Битва под Москвой – наша первая победа. В сводках впервые появляются имена генералов, командующих победоносными армиями под Москвой. Вместо слов «войска командира Р.» теперь произносится «войска под командованием Рокоссовского». Повсеместно звучат имена Конева, Говорова, Кузнецова, Лелюшенко. Громче всех звучит – Жуков. Победа будет стоить нам 926 244 человека безвозвратных потерь. Почти миллион. Сухой термин «безвозвратные потери» означает убитые и пропавшие без вести. Соотношение наших и немецких потерь – три к одному. Раненые в этой грандиозной битве идут отдельной строкой. Их 879 679 человек.
В нас есть суровая свобода,
На слезы обрекая мать,
Бессмертье своего народа
Своею смертью покупать.
Константин Симонов
Победа под Москвой – это первый шаг народа к бессмертию, к победе в страшнейшей войне. Победа под Москвой – это срыв блицкрига, крах идеи молниеносного разгрома России. Германия вынуждена перейти к затяжной войне. Но это означает, что война только начинается.
Симонов возвращается в Москву с Северного фронта в день начала контрнаступления, 5 декабря. Он пишет:
«Пробыв в Москве всего час, я уже почувствовал, что ее действительно никогда не отдадут».
9 декабря Симонов должен был прочитать по радио несколько военных стихотворений. В их числе еще не напечатанное «Жди меня». Он безбожно опаздывал на радио.
Когда прибежал, диктор читал уже третье из четырех отобранных для передачи стихотворений. Оставалось только «Жди меня». Симонов пишет:
«Я показал диктору жестами, что буду читать сам, потянул у него из рук лист со стихотворением, и ему осталось только объявить, что „Жди меня” будет читать автор. Сам не помню, как я тогда прочел его».
Зимой 1941-го он хотел, чтобы Валентина Серова слышала, что он жив. Чтобы слышала его живой голос.
Симонов – Серовой:
Я здесь с тоской делиться не хочу,
Свое ты редко здесь услышишь имя,
Но если я молчу – я о тебе молчу,
И воздух населен весь лицами твоими.
Симонов – Серовой:
Кем стала ты? Моей или чужой?
Отсюда сердцем мне не дотянуться.
Прости, что я зову тебя женой
По праву тех, кто может не вернуться.
За годы войны Симонов был в командировках и на Северном фронте, и на Южном. Он был в Сталинграде. Он видел встречу с союзниками на Эльбе. И штурм Берлина. Он присутствовал в Карлсхорсте при подписании капитуляции.
У него не было поводов испытывать стыд за себя на войне. Война была коротким временем совпадения его личной веры с общей верой и с государственной идеологией. После войны было 34 года совсем другой жизни. В день своего 50-летия Симонов скажет:
«Не все в моей жизни я делал хорошо. Я это понимаю. Не всегда был на высоте, на высоте гражданственности, на высоте человеческой. Бывали в жизни вещи, о которых я вспоминаю с неудовольствием, когда я не проявлял ни достаточной воли, ни достаточного мужества. И я это помню».
В своей последней работе, которая написана за полгода до смерти и которая называется «Глазами человека моего поколения», Симонов скажет о времени довоенных и послевоенных репрессий:
«Это время, которое, если быть честным, нельзя простить не только Сталину, но и никому, в том числе и самому себе».
Сын Константина Симонова, Алексей Симонов, в предисловии к последней работе отца напишет о послевоенном сталинском времени и об отце в этом времени: «Ему грозило полное смещение внутренних нравственных ориентиров, которые отличают талант от посредственности».
После войны в стране, победившей фашизм, Сталин седлает абсолютно фашистскую тему – антисемитизм. В СССР это называется борьбой с космополитизмом. Симонов, выходец из старой русской дворянской семьи, никогда антисемитом не был. И в своих товарищах Симонов ценил неприятие антисемитизма.
Отмечал это отдельно. Симонов пишет:
«Сурков органически презирал и ненавидел антисемитизм как явление и антисемитов как его персональных носителей, не скрывал этого и был последовательнее и смелее меня и Фадеева».
В 1949 году Симонов делает доклад о писателях-космополитах. То есть доклад против писателей-евреев по национальности.
Алексей Симонов пишет: «Доклад должен был делать секретарь Союза писателей Фадеев, который ушел от ответственности привычным способом: он впал в запой. У Фадеева в Союзе писателей было два зама – Симонов и Софронов. Софронов готов был сделать этот доклад. Но было известно, что Софронов к спущенному сверху списку космополитов с удовольствием добавит еще десяток-другой фамилий им самим ненавидимых литераторов. И доклад взялся делать Симонов. И сделал. А потом тайком подкармливал некоторых фигурантов своего доклада. Так как к литературной работе их после этого доклада уже не подпускали».
В 1960 году в глухой узбекской провинции в Ангрене в каком-то клубе у Симонова будет творческий вечер. В зале соберется много народу. Он будет своим обычным тихим голосом читать военные стихи. «Ты помнишь, Алеша», «Жди меня», «Если дорог тебе твой дом». Потом вопросы из зала. Первый вопрос: вы еврей?
В 66-м Симонов пишет индивидуальное письмо против реабилитации Сталина. А в 73-м подписывает коллективное письмо против Солженицына. Но в 74-м, когда летит из Испании, в руках у своей переводчицы увидит «Архипелаг ГУЛАГ». Скажет: «Вам не дадут провезти. Давайте мне». Провез. В Москве вернул. Симонов был против издания «Доктора Живаго» Пастернака. Но пробивает публикацию булгаковского «Мастера и Маргариты». Помогает пробивать спектакли в «Современнике» и в Театре на Таганке, содействует кинематографической судьбе Алексея Германа. И все годы думает и пишет о Сталине и его времени. Это огромный симоновский труд по преодолению собственных заблуждений. И главное, Симонов помогает решать житейские проблемы бывшим фронтовикам: больницы, квартиры, протезы, очки, неполученные награды.
К счастью, его никогда не называли крупным советским поэтом. Он был просто Симонов. И это большая литературная удача. Свой лучший цикл военной лирики «С тобой и без тебя», посвященный Серовой и начатый в 41-м, Симонов заканчивает в 1954 году:
Упреки поздно на ветер бросать.
Не бойся разговоров до рассвета.
Я просто разлюбил тебя. И это
Мне не дает стихов тебе писать.
1942
1942-й – самый отчаянный год войны. Захлебнувшееся наступление под Москвой, сдача Крыма, кровавый котел под Харьковом, отступление до Кавказа и Волги. 1942-й – год самых страшных человеческих потерь.
В Москве 1942 год начинается с оптимистической ноты. В результате контрнаступления в декабре 1941 года немцы отброшены от столицы. К началу 1942-го Сталин уже пережил два собственных кризиса: один – в момент начала войны, второй – когда немцы подошли вплотную к Москве. Кризисы в прошлом. Сталин поглощен аналогией с 1812 годом: враг разбит, теперь его надо преследовать и окончательно разгромить. После победы под Москвой Сталин теряет всякий интерес к вопросу об открытии Великобританией и США второго фронта. С 16 по 20 декабря 1941 года в Москве с визитом находится министр иностранных дел Великобритании Энтони Иден. Всего через десять дней после начала советского наступления под Москвой Сталин на переговорах с Иденом начинает разговор о послевоенном мироустройстве. Сталин требует от Англии признания довоенных западных границ СССР, то есть подтверждения территориальных приобретений, полученных СССР в соответствии с секретными протоколами к договору между СССР и гитлеровской Германией. Если Англия согласится подтвердить советские завоевания в Восточной Европе, то Сталин готов снять требование об открытии второго фронта. Сталин говорит: «Наши войска могут в близком будущем вновь занять Балтийские государства». Через две недели, 5 января 1942 года, в Ставке обсуждается план общего наступления Красной армии. Суть плана излагается 10 января 1942 года в сталинском директивном письме: «Обеспечить полный разгром гитлеровских войск в 1942 году». Сталин действительно планирует закончить войну в 42-м. Вспоминает генерал-полковник Белов:
