлёкся, что понял это слишком поздно – когда дверь уже открылась. Заметив справа от себя движение краем глаза, он резко выпрямился, боясь, что за это тоже могут наказать. Эосфор уже собирался оправдываться и клясться, что больше не посмеет ничем таким заниматься, но слова застряли в горле, когда он увидел перед собой Хлою.

– Доброе утро, – улыбнулась она, глядя на него. – Хотя уже почти обед, – девушка поправила что-то на плече. – Извини, надо было заполнить кое-какие бумаги, так что тебе принесли старые таблетки после завтрака.

– Доброе… утро, – конечно, Лукас её ждал. Он надеялся, что девушка вернётся, может, даже хотел своеобразно похвастаться тем фактом, что до сих пор жив. Может, поблагодарить за всё, что она сделала. Но в голове это выглядело совершенно иначе.

– Рада, что ты сдержал обещание. Вижу, тебе лучше, – прикрыв за собой дверь, Хлоя приблизилась к его кровати, подвинула стул. Эосфор опустился на свою койку, опять сложив руки на коленях. Чуть опустил подбородок, скрывая подживающие порезы на шее.

– Благодаря вам, доктор, – играть в психа и умолять санитара ничего никому не говорить почему-то было проще. Может, потому, что страх и слёзы были наполовину настоящими. Может, потому, что он и правда уже слегка тронулся? А вот быть самим собой, нормальным, вести разговор с Хлоей… почему-то это вгоняло его в некоторый ступор. Это было непривычно. – Что это? – не найдя, что ещё сказать, поинтересовался Лукас, когда девушка опустила что-то чёрное на пол рядом с собой.

– Это то, о чём я хотела бы с тобой поговорить, – Харрис стала немного более серьёзной. – Я поменяла твои лекарства. Не все, чтобы не привлечь лишнего внимания, но тебе должно стать легче. Они не будут так травить тебя. Ты сможешь немного набрать вес, тебе бы это не помешало. Это должно немного помочь. Я не считаю тебя ненормальным, ты уже знаешь, но ты столько пережил… Всё это оставило след, и я здесь, чтобы помочь тебе с этим справиться. Ты понимаешь?

– Понимаю, – покорно согласился он.

– Поэтому, – Хлоя подняла тёмный предмет и потянула замочек вниз, – я кое-что принесла.

Чехол сполз обратно на пол, и в руках у девушки осталась маленькая гавайская гитара. Эосфор растерянно моргнул, переводя взгляд с инструмента на доктора. Девушка, помедлив, покрутила пару колков, и протянула ему укулеле.

– Что?.. – пробормотал Лукас. – Я не…

– Я знаю, – тихо сказала Харрис. – Тебе очень тяжело. Ты совершил сегодня подвиг, сдержав своё обещание и оставшись в живых. Тебе нечему здесь радоваться, но прошу, Самаэль, – она вложила гитару ему в руки, – ты должен попробовать. Сделай ещё шаг мне навстречу, ладно? Я о многом прошу, это правда. Но если ты хочешь сохранить свою душу, тебе это нужно.

Эосфор сидел, чуть хмурясь и глядя на малышку-гитару в своих руках. Инструмент казался чуть потрёпанным, но оттого – лишь более живым. Где-то в глубине памяти что-то шевельнулось – солнечные дни, его комната, его маленькие руки, обнимающие всё на свете. Всё, что попадалось под руку. Весёлый загорелый мужчина, совсем не похожий на его отца, протягивающий Лукасу похожую маленькую гитару.

– Гавайцы выбирают инструмент, обнимая его, – подсказывает он, и мальчик прижимает подарок к груди. – Нравится?

Ему нравилось. Он даже забыл об уроках музыки, что давала ему пожилая няня, пианистка. Отец лишь посмеивался, а Лукас всё лето пробегал в саду со своим новым инструментом. Потом, когда парень подрос, ему подарили и гитару – но от укулеле он никогда не отказывался. Хлоя просто не могла об этом знать, как она…

– Самаэль? – услышал он голос девушки. Вздрогнул, поняв, что она прикасается к его плечу. Потом осознал, что обнимает её гитару – как в детстве. Часто заморгал, отстраняя инструмент от груди.

– Простите, доктор, – пробормотал он чуть срывающимся голосом. – Это… просто воспоминания.