Потёмкина привлекал духовный сан. Среди его предков был архимандрит, живший в XVII веке, и отец определил его в смоленскую церковную школу. Но ему было суждено связать свою жизнь с государственным флагом [15].
Прямо рядом с усадьбой, у реки, находился источник, названный в честь Екатерины и сохранивший это название вплоть до сегодняшнего дня. Легенда гласит, что Потёмкин привозил сюда императрицу, чтобы показать ей свои родные места. Вполне возможно, что в детстве он сам таскал воду из этого источника, поскольку быт мелкопоместных дворян был немногим лучше положения их зажиточных слуг. После рождения Григория, вероятно, отдали крестьянке-кормилице, и словно «благородный дикарь», он был – буквально или нет – вскормлен молоком русской деревни. Его воспитывали в равной степени и мать с сёстрами, и служанки; его музыкой были задушевные жалобные песни крестьян, которые те пели вечерами и по праздникам. Залихватские, но изящные крестьянские танцы были ему куда ближе, чем кадрили на балах в соседних имениях. Он был знаком с деревенской гадалкой и со священником и чувствовал себя как дома и в усадьбе, и в крестьянской избе у тёплой печки, где томились каша, щи и квас. По обычаям тех времён мальчик жил в простоте – играл с детьми священника, пас вместе с ними лошадей и собирал сено вместе с крестьянами [16].
В крестьянской части поместья стояла деревянная церковь Покрова Пресвятой Богородицы в Чижове (сегодня здесь лежит в руинах построенная вместо неё каменная церковь). Потёмкин проводил там много времени. Крестьяне были набожными людьми: как вспоминал Массон, помимо освящённой ладанки на шее каждый из них носил с собой маленькую медную фигурку своего святого покровителя. Солдаты и крестьяне часто доставали фигурки из карманов, плевали на них и потирали, затем ставили их перед собой и внезапно падали пред ними на колени [17]. Когда крестьянин входил в избу, то крестился на иконы в красном углу.
Потёмкин рос в свойственной крестьянской жизни атмосфере набожности и суеверий: его крестили в сельской церкви. Многие землевладельцы могли себе позволить нанять своим детям иностранного учителя – обычно они предпочитали французов и немцнв, но иногда это мог быть и пожилой шведский военнопленный, захваченный в Северной войне, как в неоконченном романе Пушкина «Арап Петра Великого». Но у Потёмкиных не было и этого. Говорили, что местный священник Семён Карцев и дьячок Тимофей Краснопевцев учили Григория грамоте и молитвам и вызвали у ребенка увлечение религией, сохранявшееся всю его жизнь. Гриша научился петь и полюбил музыку, и эта любовь тоже останется с ним на всю жизнь: князя Потёмкина всегда сопровождал оркестр с кипой новых партитур. Существует легенда, что несколько десятилетий спустя один из этих сельских учёных мужей приехал в Санкт-Петербург и, услышав, что его ученик теперь занимает первое место при дворе, нанёс ему визит; Потёмкин тепло принял его и устроил на должность хранителя Медного всадника, статуи Петра Великого авторства Фальконе [18].
На другой стороне села, за церковью, жили 430 мужиков-крепостных с семьями. При подсчёте крепостных, или душ, учитывалось только количество мужчин. Достаток дворянина измерялся в душах, а не в деньгах или десятинах земли. В то время в России из 19 миллионов общего населения мужчин-дворян было всего лишь 50 000 человек, а 7 800 000 человек были крепостными. Половина из них были помещичьими и дворцовыми крестьянами, то есть принадлежали помещикам или императорской семье, а остальные находились в собственности государства. По закону только дворянин мог владеть крестьянами, при этом обладатели более тысячи крепостных составляли всего лишь один процент от общего числа дворян. Поместья наиболее знатных аристократов, владевших сотнями тысяч крестьян, становились всё более роскошными и живописными. В екатерининскую эпоху они достигли своего расцвета, там появились крепостные оркестры, художники, портретисты и иконописцы: граф Шереметев, самый богатый помещик в России, владел крепостным театром, в репертуаре которого было сорок опер. Князь Юсупов мог похвастаться своим балетным театром с сотнями балерин. Граф Скавронский, родственник Екатерины I, женившийся на одной из потёмкинских племянниц, был настолько одержим музыкой, что велел своим крепостным разговаривать исключительно нараспев [19]. Однако всё это – исключительные случаи: 82 % дворян были бедны, как церковные мыши, и каждый из них владел менее чем сотней душ. Потёмкины занимали срединное положение – такие, как они, с имуществом от ста до пятисот душ, составляли 15 % от общего числа дворянства [20].
Чижовские крепостные были полностью подчинены полковнику Потёмкину. Французские писатели того времени называли их esclaves, рабами. В их положении было много общего с положением чернокожих рабов Нового Света, за исключением того, что они были одного цвета кожи со своими хозяевами. Ирония крепостничества заключалась в том, что хотя крестьяне находились в самом низу социальной пирамиды и ими распоряжались как имуществом, в то же время власть государства и дворян опиралась именно на крестьянство. Из них формировались пехотные войска, когда государство объявляло объязательный рекрутский набор в армию. Помещики выбирали нескольких несчастных и отправляли их на пожизненную службу. Кроме того, крепостные платили подати, за счёт которых императоры финансировали свои армии, и именно владение крестьянами составляло основу дворянского достатка. Император и дворянин соперничали в стремлении подчинить крестьян своей власти и извлечь из этого максимум выгоды.
Как правило, крепостных передавали по наследству, но императорская особа могла пожаловать их фавориту в знак благодарности, или же можно было их купить по объявлению в газете, как мы сегодня покупаем бывшие в употреблении автомобили. Например, в 1760 году князь Михаил Щербатов, который в дальнейшем станет ярым критиком нравов Потёмкина, продал другому дворянину трёх крепостных девушек за три рубля. Однако зачастую господа гордились своей патерналистской заботой о своих слугах. Само то обстоятельство, что личность их принадлежит хозяевам, гарантирует им господскую милость [21]. В имении графа Кирилла Разумовского было более 300 слуг, и все они были крепостными (кроме повара-француза и учителя, не то француза, не то немца, нанятого для занятий с его сыном). В их числе – церемониймейстер, дворецкий, два карлика, четыре парикмахера, два официанта и так далее. «Дядя, – говорила ему племянница, – кажется, у тебя слишком много слуг, без которых ты мог бы обойтись». – «Так и есть, – отвечал Разумовский, – но они не смогут обойтись без меня» [22].
Иногда крепостные любили своих помещиков. Как-то раз обер-камергер граф Шувалов был вынужден продать имение в трехстах верстах от Петербурга, и однажды утром его разбудил гвалт во дворе его столичного дома. Там собралась толпа его крепостных, пришедших в город из села. Они заявили, что им было покойно под его началом и они не хотят лишиться такого хорошего барина, поэтому каждый из них сделал посильный взнос и они принесли ему собранную сумму, которой хватило, чтобы выкупить имение обратно. Граф принял их с отеческими объятиями [23]. В записках приезжего англичанина читаем, что, встречая помещика, крепостные кланялись в пол. Французский дипломат отмечает: когда в отдалённые губернии приезжала императрица, крестьяне выражали своё почтение, становясь на колени [24]. Крепостные были для своего помещика рабочей силой и банковским счетом, иногда – гаремом. Хозяин нёс за них полную ответственность и при этом всегда жил в страхе, что однажды они восстанут и убьют его в собственной усадьбе. Крестьянские бунты не были редкостью.
Многие помещики вполне гуманно относились к своим крепостным, но мало кто из них осознавал, что рабство не является естественным состоянием крестьян. Если крепостной бежал, хозяин мог силой возвратить его. Поимка крепостных была жестоким, но хорошо оплачиваемым занятием. Даже наиболее здравомыслящие помещики регулярно наказывали своих крестьян, в том числе с помощью кнута, но, разумеется, не имели права их казнить. В 1758 году князь Щербатов в инструкции своим приказчикам писал: «Наказание должно крестьянем, дворовым и всем протчим чинить при рассуждении вины батогами… Однако должно осторожно поступать, дабы смертного убийства не учинить или бы не изувечить. И для того толстой палкой по голове, по рукам и по ногам не бить. А когда случится такое наказание, что должно палкой наказывать, то, велев его наклоня, бить по спине, а лучше сечь батогами по спине и ниже, ибо наказание чувствительнее будет, а крестьянин не изувечится».
