Этот чистое белое существо — сообщение от женщины, чей призрак всё ещё эхом отзывается в моём сердце.

Моя жена назвала нашу дочь Алису в честь девочки из «Страны чудес», и я знаю — знаю — это знак от неё. Я улыбаюсь и глубоко вздыхаю, поражаясь покою, что ощущаю. И так продолжается до тех пор, пока кролик не набирает скорость, подпрыгивая высоко, прежде чем исчезает под землёй. «Назад в темноту — неизбежную пропасть».

Моё сердце обливается кровью. Это не знак силы — это предупреждение.

«Ты не сможешь побороть это, Джеймс».

В поле полной высокой травы, под исчезающим венгерским солнцем, я резко падаю на землю, и, ложась на спину, мои глаза следят за движущимся небом. И когда небо превращается в сумрачное, а свет делает последний вздох перед смертью, я даю клятву — обещание: изгнать Люка Хантера из своих мыслей.

Это закончится сейчас.

Глава седьмая

Лили

Моё тело ломит.

Мои замученные мускулы кричат от каждого крохотного движения. Следы кнута на моих ягодицах и бедрах горят с таким жаром как в печи, а плоть между моих ног пульсирует со всё более знакомой болью.

Но агония внутри (глубоко внутри), исходящая из моего заднего входа с ободранной кожей и разорванными краями, заставляет мой живот вспениваться от любого усилия моего тела скорректировать моё неудобное положение на кровати, застеленной чистыми хлопковыми простынями, пахнущими фиалками.

«Сколько времени я провела здесь?»

Месяцы, возможно год, с тех пор как меня похитили, но сколько времени я провела там, где я сейчас?

По моим оценкам три дня в этой комнате, а до этого, возможно месяц в клетке с голым бетонным полом. Время раньше — размытое пятно, но я знаю, что меня перевозили по всему земному шару. Я провела часы в крошечной клетке в грузовом отсеке самолета. Дни в кузове грузовика, и ещё больше времени в багажнике маленького автомобиля. Я помню большую часть из того времени, когда просыпалась дезориентированная. Какие бы наркотики они не вкачивали в моё тело, она ослабляли свой эффект и давали мне краткие перерывы в сознании, когда густой туман небытия исчезал.

Были времена, когда я жаждала той тёмной пустоты. Во тьме ничто не могло причинить мне боль. Я ничего не чувствовала, ничего не слышала, ничего не видела, а моё самое сильное чувство (чувство обоняния), которое, как я узнала, отличалось от других — отключалось до того, как моё сознание полностью переходило в автономный режим. Это было так, как будто кто-то выдёргивал вилку из розетки, и у меня больше не было сил функционировать, кроме как дышать.

Я стремительно узнала, что небытие — эквивалент счастья, и были времена, когда я умоляла, чтобы игла скользнула в мои вены.

«Была ли я теперь наркоманкой? Наркоманкой и шлюхой?»

НЕТ. Я не была шлюхой. У шлюхи есть право выбора. Я же была дыркой. Сосудом для невообразимого злоупотребления, чтобы заполняться по любому желанию моих владельцев.

Затем были времена, когда моя жажда вызывала моё же отвращение.

Я была сильнее этого. Сильнее чем они.

Я замышляла, планировала и клялась. Я кричала любому Богу, кто бы услышал, и обещала ему, что как только покончу с ними, я приду за ним.

Ни один, так называемый Бог не должен кому-то позволять причинять кому-нибудь боль таким способом, от которого сейчас страдала я.

Ни один грёбаный Бог, восседающий на своём троне в белых пушистых облаках, не должен сидеть и наблюдать, как другие берут, ломают, трахают, убивают и уничтожают другого человека такими способами, какими эти мужчины проделывали со мной. И не только со мной, а со многими другими.

«Какой Бог будет так делать?»

Какой Бог даст инфицированному злом человеку так много власти, чтобы они злоупотребляли этими мерзкими и вызывающими отвращение способами?

В те дни я пронзительно выкрикивала свои обещания в небеса.

«Как только я покончу с ними, я приду за тобой. Поверь в мою месть, Господь Всемогущий. Твоя паства отвернётся, твои пастухи умрут, а я самая паршивая овца из всех».

Но он никогда не слушал. Бог покинул меня.

И теперь мной владел дьявол.

***

Мне надо пописать. Но это требует движения.

«Вставай, Лили. Не сдавайся. Это по-прежнему ты, независимо от всего. Ты — часть меня. Я здесь, внутри тебя. Воспользуйся мной».

Голос моей матери появляется и исчезает, нашёптывая слова в моё ухо с самой первой недели. Первое время, когда я слышала её, я думала, что умерла. Я думала, что присоединилась к ней. Я думала, что всё закончилось и я, наконец, свободна.

Как я ошибалась.

Слышать её было благословением, а также проклятием.

Хотя, она никогда не говорила о нём. Он также был частью меня. Я ощущала его в тёмных тайниках моего разума. Для меня он был любящим отцом, так было до плена, когда я выяснила, что он был таким же как они, если не хуже.

Человек, кто брал и разрушал. Человек, который использовал и резал. Садист. Убийца. Монстр.

Алек Крэйвен. Давно усопший лидер того, что ублюдки шепотом называли «Багряный крест». Хотя, он никогда не был таким со мной. Насколько я знаю, он был моим папой. Богатый бизнесмен и преданный партнер моей матери.

Он уезжал на несколько недель по делам, но всегда возвращался к нам, увешенный подарками, и мы проводили великолепные дни вместе, как любая нормальная семья, пока ему не надо было уезжать снова. Я никогда не задавала вопросов: куда он уезжал или что он делал. У меня не было на это причин. Жизнь была идеальной. Пока это не прекратилось. Пока на рассвете не убили всех наших слуг, и меня и мою мать не вытащили из наших постелей.

Шесть мужчин, меняясь, насиловали и резали её передо мной.

Шесть мужчин использовали её такими зверскими способами, что они по-прежнему красным выжжены за моими закрытыми веками.

И проходя через всё это, она так ни разу не отвела свой взгляд от меня.

Она отдала мне свою силу, пока они сначала забрали её достоинство, затем её тело, а потом и её жизнь.

Затем они взяли меня.

С тех пор я хотела умереть.

«НЕТ. Ты сильнее смерти, — шепчет она снова. — Смерть — не величайшая потеря в жизни. А то, что при жизни умирает внутри нас… эта часть тебя не умерла, моя милая Лили. Это здесь, внутри тебя. Я внутри тебя. А теперь вставай. Вставай. Вставай!»

Ключи царапают металл.

Скрипя, открывается дверь.

Мои глаза моргают, отекшие веки позволяют лишь слегка приоткрыть глаза из-за резкого просачивающегося через них света.

— Одевайся, — требует голос с акцентом, прежде чем я понимаю, что в меня брошена одежда. — И помойся. Ты, бл*дь, воняешь.

Непосредственно перед тем, как дверь снова закрывается, он добавляет:

— Убедись, что надела туфли и нанесла помаду. Ты будешь ублажать друга Саши. Он любит, чтобы его шлюхи были чистыми и не выглядели как инфицированная десятью центовая пи*да на углу улицы.

— Трахни себя, — каркаю я сухим и травмированным горлом.

Он смеется.

— Это твоя работа, сука. И он собирается реально хорошо тебя оттрахать. В каждую дыру, что у тебя есть. Так что, бл*дь, одевайся.

Дверь скользит, закрываясь.

Ключи звенят в замке.

Моя мать снова шепчет.

«Сейчас, Лили. Делай, как он говорит. Туфли такие красивые. Туфли такие красивые».

Я толчком поднимаю себя, мой живот скручивает от боли, что пульсирует и растёт от каждого движения. Тусклый свет от единственной лампочки полосой освещает кроваво-красное платье, оно не больше, чем клочок обтягивающей ткани, которая только прикроет моё тело, и пару соответствующих красных босоножек на шпильках.

Я заставляю себя встать, моё тело слабо, мои ноги всего лишь достаточно сильны, чтобы удержать мой вес. Я пялюсь на туфли, и слабый смех срывается с моих сухих губ.