Еда была странной, такой Бажен никогда не ел. Привык к простой пище, а принесли невесть что. Как же можно так изгадить простую рыбёшку! Хотя на вкус показалось довольно неплохо. Шемяка и Стоян навалились на харч, и вскорости ничего, кроме тонких костей да рыбьего хребта не осталось. Да и медовуху выпили в один присест. Предполагали взять ещё, да Булат запретил, завтра, мол, важное дело, а вы опять в зюзю?

– Веселие Руси питие есть! Так ещё князюшка наш Владимир говорил, – сказал Шемяка.

– Ага, питие есть… – закивал Стоян. – Веселие есть.

– Не знаю, чего там князюшка сказал, а я вам говорю, приедете назад, а там хоть вусмерть напейтесь! – резко ответил Булат. – А здесь нельзя.

Богатыри загрустили. Не богатырское это дело – сидеть тверёзым и слушать старика.

После того как откушали, Булат сказал, чтобы Бажен снова поиграл на свирели. Старику понравилось, с радостью в сердце подумал мальчик, вытаскивая из сумы свирельку. Спросил, что сыграть, песенку какую-нибудь, или пересмешку птичью. Старик приказал играть пересмешку. Бажен вдохнул воздуха, облизнул губы и начал играть. Сначала подражал соловушке, долго трели пускал, а Булат молча сидел, теребил седую бороду и смотрел в тёмное узкое оконце, заволочённое рыбьим пузырём, за которым еле видно блестел месяц. Горела толстая лучина, она слабо освещала лицо старика, и в глазах отражался жёлтый пламень. Мальчик стал играть иволгу. Он умел делать это так, что сами птицы путались, принимая его за своего. За иволгой стала ухать сова, за нею – тоскливо запела выпь.

– А сейчас попробуй, – тихо сказал Булат и провёл рукой над головой мальчика, будто на расстоянии погладив.

Голове сразу стало тепло, Бажен будто ощутил неведомую силу, которая исходила из рук старика. Он снова поднёс свирель к губам и заиграл. Голос дудочки стал другим, раньше она так не играла. Показалось, что это сделал Булат движением руки.

– Пробуй снова! – Старик ещё раз провёл ладонью над головой, слегка касаясь волос.

Бажен заиграл, и опять голос свирели изменился, превратился в мягкий и негромкий, словно обволакивал всё вокруг. Это был такой приятный звук, что Бажену стало уютно, будто он лежал у матери на коленях, а она гладила ладонью по голове и пела песню.

– А так попробуй!

Булат достал из сумы на поясе небольшой мешочек, покопался в нём и вынул маленький железный оберег. Всковырнул ножом, раскрыл и вытряхнул из него нечто лёгкое и воздушное.

В слабом свете свечи Бажен разглядел, что это лепесток ромашки. Что за память Булату этот цветок сохранял, мальчик не знал.

– Сыграй ещё, – сказал старик и положил ладонь на макушку Бажена. – Смотри на цветок и играй.

Бажен подчинился и заиграл. Голос свирели в который раз за вечер переменился. Мальчик смотрел на белый, засушенный ромашковый лепесток, как велел Булат, и играл на своей дудочке. Долго играл. Пламя лучины слегка шевельнулось, дёрнулось, как от порыва ветра, и едва не погасло. И ромашка ожила. Лепесток расправился, набрал силы, словно напитался звуками свирели. Теперь ничто не напоминало сухой скукоженный лепесток, каким ромашка была несколько мгновений назад. К нему добавился ещё один лепесток, следом ещё один – и вот уже ромашка, свежая, будто недавно сорванная, лежала на столе и источала приятный полевой запах.

– Как вы это сделали, чудеса такие распрекрасные? – спросил Бажен, не отрывая глаз от этого чуда на столе.

– Это не я сделал, а ты, – ответил Булат и убрал с головы мальчика тяжёлую ладонь.

Лепесток медленно свернулся и снова высох. Остальные растаяли, словно и не было.

– А я думал, цветок навсегда ожил, – разочарованно протянул Бажен.

– Сразу не бывает, – сказал старик и, снова сложил лепесток в оберег и закрыл, сложив две половинки. – Но со временем, может быть, ты научишься…

– Это свирелька ромашку оживила? Я теперь лечить и оживлять умею? Вот же чудо выходит!

– Если бы только лечить и оживлять, – про себя проговорил Булат и тяжёлым шагом вышел в сени.

Погремев дверьми, он оказался на улице. Через небольшое время вернулся.

– Спать! – сказал старик. – А с тобой, малец, мы после говорить будем, как домой вернёмся.

Он затушил свечу и принялся укладываться на лавку.

Шемяка со Стояном вышли на улицу и долго не появлялись. Булат пробурчал «молодо-зелено», обещая утром надавать обоим по шеям, и замолк.

Бледный месяц едва пробивался сквозь рыбий пузырь. Бажену казалось, что ночное светило покачивается, убаюкивая. Достал из-под рубахи мешочек-оберег, подаренный тёткой Весняной, и поднёс к лицу. Запах родного леса вернул в свою деревню, и мальчик уснул.

Парни вернулись поздно. Входя в избу, опрокинули ведро, разбудив и волхва, и Бажена. Мальчик глянул в оконце и, не увидев месяца, сообразил, что уже давно перевалило за полночь. Булат снова пригрозил братьям расправой поутру, и наступила тишина.

Утром Бажен проснулся раньше всех и выскочил во двор. Вчера в сумерках многого рассмотреть не успел, а сейчас он был поражён красотой города. Каменные дома соседствовали с рублеными теремами, и те, и другие были очень красивыми. Если в Полянке верхом красоты считался резной конёк на прогнутой от старости крыше, то здесь было совсем иначе.

Бажен даже не смог бы описать, что здесь считалось красотой. Никогда ничего подобного не встречал. Резные крашеные наличники, прозрачные слюдяные окошки в светлицах – в Полянке о таких и мечтать никто не смел. Да там и волоконные окошки не у всех были. А уж каменные дома! Это же чудо из чудес!

Бажен стоял посреди двора и крутился в разные стороны, с открытым ртом разглядывая красоты Ростова. Не зря Ростов Великим называют!

– Чего рот раззявил, малый?

Бажен оглянулся. Коренастый и крепкий мужичок небольшого роста стоял с топором в руке и готовился колоть дрова. Выставил в ряд несколько полешек и, поплевав на ладони, крепко взялся за топорище. Никак баньку истопить велели. Или для стряпухи старается.

– Красиво… – ответил Бажен, и конопушки засветились под лучами утреннего солнца. – Чудо чудное!

– Ха! Красиво. Я кажный день таку красоту вижу.

Подняв топор, мужичок громко хекнул и с неописуемой скоростью разбил одно за другим поленья.

– Видал, как надо? Кр-р-расота! – он разогнулся. – Вона где красота! – показал блестящим лезвием на гору берёзовых чурок, которые белели свежими сколами.

Вытер руки о грязную рубаху и расставил ещё несколько полешек. Снова поплевал в ладони и взялся за топор. «Ха! Ха! Ха!» – и все поленья были разбиты за несколько мгновений.

– Вот тебе и красота, – сказал дровосек, откладывая топор.

Он набрал дров и ушёл. А Бажен поднялся на забор и уселся там, глядя на спокойные волны озера. Рыбаки готовили лодочку с сетью – Бажен никогда не видал таких огромный сетей. В Поляне рыбу ловили махонькой сеточкой, закидывая её в мелкую речушку. Здесь же всё было огромного размера – и озеро, и рыбины, и сети, и дома.

Где-то вдалеке курился дымок, а в стороне ещё один – боярам топят баньку. «Может быть, сегодня праздник, раз люди будут мыться?» – подумал Бажен. Не знал он, что люди здесь моются не только по праздникам, а чуть ли не каждый день.

Пока он разглядывал окрестности, мужичок-дровосек успел перетаскать наколотые дрова и спрятал топор.

Проснулся старец Булат со своими молодыми друзьями и велел Бажену слезть с забора. Вот всегда так, – найдёшь себе удобное место, и обязательно скажут, что нельзя. Но Бажен вспомнил, куда они пойдут, резво соскочил с забора и подбежал к Булату.

– Пойдём уже? К самому князю? Меня возьмёте?

Шемяка и Стоян переглянулись и рассмеялись, хлопая себя по ляжкам.

– Экий шустряк, – сквозь смех сказал Шемяка.

– Ага! Точно шустряк! – вторил Стоян.

– Не в такую же рань! – Булат усмехнулся в бороду. – Чуть погодя пойдём, не будить же нам князя.

– Н-у-у-у, – протянул Бажен. – Ждать не люблю! Долго ждать будем?