В эти дни приключилась неожиданная и странная смерть Данилы Романовича, брата царицы Анастасии. Царь Иоанн, подозревавший уже и Захарьиных, повелел похоронить своего ближайшего родственника без всяких почестей и огласки.
В начале зимы во дворце царском началась подготовка к какому-то переезду невиданному. Увязывали все, разве что лавки оставляли да росписи на стенах. Было приказано собираться и семьям всех людей дворовых и ближних.
Декабря 3-го еще затемно стали стекаться в Кремль сани тяжелые, несметное количество саней. Подъезжали они десятками к дворцу царскому, и в них сносили и святыни Московские, и казну царскую, и утварь дворцовую, и рухлядь меховую, и припасы разные. А как нагружали сани и груз крепко увязывали, так сани отъезжали к воротам Боровицким, на их же место следующие становились. Наконец, появился и сам царь Иоанн, махнул рукой, и поезд царский медленно двинулся к воротам Кремля. Долго стоял народ Московский, провожая глазами своего царя, уезжавшего в неизвестность. А как исчезли в предвечерней мути последние сани, так случилось знамение грозное – посреди зимы заплакало небо и пролился дождь на землю, толстым слоем снега покрытую. И стало тепло, как весной, и зажурчали ручьи, и замешалась такая грязь, что никто не мог ни в Москву пробиться, ни из нее выбраться. Поезд царский сгинул без вести.
[1565 г.]
В самом начале января царь Иоанн из Александровой Слободы прислал Митрополиту грамоту, на оглашение которой собрались все святители, в Москве пребывавшие, все бояре и князья, дети боярские и дьяки, все, кому та грамота была адресована. Подробнейше в ней были исчислены все измены и убытки, которые они державе нашей за последние тридцать лет творили. Как казну расхищали, как вотчины государевы на себя переписывали, как земли, им в наместничество пожалованные, разоряли, как от службы царской увиливали, как потворствовали всем – и хану крымскому, и ливонцам, и литовцам, и королю польскому, только собственному царю, Богом над ними поставленному, во всем препоны чинили. Досталось и Митрополиту со святыми отцами за то, что препятствуют правосудию царскому, за то, что вступаются за виновных бояр и дьяков, на которых обращается справедливый гнев царский, и не только вступаются, но и покрывают их дела недостойные, а царю выговаривают грубо, как мальчишке неразумному.
«Не хотя терпеть измен ваших, – писал Иоанн, – мы от жалости сердца оставили государство и поехали, куда Бог укажет путь. А на вас кладем опалу нашу».
Собрание это за многолюдством его происходило на площади перед храмом Успения. А тем временем за стенами Кремля на Троицкой площади шло другое собрание, еще более многолюдное, и там тоже выкрикивали грамоту царя Иоанна, но совсем другую. Была она обращена ко всем простым людям Московским, и к гостям, и к купцам, и, как было сказано, ко всему христианству православному. Были там в конце те же самые слова о том, что в жалости сердца оставил царь государство и поехал, куда Бог укажет, но с добавлением, что на народ он никакого гнева не держит и опалы на него не кладет. Эта грамота произвела действие надлежащее, подкупленный милостивыми словами царя народ возмутился своеволием боярским и преисполнился страхом перед грядущей смутой.
«Государь нас оставил! Последний наш заступник пред Господом! – раздались крики народные. И полетели дальше за стену Кремлевскую: – Без царя народу никак не можно! Пусть царь укажет нам своих изменников, мы их сами истребим!»
Устрашенные этими криками, бояре не медля принялись собирать большое посольство к царю Иоанну. Главными послами избрали Святителя Новагородского Пимена и Чудовского архимандрита Левкия, а к ним присоединили и других святых отцов: епископов Никандра Ростовского, Елевферия Суздальского, Филофея Рязанского, Матфея Крутицкого, архимандритов крупнейших монастырей – Троицкого, Симоновского, Спасского и Андрониковского. Бояре собрались все до единого во главе с князьями Александром Горбатым, Иваном Мстиславским и Иваном Бельским, также и дьяки, которые свои приказы заперли. Казалось, вся Москва поднялась вслед за святителями и боярами – «бить челом государю и плакаться».
Царь Иоанн принял посольство весьма нелюбезно. Александрова Слобода являла вид крепости, изготовившейся в долгой осаде, во все стороны топорщились пушки, на стенах маячили стражники, ворота были крепко заперты. Лишь после нескольких часов безответных призывов ворота чуть приоткрылись, в них было дозволено протиснуться святым отцам и боярам, после этого ворота вновь затворились. Говорил с ними царь Иоанн с обычным для него многословием. Повторил упреки боярам в их своевольстве, нерадении, строптивости, ссылался обильно на историю и Священное Писание, возводя строптивость боярскую к временам Моисеевым, в заключение же обвинил бояр в отравлении царицы Анастасии и в желании возвести на престол князя Старицкого.
Наконец, снисходя к мольбам святителей, он пообещал оставить мысль об отречении от престола, об условиях же своего возвращения обещал объявить позже. В Александровой Слободе для переговоров осталось несколько бояр во главе с князем Александром Горбатым, да несколько дьяков, в законах сведущих, остальные же вместе с простым народом вернулись в Москву и вновь погрузились в тревожное ожидание.
Так прошло больше месяца. В середине февраля у Москвы появился поезд царский и встречен был колокольным звоном. Когда же царь Иоанн показался народу, то все ужаснулись происшедшей с ним переменой. Сильно похудевший, он казался еще выше ростом, его прекрасные волосы повылезли, обнажив голый череп, то же и на лице. Черты исказились, в глазах же проступали настороженность, подозрительность и свирепость.
Еще более ужаснули вести, прибывшие с поездом царским. Оказалось, что в Александровой Слободе нашел смерть на плахе князь Александр Горбатый, герой покорения Казани, тогдашний глава Думы боярской и тесть Никиты Романовича Захарьина-Юрьева. Вместе с ним был казнен его единственный сын Петр, так пресекся род князей Горбатых. Близ своего поместья был зарезан князь Семен Ростовский, голову же его отрезанную подбросили в дом к вдове его. Без суда гласного казнили князя Ивана Кашина, князя Дмитрия Шевырева на кол посадили. То было провозвестие будущих великих казней!
Между тем царь Иоанн, собрав подобие Собора Земского, святителей, бояр, дьяков, выборных от купцов, возвестил о создании опричнины, слова доселе неизвестного. В державе Русской царь вырезал в свою собственность единоличную удел, в который вошло три крупных уезда – Суздальский, Можайский и Вяземский, да еще с десяток мелких. К ним города торговые – Можайск, Вязьма, Вологда, Устюг Великий, да основные места, где соль варят, – Старая Русса, Соль Галицкая, Соль Вычегодская, Балахна, Каргополь, а еще Козельск, Перемышль, Белев, Лихвин, Ярославец, Суходровье, Медынь, Суздаль, Шуя, Галич, Юрьевец и Вага. В Москве же царь брал себе Арбат с Сивцевым Врагом и половину Никитской улицы.
Отныне все у царя, не только земля, но и двор, и весь обиход были особыми, опричными: свои бояре, окольничьи, дворецкие, казначеи, дьяки и прочие приказные люди, дети боярские, стольники, стряпчие и жильцы. При приказах Сытном, Кормовом и Хлебном назначались особые ключники, подключники, сытники, повара, хлебники, всякие мастера, конюхи, псари и всякие другие дворовые люди. Для собственной охраны царь набирал тысячу телохранителей, кои только ему подчинялись.
Все остальное, большая часть Земли Русской и все войско, отдавалось боярам, в их управление и распоряжение, и называлось отныне земщиной. Дивились бояре, но, устрашенные недавними казнями, не посмели царю перечить и подписали договор об опричнине, царем Иоанном составленный.
На следующий же день потянулся царский поезд обратно в Александрову Слободу, коя стала столицей опричнины Иоанновой. И скакали вокруг возка с царем невиданные раньше ратники, числом около пятидесяти, хорошо вооруженные, на одинаковых гнедых жеребцах, одеты они были в необычные кунтуши черного цвета, в черные же шаровары и сапоги. К лукам седел у всех у них было приторочено странное украшение – настоящая песья голова и метла. Это были первые из новых телохранителей царя, опричников или, как их потом в народе прозвали, кромешников.
